Фараон Эхнатон - Георгий Гулиа

Нефтеруф прислушался к уличным звукам: там было тихо в этот утренний час. Ахтой спал в своей комнате. Вполне безопасное время для беседы.

Нефтеруф продолжал, как бы проверяя ход своей мысли:

— Что означает это неожиданное появление Шери? Я спрашиваю и тебя и себя. Если бы я мог безошибочно ответить на этот вопрос, поверь мне, Ка-Нефер, я бы не утруждал ни себя, ни тебя. Как он решился? И что означает этот визит?

Ка-Нефер развела упругими и длинными руками, на концах которых — упругие и длинные пальцы. Нет у нее на это готового ответа. Сама ждет объяснений. От Нефтеруфа. Она особенно красива в это утро. Словно бы и не уставала вчера. Словно бы выспалась как следует. Словно бы и не размышляла полночи над всякой всячиной…

Он прошелся по комнате в крайней растерянности. Для него не существовало красавицы. Все его интересы сходились на этом деле, которое таило в себе так много таинственного. В самом деле: приезд Шери — показатель крайней обостренности положения. Но какова эта обостренность? Что сулит она?

И он заговорил, как бы с самим собой:

— Допустим на одно мгновение, что дело наше оборачивается самым скверным образом. Тогда бы Шери не следовало казать сюда носа. Зачем лезть в пекло? Достаточно было бы подать нам знак. Значит, дело не так уж плохо. Если не плохо, то каково оно на самом деле? Настало время действовать? Возможно. В этом случае вполне резонно его появление в столице. Здесь он может быть полезней, чем где бы то ни было! Я тешу себя мыслью, что все обстоит именно таким образом, а не иначе. — Он остановился, посмотрел на нее просветленным взором, в котором — надежда, надежда, надежда на лучшее! — Итак, я прихожу к окончательному заключению: наша победа близка!

Ка-Нефер подивилась его рассуждениям. В них все как будто гладко. Но ничего определенного. Ничего обоснованного. Всё — от чувств, от сердца, но не от разума! Разве в серьезном предприятии допустимо подобное?

Он угадал ее мысли. Словно кудесник какой-нибудь.

— Ка-Нефер, я — человек с мясом и кровью. Я много ошибался в жизни и, наверное, ошибусь еще не раз. Ты меня слышишь?

Она сказала:

— Да. Слышу.

— Мне показалось, что ты далеко отсюда.

— Нет. Я тоже размышляю.

— Я сказал, что, наверное, ошибусь не раз в своей жизни.

— Если бы не было ошибающихся, Нефтеруф, откуда бы брались мудрецы?

Он рассмеялся:

— Ты права. Я почти выболтался. Теперь твоя очередь.

Ка-Нефер — женщина мудрая. Не по летам. У нее в голове — тысячи змей, и каждая из них — с умом самого умного человека. Ка-Нефер видит дальше, чем кто бы то ни было. Чутье ее тоньше звериного. Это — азиатская тигрица с тигрятами. То есть сама предосторожность и прозорливость. Вот кто такая Ка-Нефер!

— Ты умнеешь день ото дня, — лукаво щурясь, произнесла Ка-Нефер.

— Я?

— Да, ты, Нефтеруф. Ты уже не ругаешь фараона. Ты понял, что ругать — занятие пустое. И не безопасное дело. Дело — вот что больше подобает мужчине.

Нефтеруф сорвал с себя парик и отбросил его в угол.

— Ты права! Мне сказать нечего. Рад, что поумнел. Было бы хуже, если бы я услышал от тебя: поглупел!.. Но это мелочь… Разве не замечаешь, что я — весь внимание?

Женщина не торопилась делиться своими соображениями:

— Ты все узнаешь сегодня, Нефтеруф.

— Мне готовиться к чему-нибудь опасному?

— Возможно. В нашем положении это никогда не мешает.

— Если даже Шери скажет: «Покинь этот город», — я никуда не уйду отсюда.

— Из этого дома или из города?

— Из города!

Ей это было немножко неприятно. Лучше бы он сказал — «из этого дома». Однако она постаралась отвлечься от сугубо личных желаний. Они заслонялись более величественным и, несомненно, более важным. Ка-Нефер сказала:

— Я знаю Шери. Он — человек, который видит пустыню за горами и за пустыней — оазис. Шери никогда не пойдет прямо, подставляя грудь вражеским стрелам. Он попытается обойти укрепленные места. Он отыщет тропы, по которым никто не хаживал.

— Это очень плохо! — воскликнул Нефтеруф. — Я предпочитаю путь прямой, бесстрашие — окольным тропам.

Ка-Нефер усмехнулась. И Нефтеруф вдруг ощутил ее превосходство над собой, ее мудрость — над своей и глубину ее души. «… Она очень умна, и ум ее может отпугнуть иного мужчину. Если Ахтой еще не знает этого и не соприкоснулся с ее умом, то только потому, что неимоверно занят своим ваянием. Глина для него важнее ее мыслей, глубина ее сердца меньше значит, чем кусок обработанного камня. Ваятель, пожалуй, и не подозревает, с кем делит ложе. И хорошо это! Что бы случилось с ним, если бы ощутил ее превосходство — вот так же, как это ощущаю в эти мгновения я?..»

