Всё на свете, кроме шила и гвоздя. Воспоминания о Викторе Платоновиче Некрасове. Киев – Париж. 1972–87 гг. - Виктор Кондырев

С этого в действительности самого старого в Париже моста в пасмурный апрельский день я впервые увидел Сену, темно-горохового цвета, с какой-то баржой с песком, с осклизлыми набережными.

Мы облокотились на каменные перила и тупо вперили взгляд в воду.

Снедаемый тоской от неустройства, неизвестности и вообще от жизненного перелома, я произнёс знаменитые слова:

– У-у, мандавоха!

– Как!!! – закричал Вика, ошалело посмотрев на меня. – Что случилось?

Я ответил уклончиво, мол, восторг встречи перехлестнул через край, не удержался…

Некрасов даже расстроился от неожиданности…

«Хельга» нашей мечты

Кладбища были слабостью Некрасова. Как книжные магазины или парижские кафе.

Заходишь, говорил он, на старое кладбище в маленьком французском городе. Смотришь на замшелые плиты, обшарпанные склепы с корявыми решётками на входе, стёртые надписи, вазоны с бумажными цветами. И приходят тебе на память чистые украинские кладбища, где у каждой могилы ограда, или русские погосты, с деревянными крестами или табличками на колышках, поросшие травой, с протоптанными тропинками.

Как вспомнишь могилки с крестами из ржавых труб, обнесённое проволокой жалкое кладбище на Камчатке, опять что-то шевельнётся в душе, губы вздрогнут или вдохнёшь грустно…

– Ничего общего с французскими, – рассказывал В.П. – Но вот такие кладбища я и люблю!

На третий день нашей жизни во Франции нас с Некрасовым повезли на русское кладбище в Сен-Женевьев-де-Буа. Оно напоминало чем-то киевское Байковое кладбище. Своей зеленью, задумчивостью, отрешённостью от городской колготни.

Нам оно сразу понравилось. Летом там прохладно, в дождь не мокро, зимой не зябко.

Очень скоро мы поняли, что кладбище это переполнено некими флюидами, струящимися безобидным сквознячком между трогательными берёзами и ивами, сановитыми кедрами и елями с ласковой хвоей, чопорными кипарисами и мужественными платанами вдоль главной аллеи. Некими эфирами, витающими в окрестностях церкви Успения Богородицы, простенькой голубой маковкой, виднеющейся сквозь ветви деревьев. Церковь эта, крохотная и приветливая, расписанная по-сказочному, пленительно приветствует душу…

Холмики, могилки, могилы, усыпальницы, мемориалы… И кресты, кресты, и плиты, русские фамилии… Каждый крест не похож на соседний. Исключая самые бедные могилы с одинаковыми бетонными крестами, могилы первых обитателей русского старческого дома, расположенного по соседству.

– Наверное, это неуместно, – вздохнул задумчиво Вика, – но место просто живописное! И для живых, и для усопших.

На кладбище это мы ездили с Некрасовым очень часто и почти всегда с кем-то из приезжих. Бывало, я даже поскуливал от скуки, плетясь сзади всех по главным аллеям, по продуманному самим Викой маршруту для иногородних и иноземцев. Но случалось, Виктор Платонович звал меня съездить просто так, вдвоём, побродить и поглазеть. Я брал фотоаппарат, и мы ходили между могилами, выискивая именитые фамилии или умиляясь надписям на плитах.

Иногда у Некрасова был список, по которому мы искали нужные ему могилы. Тогда ещё у входа не висел план кладбища для российских туристов, которых повадились привозить полными автобусами.

Главной и постоянной достопримечательностью была могила Бунина. Справа, в начале главной аллеи, – небольшой, из светлого песчаника намогильный крест. Чуть странной формы, похожий на мальтийский. Но никто, наверное, не задерживается – а она совсем рядом! – у могилы нашей любимицы – знаменитой в своё время писательницы, бесподобной Тэффи, Надежды Лохвицкой…

Некрасов ходит, бывало, между могилами, кружит по аллеям, пошучивает: знакомлюсь с моими будущими соседями!

И обязательно остановится у Саши Галича. Присаживается рядом на корточки и закуривает.

Молчит, и я молчу, смотрим. Если чёрная гранитная плита недавно вымыта дождём, то в ней прелестно так отражается крест и деревцо в изголовье…

В первые недели жизни в Париже Вика таскал нас с Милой повсюду за собой, на все свои встречи и рандеву.

Показывал и рассказывал, волочил в Бобур, правда, шатались мы вместе лишь по улицам и паркам да ещё по выставкам. По серьёзным музеям он любил ходить один. Но иногда и вдвоём, со мной.

Некрасова зачаровывали уличные художники. Особенно у собора Парижской Богоматери, на Сен-Жермен-де-Пре или под Эйфелевой башней. Художники были истинными мастерами, они тончайшим образом вырисовывали свои картинки и пейзажики, изящно подкрашивая и подретушёвывая.

– Класс! – восхищался В.П.

И покупал обязательно картинку – повесить у себя или подарить москвичам…

Все первые пару лет мы продолжали по субботам прогуливаться по Парижу, слонялись по соборам или ходили на марочный базар.

Десятки палаток филателистов!

Коллекции, раритеты, сцепки, тет-беши, блоки. Марки в пакетах на килограммы. Богатство выставлено такое, что меня сразу же одолела неудержимая болтовня, восторженная и завистливая. В.П. был чрезвычайно доволен эффектом, это тебе не фунт изюма, это тебе Париж! Какие же мне начать собирать, нудил я, надо же что-то выбрать…

Решили остановиться на парусниках – и красиво, и романтично. Выбрали несколько серий, искали экзотические, никому не ведомые страны и острова. В.П. купил кляссер и тут же начертал: «Свежего нам ветра! В.Н. + В.К. 29.5.76». Сам он очень быстро охладел к походам за марками, но я многие годы продолжал единолично пополнять и блюсти парусную коллекцию.

Почему-то парусники вызывали у Некрасова особый трепет – отзвук детских мечтаний о бесстрашных капитанах и покорённых морях, о приключениях, абордажах и корсарах. То он привёз в Киев макет «Трёх святителей», то прилежно склеил в Москве «Санта-Марию», то прислал мне в Кривой Рог роскошный галеон, потребовавший для сборки чуть ли не неделю! А в Париже радовался подаренному большому трехмачтовому бригу. Водрузил его сверху на полку с Большой советской энциклопедией, накупил несколько раковин и морских звёзд, уложил вдоль киля. Получилось красиво. Потом подумал и раскрасил тарелочку, как бы стилизованное солнце, и пристроил её над парусами. Похвастался, мол, ещё один уголок обустроил.

Да и из дальних странствий привозил он обязательно кораблики, не только простенькие сувенирные, но и требующие сложной ручной работы и твердой руки. Тщательнейшим образом выискивалось место, куда их поставить, чтоб радовали взор…

Вика поджидал нас у входа в метро, вертясь и всматриваясь вдаль, как суслик над норкой.

Мы уговорили его пойти с нами в мебельный магазин. Намечалась покупка века.

Боже, как мелко выглядит «Хождение за три моря» купца Никитина в сравнении с полноводной, но ненаписанной повестью о поисках и приобретении мебельного артикула под названием «Хельга».

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});