Срочный фрахт - Борис Лавренёв

Участники оперативного совещания расселись. Морошко, Артемьев, Пущин и Вагин. Такое обилие офицерского состава не было предусмотрено проектными чертежами катеров, и пятому участнику, боцману, пришлось устроиться в пролете двери на разножке.

— Начнем, товарищи, — сказал Морошко, цедя перевитую янтарную струю в фаянсовые кружки с полустертой надписью по ободку: «Не будь плох — пей до трех». Эти кружки он еще до войны выклянчил в Мурманске У вдовы шкипера рыболовного траулера, ревниво берег и подавать на стол разрешал только в торжественные дни.

— А за новорожденного законной порции не хватим? — спросил Артемьев:

— Сегодня не праздную, — ответил Морошко, — завтра видней будет. Хватайте рыбку!

Командиры занялись треской. Морошко смотрел, как они поглощали ее с неудержимым молодым аппетитом, и вдруг ни с того ни с сего спросил:

— Кто из вас читал академика Тарле? «Наполеон»?

Вагин и Артемьев еще крепче налегли на треску, отводя вопрос, но Пущин, не проявляя удивления внезапному интересу командира к культуре подчиненных, бодро ответил, хотя и в осторожной форме:

— Прочел, товарищ старший лейтенант! — И, выждав, добавил уверенней: — Существенная книжка.

Морошко подпер подбородок ладонью и раздумчиво подтвердил:

— Существенная! Даже очень! Сейчас читаю… Талант, конечно, талантом, но и везло как утопленнику…

— Товарищу Тарле? — спросил Пущин, полагая, что «талант» относится к автору книги.

— Бонапарту!.. Получил возможность развернуться на такой операции, как Тулон… Это же масштаб, хлопцы! Вся французская судьба на волосинке висела. А выбить интервентов из морской крепости — это вам не «мессер» сшибить. Выбил… и прогремел от края до края. В один день такой прыжок! Для военного человека такое счастье один раз в истории бывает…

— Завидуешь? — засмеялся Пущин.

— А что? Ему всякий военный должен завидовать, — серьезно сказал Морошко, — всем больших дел хочется, хлопцы.

— Поздравляю! Обнаруживается скрытый бонапартизм, — сквозь треску во рту сказал Артемьев.

— Бонапартизм у меня в мыслях не ночевал, — огрызнулся Морошко, — бонапартизм — это политическое, а я говорю о профессионально военном. Военный талант Бонапарта — общее наследство. И в первую голову наше, потому что условия, в которых мог проявиться его талант, создавались революцией. Он ее задушил как Наполеон, но от нее родился как генерал Бонапарт… И точка! Переходим к очередным делам. Что у нас в активе? Прошляпенная операция?

Сидящий в дверях боцман поперхнулся и выплеснул полкружки себе на колени.

— А что мы должны иметь? — продолжал Морошко, выводя стекающим с ложки сгущенным молоком букву «М» на куске торта. — Мы должны иметь такую операцию, после которой не стыдно вернуться домой.

— Правильно, товарищ старший лейтенант! — первым отозвался, как младший на военном совете, Володин.

— Не унывать от неудач! Шагайте без страха по мертвым телам! А то вот Сережа после сегодняшних происшествий, как говорится, частично утратил политико-моральное состояние и захотел домой, к маме…

— Да я же, честное слово… — вспыхнул Вагин, но Морошко остановил его.

— Это я мимоходом… Речь не об этом, а о том, — Морошко откинулся к стенке кают-компании и оглядел товарищей суженными глазами, — не может быть и речи о возвращении с невыполненным заданием. Это я всерьез говорю! Нам было приказано хлопнуть баржу, и мы ее хлопнем, а может быть, еще что-нибудь интересней!

И Морошко ударил ладонью по столу.

— Но она же стоит уже в своей гавани, — сказал Пущин.

— Вот именно, — согласился Морошко, — но давайте, товарищи офицеры, думать и действовать по-военному. С каких пор и по каким правилам пребывание вражеского корабля в своем порту является непреодолимым препятствием для выполнения боевого приказа? Что же, нам только полоскаться в своей водичке и не пускать в нее чужих купальщиков? Абсолютно ложная идейка!.. Разве маши летчики не топили немецкую посуду в ее гаванях? А подводники не пускали ее ко дну у ее собственных пирсов?

Морошко говорил громко, напористо, и глаза у него блестели.

— Позволь, — спросил Артемьев, — что же, ты хочешь с катерами лезть на береговые батареи? Мы не подводники и не летчики. У нас нет нужных условий для такого фокуса: быстроты самолета и невидимости лодки.