— Ты не прав, Нефтеруф. Грудь не надо подставлять врагу. Это знает любой воин. Что же сказать о человеке, связанном нитями с судьбами многих людей — близких и дальних? Имеет ли он право идти напролом? Скажи мне: имеет?

Невозможно было противоречить, и он отрицательно покачал головой.

— Вот видишь, и ты согласен! Разговор веду вот к чему: Шери прибыл в столицу неспроста. Я последую за Шери, если даже ему завяжут глаза. Я сделаю все, что он прикажет. Поверь мне: он знает нечто, чего не знаем мы с тобой. Если это так, то скоро-скоро нам придется, может быть, и грудь подставить, и жизнью поплатиться. Или восторжествовать, может быть. Фараон — поверь мне! — осведомлен, но не обо всем. Над дворцом вот уже много лет стоит грозная тень Эйе, того самого Эйе, который рядом с фараоном! Хоремхеб тоже плетет свои интриги. Начальник стражи Маху тоже не дремлет. Пенту старается разгадать вихрь, бушующий вокруг дворца. И фараон этим вихрем отрезан от людей, как пальма, окруженная со всех сторон песками! И это счастье для нас. Чем фараон слабее, тем лучше!

Нефтеруф бросился на колени перед госпожой дома, прижал ее руки к груди своей.

— Скажи мне, о мудрая, — проговорил он шепотом, — неужели качается та ненавистная пальма! Я верю тебе! Я жажду твоих слов!

Она не чуралась похвалы. Приняла ее как должное.

— Да, Нефтеруф, качается. И, пожалуй, сильно.

Он любовался ею, как божеством. Этот суровый человек, изведавший мрак земли. И, еще больше понизив голос, спросил словно пророчицу:

— А цель моей жизни увижу ли? Я увижу пальму, поверженную во прах?

— Да, — без обиняков ответила Ка-Нефер.

Бывший каторжник порывисто встал, отошел от нее на несколько шагов.

— Почему я так верю тебе, Ка-Нефер, я — ничему и никогда не веривший?

И то, что он услышал, заставило поверить ей еще больше. Больше, чем себе. Чем богу. Чем всем божествам Кеми.

— Потому, Нефтеруф, что любишь меня…

— Что ты сказала?

— Любишь… Любишь…

Произнося эти слова — в некотором роде священные для него, она сладко потягивалась. Как дитя. Точно ее никто и не любил никогда. Точно в первый раз испытала она это чувство.

А он еще раз убедился в ее превосходстве. Он походил на мальчика, попавшегося на мелкой шалости: чувствует угрызения совести и тем не менее не желает признать вину за собою…

— Не надо, — сказал он твердо, — не будем спорить. Но я клянусь богами, что напомню тебе это раннее утро и твои слова.

Она прикрыла лицо ладонями. Словно застеснялась чего-то…

Бывший каторжник осторожно подошел к ней и поглядел на нее сверху. Точно на живительный родник, бьющий в пустыне. Но нет, нельзя отвлекаться ни на мгновение! Что-то будет вечером? В домике парасхита Сеннефера. По дороге в Город мертвых. А женщинам — что? У них сердце на первом месте. И душа. А разум часто ютится где-то на задворках. В укромном уголке.

Ка-Нефер обворожительно красива. Настоящая женщина! Телом. Лицом. Руками и длинными, как у серны, ногами…

Он медленно отвернулся от нее, быстро — чуть не бегом — подошел к стене и прислонился к прохладному кирпичу. Чтобы остыть немного… А она, не видя его, но все досконально чувствуя, повторяла:

— Любишь… Любишь… Любишь…

— Замолчи, — взмолился он.

— Любишь.

— Я прошу тебя.

— Любишь.

— Я убегу из этого дома.

— Любишь.

— Будь по-твоему. Только замолчи!

— Хорошо, — согласилась она.

Он зафыркал. Будто вытащили его из воды. Будто успел побывать в пасти крокодила. Его била мелкая, неприятная дрожь. Он сел на пол… И услышал голос, доносившийся с небес:

— Не скрою, Нефтеруф, ты вошел в сердце мое. Ты выжег на нем клеймо свое, и я теперь уже никогда не потеряюсь. Если пожелаешь найти меня. Если пожелаешь шевельнуть пальцем — пойду за тобой и не оглянусь на порог дома своего. Ибо душа моя — с тобой. Вот говорю я, и только боги в свидетелях. И если захотят они внять моей просьбе — я буду счастливейшей из женщин.

Это была речь сильной, рассудительной и любвеобильной. Теперь ему уж не совладать со своим чувством, которое — видят боги! — сдерживал, согласно клятве, данной, там, во глубине гор. Он сказал тогда: «Ты, Нефтеруф, никогда не познаешь никаких радостей — ни духовных, ни телесных, — пока не отомщены твои родные, пока не отомщено оскорбление, нанесенное единственным человеком — фараоном Эхнатоном! До того ты не познаешь ни радостей, ни смеха, ни любви, без которых человек — не человек!» Так говорил себе Нефтеруф, добывая золото для казны владыки Кеми. Может быть, он отступил здесь, в Ахетатоне, от клятвы своей?