Укридж и Ко. Рассказы - Пелам Вудхаус

Я уже нацелился сбежать по ступенькам вниз, но тут дверь распахнулась, и я испытал самое сладостное облегчение за всю мою жизнь.

Передо мной стоял новый дворецкий!

— Чего надо?

Собственно, этих слов он не произнес, но он обладал парой выразительнейших мохнатых бровей, и они сказали их за него. На редкость необаятельный субъект, такой же мрачный и суровый, как его предшественник.

— Я желаю увидеть мистера Уоссика, — отрезал я категорически.

Поза дворецкого не стала радушнее, но он, видимо, понял, что со мною шутки плохи. Он впустил меня в такую знакомую прихожую, и вскоре я оказался в гостиной, где шесть пекинесов вновь меня обследовали; как и в прошлый раз, они покинули свои корзинки, обнюхали меня, выразили свое разочарование и вернулись в свои корзинки.

— Как о вас доложить, сэр?

Ну, меня так просто не подловишь!

— Мистер Уоссик меня ожидает, — ответил я холодно.

— Слушаю, сэр.

Я бодро прошелся по гостиной, разглядывая то одну безделушку, то другую. И весело напевал. И сказал пекам пару теплых слов.

— Привет, пеки, — сказал я.

Затем отошел к камину. Над каминной полкой висело зеркало. Я поглядел на свое лицо в нем и как раз пришел к выводу, что это очень даже недурное лицо — возможно, не поражающее классической красотой, но все-таки таящее в себе что-то эдакое-некое, — и тут зеркало отразило еще нечто.

Этим нечто была фигура популярной романистки, известной, в частности, своими спичами на торжественных банкетах, мисс Джулии Укридж.

— Доброе утро, — сказала мисс Укридж.

Странно, как боги, играющие нами, бедными смертными, сами обрекают себя на неудачу, слишком переборщив. Будь эта встреча чуточку менее ужасной, пусть даже самую чуточку, я, несомненно, смялся бы, как лист использованной копирки, совсем растерялся бы, начал бы, запинаясь, нести всякую чушь, так что мною можно было бы наиграться вволю. Но вместо всего этого мной овладело странное хладнокровие. Подсознательно я предчувствовал, что попозже реакция настигнет меня и, снова взглянув в зеркало, я увижу, что мои волосы обрели странную белизну, но в ту минуту мной владело противоестественное спокойствие, а мой мозг жужжал, как циркулярная пила, вгрызающаяся в айсберг.

— Как поживаете? — услышал я свой голос. Он словно бы доносился откуда-то издалека, но не дрожал и даже отличался приятностью тембра.

— Вы хотели меня видеть, мистер Коркоран?

— Да.

— Тогда почему, — осведомилась мисс Укридж, — почему вы пожелали увидеть моего секретаря?

В ее голосе слышался тот же едкий обертон, который наличествовал в нем во время нашего первого боя на этом же ринге. Однако мое необычное состояние придавало мне неуязвимость.

— Насколько я знал, вы были в отъезде, — отпарировал я.

— Кто вам это сказал?

— Об этом говорили недавно вечером в клубе «Дикарь».

Это ее как будто осадило.

— Так почему вы хотите меня видеть? — спросила она, поставленная в тупик моей находчивостью.

— Я надеялся получить от вас кое-какие сведения о вашем предполагаемом лекционном турне по Америке.

— А откуда вы узнали, что я буду читать лекции в Америке?

Я поднял брови. Тут и ребенок нашелся бы, что ответить.

— Про это говорили в «Дикаре».

Я снова ее осадил.

— Мне показалось, мистер Коркоран, — сказала она со зловещим блеском в голубых глазах, — что вы тот, о ком говорилось в телеграмме моего племянника Стэнли.

— Телеграмме?

— Да. Мои планы изменились, и я вернулась в Лондон вчера, вместо того чтобы приехать сегодня вечером, и не успела я войти в дом, как пришла телеграмма, подписанная «Укридж», из деревни, где я жила это время. Она предписывала моему секретарю вручить джентльмену, который придет сегодня утром, наброски речи, которую мне предстоит произнести на банкете Клуба Пера и Чернил. Полагаю, телеграмма — часть какого-то нелепого розыгрыша, затеянного моим племянником Стэнли. И я полагаю, мистер Коркоран, что вы — тот джентльмен, о котором в ней говорится.

Ну, такие выводы я мог парировать хоть весь день напролет.

— Какое странное предположение! — сказал я.

— Вы считаете его странным? Тогда почему же вы сказали моему дворецкому, что мой секретарь вас ожидает?

— Видимо, он меня не так понял. Он производит впечатление, — добавил я надменно, — не слишком сообразительного типчика.

