Запомни, ты моя - Любовь Попова

стою после драки с ним и осознаю, что обо всем, что касается детей, нужно спросить Юру. Именно он подстроил похищение своего младшего сына, чтобы уладить свои дела. И последний кадр, разговор о Максиме, который перестал вести дела и отказался от дружбы с Юрой, потому что… Тогда я думала, потому что все о нем узнал. А что по итогу?

— Да, те самые фуры. Они не отслеживаются. И одна как раз скоро будет проходить через Москву. Если ты готова, я отвезу тебя туда.

— Вы знаете маршрут фур, но не останавливаете их? Тогда в чем заключается смысл вашей обиды на Юру Самсонова, если вы такой же, как он?

— Нет никакой обиды, Алена. Просто наши дороги разошлись. Он выбрал опасный путь, я безопасность семьи, другой у меня нет и быть не может, — он делает паузу, словно сам переваривая сказанное. — А для тебя это единственный вариант выжить. Потому что, если люди за воротами потребуют вывести тебя, угрожая моей семье, я не буду мешкать.

Прикрываю глаза, дополнительно закрывая их ладонями. Словно это поможет мне успокоиться. Словно это поможет избежать опасности. Как же мне хочется кричать, топать ногами и просто устроить истерику, потому что я не понимаю, как будет дальше. Потому что я не понимаю этих людей. Они словно скаты, коснешься и током бьются.

Но раз выбора нет, то придется вспомнить эти несколько часов ада, запах которого мерещится мне до сих пор.

— Хорошо, я поеду в фуре, — выдыхаю со стоном, и Максим кивает.

— Тебя отвезет мой начальник безопасности. Я ему доверяю. И еще. Телефон придется сломать. По нему тебя здесь и вычислили.

Глава 41. Алена

Пока едем по ночной трассе, освещенной только светом фар, пытаюсь затолкать страх поглубже. Как же легко забыть лишение и трудности, к которым привыкла с самого детства.

К хорошему вообще быстро привыкаешь.

К капучино по утрам, к смеху детей, мимо которых идешь на работу, к ворчанию старушек в метро, к магазинам, в которых можешь купить почти все, что хочешь, к людям, которые не пытаются тебя изнасиловать и убить.

Раньше я всех этих мелочей не замечала, занятая выживанием и сохранением хотя бы части себя. А в Москве можно было даже остановиться, посмотреть по сторонам, улыбнуться прохожему, а не опускать взгляд, чтобы не подумал, что я пытаюсь продаться.

Но все хорошее заканчивается, и вот я снова в пути. Снова бегу. Страшно, потому что теперь нужно заботиться не только о себе. Страшно, что теперь за спасение ребенка я вряд ли буду защищать свою честь. Ради ребенка мать готова на все и свои мнимые принципы можно засунуть в жопу.

Я раньше осуждала шлюх, которые даже не пытаются бороться с грязью вокруг себя. А теперь готова в нее окунуться, только чтобы мой малыш был жив и здоров. Страшно. Особенно страшно, когда спустя полтора часа молчания мы подъезжаем к темной базе, возле ворот которых стоят вооруженные охранники.

Водитель оставляет меня в машине и идет что-то объяснять. После чего ворота открывают, и я вижу несколько огромных фур. Страх иголками впивается в кожу, дыхание перехватывает, и руки сами сжимаются вокруг рюкзака, словно он может мне помочь.

Главное не потерять.

Мы попадаем на погрузку. Мне сразу вспоминается, как нас пихали в ниши. А в центр кузова запускали свиней, чтобы при таможне никто не догадался, какой товар везут на самом деле.

— Что тут у нас? — вздрагиваю от прокуренного голоса и морщусь, когда в меня пускают сигаретный дым. Рядом останавливается мужик, похожий на вепря, сплевывая мне под ноги. — Зайка с пузом? Она туда не влезет.

Он кивает на детей, которых ведут с закрытыми скотчем ртами, с испуганными глазам. Меня успокаивает хотя бы то, что они не пропахли собственными испражнениями, как, когда-то, мы. Но дорога дальняя, а выводить их погулять явно никто не будет.

Боже, ради меня тоже ведь останавливаться никто не станет.

— В туалет надо? — грубо спрашивает он, плотоядно осматривая меня с ног до головы. Но сейчас мне не до приличий, и я киваю. — Так иди.

Ухожу в указанном направлении, снимаю широкие штаны и вижу провожатого. Бородатого мужика, пузо которого может посоревноваться с моим в размерах. Он даже отворачиваться не собирается, а мне плевать. Главное не ехать потом всю дорогу мокрой.

— Тебя сказали не трогать, а хочется.

«Себя потрогай, урод», — хочется мне ответить, но следом за такими провокациями следует насилие, так что молчу и, закончив, быстро застегиваю штаны.

— Рожать-то не начнешь? Убью ведь твоего выродка.

— Не начну, — сглатываю гнев и сдерживаю желание вцепиться ему в лицо.

— В кабине поедешь. Но рот придется тебе заклеить, — он хватает меня пальцами за лицо и начинает пихать в рот грязную тряпку, не преминув перед этим пощупать мои губы. — Жаль, конечно, что за тебя яйца могут оторвать. Больно рот у тебя рабочий.

Он заклеивает предмет своего вожделения скотчем и подталкивает меня к грузовику. Потом открывает дверь кабины тогда, когда дверь кузова с лязгом закрывается. У меня в голове этим щелчком появляются воспоминания о страхе, который пронизывал насквозь, словно ты труба, через которую дует ветер.

— Долго я ждать тебя буду!? Шевелись! — толкает меня водитель, судя по всему, и хватает за задницу, помогая подняться на высокую ступеньку, пока остальные посмеиваются рядом. Судя по его хмыканью, ему понравилось то, что он пощупал. Судя по всему, будет настоящим чудом, если я приеду не изнасилованной.

В кабине есть ниша, где обычно спят дальнобойщики. Она заклеена доверху плакатами с голыми телами, а матрас насквозь пропах выделениями. И сколько дыхание не задерживай, лучше не станет. Поэтому стараюсь абстрагироваться, потому что предстоит не близкий путь.

Спустя пару часов тело затекает так, словно его сжали жгутами. Водителя два и их разговор лучше слушать в наушниках. Еще никогда не слышала такого отборного мата, даже еще и через слово. Это все не говоря о том, что они жрут свои беляши, а потом рот вытирают рукой, пьют