Николай Крючков. Русский характер - Константин Евграфов

Наша экспедиция закончилась, закончились съемки и у Николая Афанасьевича. Мы возвращались в Москву в один день: он – из Ялты, я – из Черкасс. Накануне он позвонил мне и сказал:

– Завтра встречаемся и больше никогда не расстаемся.

А назавтра мы встретились, и он отвез меня на свою квартиру. Начало совместной жизни всегда связано с пониманием того, что есть общего и близкого у двух людей. Я мало знала о его детстве и юности. И когда он рассказывал мне о своих детских мытарствах, о «Трехгорке», о ТРАМе, я невольно переживала и свое военное и послевоенное детство в деревне, учебу на «Мосфильме». Здесь у нас было много общего, даже то, что мы оба сохранили веру в добро, в людей, которые нас окружали и помогли выжить в трудные годы.

А потом он сказал:

– Мне надо было лучше тебя узнать. Я чувствовал, что мое время создать семью уходит, и лучше остаться одному, чем ошибиться и вновь разочароваться. И я поверил тебе, как верю самому себе, – ты именно такой человек, который мне нужен и которого я долго искал.

Я поняла, что должна вернуть ему веру в то, что женщина может быть не только хранительницей домашнего очага, но и настоящим другом. Я видела, что он нуждается именно в таком друге. А я была счастлива, что встретила такого человека, который восхищал меня своим благородством, талантом, щедростью души.

Он очень любил дочь Элю и внучку Катю. Они у него были титулованы: дочь – королева, внучка – княгиня. Если я что-то не разрешала им, они тут же обращались к нему и сразу получали то, что хотели.

Чтобы быть рядом с ними, с работы я ушла. Кроме того, здоровье Николая Афанасьевича требовало от меня постоянного внимания и участия.

Сложилось мнение, что на Крючкова работает его талант, что ему дается все легко, без подготовки, с ходу. Смею уверить, что это совсем не так. Его рабочий день начинался в пять утра, в тишине и покое, когда никто и ничто не отвлекает от изучения материала и вхождения в роль. Непременным условием для себя он считал свободное владение не только текстом своей роли, но и своего партнера. Это, говорил он, помогает актеру быть раскованным, собранным и спокойным и на сцене, и на съемочной площадке. Он отдавал своей работе всего себя без остатка. Огромные физические нагрузки, тяжелое полуголодное детство – все это с возрастом давало о себе знать. И если он еще держался, то лишь потому, что обладал мощным духовным здоровьем. И поддерживали в нем это здоровье люди, которые окружали его любовью и вниманием.

Он везде был настолько своим, что у него нигде и никогда даже не спрашивали ни пропуск, ни билет. Помню, мы пошли с ним в Георгиевский зал Кремлевского дворца – ни один дежурный не протянул руку за пропуском. Только улыбались и вежливо здоровались.

Как-то мы поехали с ним в Степанакерт. Там Николай Афанасьевич должен был сниматься в фильме «Трудный переход». Не успели сойти с поезда, как администрация картины обратилась к Николаю Афанасьевичу с просьбой дать согласие на участие в творческом вечере. Это было нужно, чтобы задобрить местные власти, без помощи которых, как известно, почти невозможно проводить съемки.

Конечно же, Николай Афанасьевич согласие дал. Вечер был организован в помещении кинотеатра, который не мог вместить всех желающих. Думаю, на площади перед кинотеатром собрался чуть ли не весь город. Нам пришлось пробиваться к входу в плотном оцеплении милиции.

Вначале показали несколько отрывков из ранних фильмов, в которых участвовал Николай Афанасьевич, потом выступил он сам и сказал:

– Посмотрел я эти кадры, и мне стало грустно. Грустно оттого, что таких ролей я больше не сыграю, – молодость не вернешь. И все же я счастлив! Счастлив потому, что вижу – мое творчество приносит вам радость. А это главное.

Кстати, по пути в Степанакерт произошло небольшое происшествие, которое при других обстоятельствах могло бы кончиться плачевно. Это случилось на одной из небольших станций. Мы стояли у окна вагона и смотрели на провожающих. Но вот поезд тронулся, и мы увидели, как какой-то тип на платформе развернулся и дал пощечину женщине, с которой только что разговаривал. Николай Афанасьевич вздрогнул, будто это ударили его, и побледнел. Потом бросился в тамбур. Когда я догнала его, он стоял уже на подножке вагона, держась за поручень, готовый спрыгнуть. А поезд уже набирал скорость.

– Я прыгну за тобой! – успела крикнуть я.

Это его остановило. Он поднял ко мне землистое лицо и стал медленно подниматься. Я представила, что могло бы случиться, если бы он спрыгнул под откос, и заплакала. Он обнял меня и стал успокаивать.

– Ну-ну, ладно… Все хорошо… – И, помолчав, добавил: – А все же надо бы было проучить этого стервеца!

Впрочем, думаю, никакой бы силовой метод воспитания и не потребовался: слишком хорошо знали артиста на всем огромном пространстве бывшего Союза.

Его прекрасно знали и за рубежом. Когда на вокзалах его приветствовали иностранцы, я спрашивала:

– Ты их знаешь?

И он отвечал:

– Нет. Это они меня знают.

Как-то после концерта в одном московском клубе его пошли провожать поклонники и поклонницы.

– Николай Афанасьевич, – спрашивают, – может, вам что-нибудь нужно? Мы все для вас сделаем.

– Спасибо, дорогие мои, но мне ничего не нужно.

– Но, может быть, вашей жене?..

– Да, жена у меня очень любит цветы.

И они принесли столько цветов, что понадобилось несколько больших коробок, чтобы их упаковать. Квартира потом превратилась в цветущий сад.

Сам он любил дарить зимой розы. И в памяти моей они навсегда сохранили красоту, свежесть и аромат.

Николаю Афанасьевичу тоже делали подарки. Об одном из них, который растрогал его до глубины души, я хочу рассказать. Ему тогда было уже восемьдесят два года, и он перенес тяжелую операцию.

Нас пригласили в Киноцентр на рождественский вечер. Николай Афанасьевич не мог отказаться от встреч со старыми друзьями – все-таки он оставался общественным человеком и нуждался в общении с близкими ему людьми. Мы пошли. Не успели осмотреться в фойе, как увидели, что к нам направляется Олег Николаевич Ефремов.

– Николай Афанасьевич! – воскликнул он. – Наконец-то мы встретились не на собрании, не на конференции, а на хорошем вечере, где можно поговорить по-человечески. Ведь ты один из самых дорогих и любимых моих людей.

И они долго объяснялись в любви друг к другу. А потом был прекрасный концерт.

Не знаю, то ли эта встреча всколыхнула что-то в душе Олега Николаевича, то ли что еще, но через месяц Николай Афанасьевич получил приглашение во МХАТ на благотворительную акцию, посвященную вручению пожизненных стипендий потомкам мецената Художественного театра Саввы Морозова.