Батарея - Богдан Сушинский

Приказание прозвучало решительно, однако опасение на душе у комбата все же осталось. Развеял его грустные мысли радист. Как только комбат прибыл на основной командный пункт, он тут же сообщил, что на связи – командир эсминца «Батуми» Горидзе.

– Слушай, комбат, ну как там мои бомбардиры сработали? – послышался в наушниках густой баритон с характерным кавказским акцентом. – Что скажешь?

– Разве у судна не было связи с моими корректировщиками?

– При чем тут корректировщики, дорогой?! Ты сам скажи. Веско так скажи, как комбат. Чтобы я командующему Северо-Западного района Черноморского флота доложить мог, капитану первого ранга Коржевскому. Знаешь такого?

– Знакомились как-то при случае.

– Нет, ты его не знаешь, – загадочно так молвил командир «Батуми». – И хорошо, что не знаешь.

Гродову вспомнился вальяжный капитан первого ранга, каким запомнил его во время первой своей встречи у командующего базой контр-адмирала Жукова, и подумал, что такому командиру докладывать действительно непросто. Может быть, лучше вообще не видеть его в числе своих командиров.

– В таком случае доложите ему о том, что совершенно очевидно: работали наши бомбардиры, корабельные и береговые, слаженно; наступление противника приостановлено; основные силы его частично истреблены, частично развеяны и деморализованы.

– Хорошо говоришь, Гродов! Прямо-таки очень хорошо говоришь!

– Не «хорошо», а правильно, – не воспринял его восторга комбат.

– Э, я тоже на докладах всегда правильно говорю. У командующего флотом, в штабе, у командующего базой… Везде правильно говорю. А все почему-то считают: «Не то! Учись докладывать, говорят, капитан третьего ранга, иначе тебе никогда не стать капитаном второго…» А ты говоришь правильно и… красиво. Я послал за тобой катер. Через пять минут он будет у твоего батарейного причала.

– Но я не могу оставить батарею, – холодно возмутился капитан такой вольностью командира эсминца.

– Кто сказал, что не можешь? В какой инструкции такое написано? Корабль может уплыть или затонуть, но все равно время от времени я оставляю его на своего первого помощника. А что может произойти за полчаса с твоей в землю врытой батареей? Я твой КП вижу в бинокль, ты тоже посмотри в стереотрубу: катер уже на подходе, и долго ему там стоять, перед противником засвечиваться, не положено.

Что-что, а уговаривать Горидзе умел. Этим сугубо кавказским искусством он, очевидно, владел в совершенстве. Порыв, который заставил комбата передать командование своему заместителю Лиханову, выйти из подземелья и сесть в катер, вскоре, уже на палубе эсминца, четко сформулировал сам Горидзе.

– Ты ведь и по форме одежды, и по духу своему – моряк. А моряк время от времени должен отрываться от земли и выходить в море, иначе какой он моряк?

После многих дней, проведенных в основном в подземном командном пункте, в потерне и бетонных орудийных капонирах (на поверхность, особенно днем, бойцы батареи старались выходить как можно реже, дабы не демаскировать объект), палуба корабля, залитая лучами августовского солнца и овеянная освежающим морским ветерком, показалась Гродову иным миром, иной реальностью. Ощущение того, что ты с товарищами отрезан по суше от остальной армии, от всей страны, которым неминуемо проникался каждый краснофлотец там, в гарнизонных подземельях, в нескольких километрах от передовой, здесь, на корабле, как-то неожиданно исчезало.

Та последняя связь с Севастополем, Крымом и Кавказом, которая имелась у всего Одесского оборонительного района благодаря кораблям, здесь, на палубе «Батуми», приобретала некий вполне осязаемый смысл. Само осознание того, что этот корабль может увезти тебя на Большую землю, уже способно было избавлять всякого окруженца от комплекса оторванности, отчужденности, развеять смуту неминуемости поражения. При том что сам Гродов, уже прошедший через «румынский плацдарм» и батарейный укрепрайон, был подвержен этому чувству менее других, оказавшихся в эти дни на «одесском пятачке» обороны.

Интуитивно улавливая это, Горидзе не торопился уводить гостя в кают-компанию, где камбузная команда уже накрывала скромный фронтовой стол для короткой встречи комбата со свободными от вахты офицерами эскадренного миноносца.

