Спящее золото, кн. 1: Сокровища Севера - Елизавета Дворецкая

– Я много думала обо всем этом, – не сразу ответила Свангерда. – Я не очень хотела бы возвращаться домой… Я знаю, что есть такой обычай… Совсем неплохой обычай… Просто я так привыкла видеть в тебе брата… Но ты не думай – ты вовсе не хуже Халльмунда. – Она наконец подняла глаза, тихо улыбнулась, глядя в глаз Эрнольву, как будто сама сомневалась в правоте собственных слов, но хотела верить. – И Халльмунд, я уверена, этого бы желал.

Эрнольв не сразу понял, о каком желании Халльмунда она говорит. А потом до него дошло: если бы, скажем, Халльмунд умирал от тяжелой раны и имел время высказать брату свою волю, то он, конечно, поручил бы ему свою жену. Кому же еще? У них ведь все всегда было общее – кроме Свангерды. И рунный полумесяц…

По многолетней привычке Эрнольв прижал ладонь к амулету на груди. И тот показался ему удивительно теплым: теплее, чем он мог согреть его сам.

Последний вечер перед отъездом Эрнольва в Рауденланд вся семья Хравна провела у Стуре-Одда. Стуре-Одд владел совсем небольшим двором и не любил ходить по гостям, зато у себя ему случалось принимать даже конунга. Род из Дымной горы не считался слишком знатным, но сам хозяин держался как равный с самыми знатными ярлами, и они уважали его, как равного. Стуре-Одд, искуснейший кузнец, знался, как говорили, с самим бергбуром из Дымной горы. И он был единственным человеком, кто находился в дружбе решительно со всеми обитателями Аскефьорда, даже с теми, кто друг о друге не желали и слышать.

– Покажи-ка еще раз, что дал тебе конунг вместо своего знака? – спрашивал у Эрнольва Стуре-Одд. – Мне любопытно взглянуть на такую искусную работу.

И Эрнольв снова и снова показывал две большие серебряные застежки с позолотой, из приданого кюны Мальвейг, которые Торбранд конунг велел ему выдать.

– Это самые странные верительные знаки, которые мне доводилось видеть! – качал головой Стуре-Одд, рассматривая застежки и длинную узорную цепь между ними. – Впрочем, если Бьяртмар конунг так любит золото, как про него рассказывают, то этот знак окажется самым надежным.

– Надеюсь, он подарит это мне! – заявила Ингирид, очень гордая богатством своей родни.

– Если не отдаст старшей дочери! – вставила фру Ванбьерг. Весь ее вид говорил: я намучалась с этой девчонкой достаточно, теперь пусть кто-нибудь другой попытается ее исправить.

Свангерда мягко, немного виновато улыбалась Эрнольву со своего места за женским столом. Они ничего не решили тогда, но теперь у них как будто появилась общая тайна. Свангерда ничего не обещала ему определенно, но в душе Эрнольва поселилась вера, что со временем он добьется ее любви. Какая-то невидимая сила связала их, и богиня Вар* уже готовила ясеневую палочку, чтобы вырезать на ней будущие обеты. Ах, как не вовремя Торбранду понадобилось посылать его к раудам! Общество Ингирид всегда было Эрнольву в тягость, а теперь, когда любовь к Свангерде парила в груди розовым теплым облаком, выносить шумную, упрямую и самовлюбленную девчонку будет и вовсе невозможно.

Стуре-Одд поманил Сольвейг и что-то шепнул, указывая глазами на Эрнольва. Девочка кивнула, быстро наполнила рог медом и подошла к гостю.

– Подними кубок Ньерду! – предложила она, протягивая рог. – Он поможет тебе в пути.

Эрнольв принял сосуд и поднял его перед собой обеими руками.

– Тебе, Светлый Ван, кто движет огонь, ветры и волны, я поднимаю рог! – произнес он, чувствуя себя на перекрестке всех ветров. Небогатый дом Стуре-Одда почему-то всегда казался ближе к богам, чем даже конунгово святилище с роскошно украшенными идолами. – Прими наше почтение, отец Фрейра и Фрейи, и храни наши пути, наши дома… и приведи нас домой невредимыми!

Все в гриднице подняли чаши, Эрнольв поднес к губам рог. Бог движения стихий услышал призыв: с каждым глотком Эрнольв ощущал, как в грудь вливаются огонь, ветер и волны, как огромная, нечеловеческая сила поднимает его из этого тесного дома и несет куда-то вдаль; он стремительно мчится под темным небом, где в недостижимой высоте горят белые огоньки звезд, а внизу, почти так же далеко, расстилается земля, блестит море, огромное, необозримое, прекрасное. Он летит, чувствуя себя владыкой всего земного, но взгляд его напряженно ищет только одно: небольшую усадьбу на берегу Аскефьорда, там, где начинается длинный пологий холм, покрытый редким ельником первый отрог далеких гор…

– Тебе, я вижу, не очень хочется ехать, – произнесла Сольвейг. Она уселась на скамью рядом с Эрнольвом и молча ждала, пока тот допьет. Как видно, девочке было что сказать.