На краткий миг наши глаза встретились в безмолвном поединке, но опасность миновала. Джулия Укридж была цивилизованной женщиной, и это не позволяло ей развернуться. Пусть люди говорят, что хотят, об искусственности современной цивилизации и презирают ее лицемерность, но нельзя отрицать, что она обладает одним великим достоинством. При всех своих пороках цивилизованность не позволяет воспитанной даме, занимающей высокое положение в литературном мире, обозвать человека, как бы, по ее мнению, он того ни заслуживал, вруном и дать ему раза в нос. Руки мисс Укридж подергивались, губы крепко сжались, глаза заполыхали голубым огнем, но она совладала с собой и пожала плечами.

— Так что вы хотите узнать о моем лекционном турне? — сказала она, выкидывая белый флаг.

Мы с Укриджем договорились поужинать вместе в «Риджент-Гриле» в этот вечер и отпраздновать счастливое завершение его бед. Я пришел на рандеву первым, и мое сердце облилось кровью от жалости к моему другу, когда я заметил, с какой безоблачной беззаботностью он пробирается к нашему столику. Я сообщил ему роковую весть, как мог мягче, и он съежился, будто выпотрошенная рыбина. Ужин был не из веселых. Я прилагал всяческие усилия в качестве радушного хозяина — потчевал его изысканными яствами и забористыми молодыми винами, но и они его не утешили. Единственной его данью застольной беседе, если не считать редких междометий, была фраза, которую он произнес, когда официант вернулся с сигарочницей:

— Который час, Корки, старичок?

Я взглянул на мои часы:

— Ровно половина десятого.

— Примерно сейчас, — глухо произнес Укридж, — моя тетка начинает просвещать старушенцию.

Леди Лейкенхит никогда, даже в лучшие свои моменты, не производила впечатления искрящейся жизнерадостности, но, сидя напротив нее за чайным столом, я подумал, что выглядит она даже мрачнее обычного. Она выглядела, как женщина, удрученная тяжким известием. Собственно говоря, она выглядела точь-в-точь, как женщина, которая получила от тетки человека, который старается войти в ее почтенную семью путем брака, исчерпывающие о нем сведения.

В подобных обстоятельствах не так-то просто было поддерживать разговор о ’мгомо-’мгомах, но я не сдавался, и тут случилось то, чего я никак предвидеть не мог.

— Мистер Укридж! — доложила горничная.

Что Укридж оказался тут, было само по себе поразительным, но что он впорхнул с тем же видом всеобщего любимца здешних мест, какой отличал его при нашей первой встрече в этой гостиной, превзошло все эмпиреи самого невероятного. Меня до мозга костей потрясло, что человек, который накануне вечером, когда я с ним расстался, больше всего напоминал остов корабля на рифе, теперь ведет себя с веселой непринужденностью уважаемого члена семьи, и наконец я осуществил то, к чему примеривался всякий раз, когда пользовался радушием леди Лейкенхит, — я опрокинул мою чашечку чая.

— Думается, — возвестил Укридж с извечным своим неукротимым оптимизмом, — это пойло может сотворить чудо, тетя Элизабет.

Я уже снова балансировал чашечкой на блюдечке, но это нежное обращение опять ее опрокинуло. В таком ошарашенном состоянии, в котором пребывал я, только очень опытный жонглер мог бы успешно управляться с миниатюрными чашечками и блюдечками леди Лейкенхит.

— А что это такое, Стэнли? — спросила леди Лейкенхит с искрой интереса в голосе.

Они наклонились над бутылкой, которую Укридж извлек из кармана.

— Какая-то новинка, тетя Элизабет. Только-только поступила в продажу. Рекомендуется как незаменимая панацея для попугаев. Возможно, имеет смысл попробовать.

— Чрезвычайно мило, Стэнли, что ты позаботился привезти ее, — сказала леди Лейкенхит с теплотой в голосе, — и я непременно проверю ее действие, если у Леонарда начнется еще один приступ. К счастью, теперь он снова почти стал самим собой.

— Чудесно!

— Мой попугай, — сказала леди Лейкенхит, включая в разговор и меня, — вчера перенес совершенно непонятный припадок, для которого я не нахожу объяснения. Ведь его здоровье всегда было удивительно крепким. Я переодевалась, собираясь на званый обед, и потому не присутствовала при начале приступа, но моя племянница, очевидица происшедшего, рассказала мне, что Леонард вел себя крайне необычно. Внезапно он без всякой причины разразился громкой песней, затем оборвал пение на середине такта, словно теряя сознание. Моя племянница, удивительно добросердечная девушка, разумеется, крайне встревожилась и побежала за мной. А когда я спустилась, бедненький Леонард прислонялся к стенке клетки в позе полного изнеможения и мог выговорить только «возьми орешек». Он несколько раз повторил это тихоньким голосом, а потом закрыл глаза и свалился с жердочки. Я просидела возле него полночи, но теперь, к счастью, кризис как будто миновал. И сегодня днем он вновь почти обрел свою светлую бодрость и говорил на суахили. А это верный признак, что он хорошо себя чувствует.