Зная, что в любую минуту штабы полка морской пехоты или полка пограничников могут запросить у него помощи, Горидзе, как командир судна, дежурного по Восточному сектору обороны, старался не очень далеко уходить от берега. Но, с другой стороны, он предпочитал держаться поближе к группе ожидавших на рейде судов, а значит, и к порту, по опыту зная, что румынские пилоты, как правило, опасаются вступать в схватку с подобными группами, подставляя свои самолеты под «частокол» из десятков зенитных орудий и пулеметов. Тем более что к защите этих судов тут же подключалась небольшая флотилия из юрких сторожевиков и бронекатеров, которые тоже обладали зенитным прикрытием и которые обычно скапливались на ближнем рейде, в нужный момент приходя на помощь то ли портовым зенитчикам, то ли прибрежной пехоте.

А вот город отсюда, со стороны моря, производил угрюмое впечатление. В бинокль было видно, что многие здания уже давно превратились в руины, особенно те, что располагались неподалеку от порта.

– Главное, чтобы оперный театр так и остался нетронутым, – попытался развеять его впечатления Горидзе. – Остальное отстроим.

– Что он в самом деле не получил ни одного осколка, как об этом говорят?

– Пока ни одного, постучим по дереву, – постучал он кулаком по своему лбу. – Румыны берегут для себя, мы – для себя; так, совместно, от самих же себя и спасаем. Лично я решил, что после войны обязательно поселюсь в Одессе, а ты?

– По характеру своему я – странствующий рыцарь, который все больше привыкает к бивуачной жизни.

– Для сухопутного офицера это правильно, – признал капитан третьего ранга. – Но для моряка всегда важно знать порт приписки и верить в надежность причала.

Застолье было коротким. После знакомства с корабельными офицерами последовал бокальчик грузинского вина – за фронтовую дружбу и семейные причалы; затем комбат сверил свою карту с картой артиллерийского офицера эсминца, уточняя и нанося на корабельную новые цели, ориентиры и позиции противника в просвете между Аджалыкским и Тилигульским лиманами…

– Как было бы здорово, чтобы такую же экскурсию на корабли осуществили все мои бойцы, – мечтательно проговорил Гродов, уже направляясь к спущенному на моторку трапу. – Хоть какое-то разнообразие впечатлений.

– С моей стороны возражений нет, – темпераментно отреагировал Горидзе. – Всех твоих артиллеристов приму, даже если не всем по рюмочке вина достанется.

– Но есть возражения с моей… Видите остов «Кара-Дага» рядом с моим причалом? Это как напоминание, как призыв к мести. Но ведь такая же участь может постичь любое судно. А чтобы в случае авианалета вместе с кораблем потерять и гостящий на его борту гарнизон береговой батареи… Это уже, как говорит в подобных ситуациях мой командир дивизиона, «подтрибунально»…

Какое-то время Валерия стояла, припав к боковинке стола и зажав в руке полупустой бокал. Однако взгляд ее, устремленный куда-то в освещенное августовским солнцем окно, постепенно оживал.

– Послушайте, Терезия, а ведь поездка в Швейцарию или в любую другую страну, пока еще не вовлеченную в войну, – это действительно выход.

– Если уж не самый простой, то, по крайней мере, наиболее реальный, вполне возможный.

– Странно… Мои мысли постоянно вертелись вокруг замка, который теперь оказался на территории рейха, вокруг Бухареста, Вены, Тирасполя и Одессы, которые втянуты в войну. А единственно приемлемый исход – бежать из фронтового котла, пока Европа окончательно не втянулась в эту всемирную бойню. Ведь, в сущности, все так просто…

– Честно говоря, представления не имею, как практически это бегство следует организовать, но уверена, что из Бухареста это можно будет осуществить значительно легче, нежели из Австрии, давно объединенной в один рейх с Германией.

– В самом деле… – все еще пребывала в каком-то сомнамбулическом состоянии баронесса. – Что я забыла в Одессе, на кой черт мне их румыно-германский «парад победителей»? Конечно же, нужно бежать. Причем не исключено, что сам генерал фон Гравс как раз и поможет мне в этом. Впрочем, важно, что теперь я окончательно – надеюсь, что окончательно – определилась с целью; о средствах же нужно будет подумать отдельно. И действовать начинаю сегодня же. Немедленно. Словом, спасибо вам, Терезия, за эту милую, великодушную подсказку.

Валерия все еще продолжала возбужденно рассуждать, беседуя «сама с собой, да о своем», а Терезия уже понимала, что время ее истекло и что она здесь лишняя.

– Ладно, – сказала она, намереваясь уйти, – я свяжусь со своим руководством, попытаюсь выяснить вашу дальнейшую судьбу.