– Да, я предпочел бы, чтобы конунг выбрал для этой поездки кого-нибудь другого, – честно ответил посланец, усевшись на место и сжимая в руках осушенный рог. Он все еще не мог собраться с мыслями и не знал, что с пустым сосудом делать.

Сольвейг забрала рог и отложила в сторону.

– Но ты ведь носишь амулет? – спросила она. – Твой рунный полумесяц? А ты не подумал, что эту поездку тебе устроил он?

– Кто – он? – Эрнольв не понял.

– Амулет. Полумесяц. Ведь половинки притягиваются друг к другу и сводят вместе разлученных братьев, верно? Должно быть, полумесяцы не хотят ждать, пока ты отыщешь своего невольного побратима. Они сами ведут вас друг к другу.

– Как ты сказала?

Изумленный Эрнольв даже вытащил из-под рубахи амулет, давным-давно изученный до последней черточки, и принялся его рассматривать, как будто тот сам мог подсказать ответ.

– Невольный побратим?

– Ну, да, – подтвердила Сольвейг. – Чего здесь такого удивительного? Ведь это Манн. – Она прикоснулась тонким белым пальчиком к разрезанной пополам руне, пришедшейся на середину разъятой луны. Рисунок на полумесяце Эрнольва был очень похож на руну Винья, но Сольвейг знала, что это такое на самом деле. – Руна человеческого единения. Ваши полумесяцы столько поколений носили братья по крови, что теперь они сами сделают родными любых людей, кому достанутся.

– Но я вовсе не хочу быть его братом! – привычно возмутился Эрнольв. В его памяти мелькнуло лицо Тордис, искаженное незнакомыми чертами, чуждое и страшное, похожее на морду тролля. – Он – мой враг! Он ограбил тело моего брата! Он квитт, а все квитты…

– Ай, помолчи! – Сольвейг поднесла маленькую ладонь к губам собеседника, как будто хотела зажать ему рот. – Этого я уже наслушалась, когда конунг пировал, собираясь в поход. Ты не повторяй за ним, а подумай сам.

Эрнольв вздохнул. Повторять было бы гораздо легче, но ему невольно приходилось думать самому.

– Помнишь, как ты вдруг стал очень красноречивым? – продолжала тем временем Сольвейг. – Наверное, это он тебе помог. А потом тебе снился мертвец с рогами, которого у нас не видели, – это он сражался с мертвецом. И может быть, ты помог ему. Помнишь, – это я уже потом догадалась, – той ночью, когда мы видели Регинлейв, ты чувствовал себя нездоровым? Боялся, что начнется лихорадка? Я потом догадалась: так бывает, когда кто-то берет твою силу. Это ты ему, побратиму, одолжил. Через полумесяцы.

Эрнольв хотел возмутиться – с какой стати он будет дарить свои силы врагу? – но вдруг забыл о возмущении. Не только он помогает своему невольному побратиму, но и тот помогает ему. Смелости спорить с конунгом было больше не у кого взять, только у него. И еще… Эрнольв посмотрел на Свангерду. Она о чем-то беседовала с фру Стейнвер, женой Кари ярла и матерью Хродмара, улыбалась, кивала, слушая разговорчивую собеседницу. Раньше ему не удавалось находить нужных слов. Конечно, раньше и Свангерда была женой брата, а не вдовой, но тот новый, красивый и уверенный человек возник в Эрнольве только сейчас. И возможно, не без помощи побратима. Может быть, неведомый квитт научил его тому, что сам хорошо умел?

– Ой, слушай! – Сольвейг вдруг схватила его за руку. – Он вышел!

– Кто? – очнувшись от раздумий, Эрнольв прислушался, но не услышал ничего, кроме говора гостей.

– Бергбур из Дымной горы! Уже полночь! Я пойду послушаю!

Сольвейг сорвалась с места и ловко, будто солнечный зайчик, проскользнула между гостями к дверям. Слушать бергбура. Непонятное, но мощное предчувствие подняло Эрнольва с места и понесло за ней.

Едва захлопнув за собой дверь дома, он сразу оказался один на один с прохладной ночью. Вокруг царила глухая темнота, какая бывает только осенью, – мягкая и непроглядная, гасящая любые звуки, заставляющая даже сильного мужчину вновь ощутить себя маленьким беспомощным ребенком. Зимой светлее от снега, летом тьма прозрачна, и только осень, ехидная гостья, нарочно пугает будущей гибелью мира, которая наступит вовсе не сейчас.

– Слушай! – шепнул голос Сольвейг, и ее маленькая крепкая рука вцепилась в руку Эрнольва. – Молчи. Иди за мной, только осторожно.

Сольвейг уверенно шла впереди, как маленький и отважный светлый альв, а Эрнольв послушно следовал за ней. Они вышли за ворота усадьбы, и здесь молодому мужчине стало по-настоящему страшно. Много лет он не испытывал такого страха – страха перед совсем другим миром. В глухой темноте невозможно было разглядеть знакомых очертаний местности, даже вершину фьорда загораживал ельник. Он не знал, где находится, – исчезни сейчас Сольвейг, и не найти дороги назад в усадьбу. Тут и днем жутковато, а ночью здесь властвуют тролли – таинственные лесные существа, которых не стыдно бояться даже мужчинам. Потому что люди не знают и не понимают троллей и не поймут никогда.