Морошко залпом выпил половину вдовьей кружки и засмеялся.

— Что?.. С катерами не полезу, а с одним катером пойду. Пойду и немцам морду набью и, если меня расчет не обманет, вылезу обратно без царапины, а может, еще и с прибылью. Мы тоже на войне до высшего образования доходим. Что у меня есть? Внезапность и дерзость — раз! Благоприятные обстоятельства — два! По погоде, без синоптиков, можно предсказать на ночь хороший туман.

— Ой уже есть, товарищ старший лейтенант, — подтвердил Володин, подымая голову к отверстию люка над собой, где проносились влажные волокна замутненного воздуха.

— Хорошо! Значит, мне обеспечена скрытность подхода и проникновения в фиорд. Пройти придется вслепую, но чему же нибудь наши штурманы учились… Внутренность фиорда известна нам, как собственные внутренности. У какого причала может стоять эта баржа? Да только у левого… Почему? Кто ответит?

— Я знаю, — сказал Пущин, — на ней авиамоторы. Кладь нелегкая, и выгружать будут краном. А кран у них один на левом причале.

— Молодец! — обрадовался Морошко. — Известно, что перед входом с моря расположены две стопятидесятимиллиметровые батареи и одна такая же на высотах в глубине фиорда. Вот вам уже выявлен ряд неизвестных в заданном уравнении. Остается один икс. Вагин, какой?

— Не знаю, — честно признался Вагин.

— Организация охраны причала, количество огневых средств возле него и количество солдат при этих средствах. Так?

— Так! — в один голос ответили офицеры.

— Подумаем! — Морошко прервал речь и помолчал; покусывая губы. — Судя по всему, есть основания полагать, что этот икс не так страшен, как его малюют враги. От силы у немчуры там пулемет и в непосредственной близости полсотни тотальных солдат. Что ж это — препятствие?

— Сотня — тоже не препятствие, — оживился Вагин.

— Есть! — Морошко вторично шлепнул ладонью по коленке. — Идем прямым курсом на место действия, имея на буксире чудную лоханку.

— Я все понял, — задорно сказал Вагин, — кроме этой битой лоханки. Зачем мы ее тащим за собой?..

— Люблю, когда офицерский состав проявляет интерес к деталям операции, — усмехнулся Морошко, — но предпочитаю временно воздержаться от разъяснений. Кажется, Кутузов говорил, что военных секретов он не доверяет собственной подушке… Последнее — единственной серьезной помехой являются все же названные батареи у входа. Внутренней я не боюсь. Известно, что батареи никогда не строятся с расчетом крыть по собственному порту. Но все-таки у меня нет ни малейшего желания получить хотя бы один осколок в корабль. Нужно, во-первых, отвлечь их внимание от входа и рассредоточить их огонь. Для этого вы оба, — Морошко обратился к командирам 1014-го и 1017-го, — будете утюжить перед входом… Прошу сверить часы.

Он поднял руку и показал свои часы. Оба лейтенанта уравняли с ним стрелки своих.

— Я войду в проход, используя туман. Чтобы дойти до глубины, принимая во внимание малый ход, туман и прочее, мне потребуется сорок минут. Значит, если через сорок минут, после двух ноль-ноль вы не будете иметь от меня по радио «аз», что будет означать невозможность операции, — тысяча четырнадцатый начинает крыть по правой, тысяча семнадцатый — по левой батарее. Me важно, как будете попадать. Лишь бы они занялись вами. А я буду разворачиваться внутри… Товарищ боцман! Вам особое задание. Приготовить и под рукой иметь на корме бидон бензина и одну малую глубинную бомбу… Все! Совещание считаю законченным. Прошу по кораблям, готовиться к походу!

Офицеры смотрели на Морошко с некоторым удивлением. Он впервые говорил с ними так — властно, уверенно, почти резко. Они поднялись и выбрались с боцманом на палубу. Спустя минуту Морошко услыхал над собой свисток и топот ног.

Он вздохнул и налил себе четвертую кружку, превысив указанную на ней норму.

Неровная, валкая качка сразу прекратилась. Это было признаком, — и единственным признаком, потому что ничего не было видно, — что катер вошел в проход и береговые высоты прикрыли его от ветра, летящего из океанского простора. Туман в проходе был еще плотнее и гуще, чем в море. Катер словно окунулся в жидкую сметану, и вокруг было не имеющее никаких изменений космическое пространство, наполненное первичной, густеющей, но еще не обретшей формы материей. Так должен был выглядеть мир в дни первозданного хаоса, когда на месте тверди, земли и воды струились зыбкие волны сгущенного газа.