Студия "Боливар" - Радов Анатолий Анатольевич

Тварь — пронеслось в моей голове — Он надеется, что я не успею добраться, и деревенские убьют Алекса и Алину.

Я ускорился, насколько это позволяло моё пронизанное болью тело. Я бежал, думая о том, что произойдёт если я не успею.

— Они могут просто уйти оттуда — успокаивал я себя — Точно! Алекс уведёт Алину за территорию Боливара и они будут ждать меня там.

Я улыбнулся. Всё-таки режиссёру не удалось не оставить нам выбора. Я опустил голову, чтобы поглубже вдохнуть, и когда поднял её, внутри меня в одну долю секунды  всё оборвалось. И я, зацепившись ногою за какую-то кочку,  полетел вперед, по-инерции, по той самой грёбаной инерции, превращающейся в саму судьбу, и мой локоть вонзился в поверхность дороги, но мне было не до боли. Я, задрав насколько было можно голову, смотрел вперёд, не веря в то, что видел. В моей голове разрывались все цепочки, я чувствовал, как мысли разваливаются на атомы, словно уже нет той силы, которая способна связывать их воедино. Моё сердце остановилось, остановилось потому что в тот миг я перестал жить, я стал пустотой. Вот что значит умереть — подумал я.

И я лежал совершенно мёртвый, без единой мысли в мозгу. Я просто лежал и смотрел на молодую девушку, обнимающую высокого, темноволосого парня в чёрной куртке, смотрел на старуху, держащую в руке потёршуюся сумку, смотрел на бетонную стенку и железную трубу. И почему-то, глупо искал глазами смятую пивную банку, которую однажды бросил на этой остановке.

И тогда я закричал, закричал, как совсем недавно, умиравший на своей территории, с копьём в шее, монстр, хрипло и уже безжизненно, понимая, что проиграл, проиграл навсегда, и  уже нет и никогда не будет никакой возможности  изменить даже самую мельчайшую деталь свершившегося.

Эпилог

Я совсем не помню, как добрался до своего дома, как вошёл в квартиру и  повалился на диван, уткнувшись лицом в обивку и уставившись в бездонную, успокаивающую тьму. Я помню лишь, что чувствовал только беспомощность, ту, которая сжимает всё внутри, не давая пошевелиться, ту, которая загоняет внутрь себя, словно в клетку, делая тебя на какое-то время, а иногда и навсегда, не способным  жить дальше.

Я думал об Алине и Алексе, и одновременно не мог о них думать. Мозг, наполненный этими мыслями, сжимался в чёрную точку от боли и стыда, оттого что я оставил их там, в том мире, сначала дав им, а потом так жестоко отобрав надежду на возвращение.

Поднявшись, там, на дороге, и не глядя на людей с остановки, смотревших на меня с любопытством и опаской, я бросился обратно к дому, и не найдя его, метался ещё несколько часов по округе. Хотя, возможно этого и не было, потому как, мой мозг заволокло вязким отчаяньем, как туманом, и я плохо помню, что делал тогда, осознав всю безвозвратность произошедшего.

А когда потянулись дни, дни, которые я стал называть словом «ТЕПЕРЬ», время и вовсе стало стирать самые тяжелые воспоминания. Но самое основное ему всё же не стереть никогда. Не стереть запах её волос, не стереть предсмертный хрип монстра, расстроенное лицо Алекса, в тот момент, когда он узнал, что я убил Боливара.

Я часто думаю о том, что произошло там, в том мире, где уже не было меня. Спаслись ли Алекс с Алиной, или нет? И тогда мне легче придумывать, что Инри совсем не вернулся, ведь для этого ему потребовалось бы рассказать о том, что мы собираемся уйти, а это  означало, что из того грёбаного мира есть выход. И кто его знает, как повели бы себя деревенские, узнав такое. Не изменили б они в одну секунду своё отношение ко всей той  дурацкой ерунде, которой их кормил очкастый гуру? Не плюнули б они на режиссёрский псевдорай?

Ведь всё могло произойти именно так. Ведь могло же!

Но и обратные мысли иногда отвоёвывают себе мой  мозг, чтобы вновь и вновь причинять колющую и давящую боль. А что если, ослеплённый ненавистью, Инри наплевал на всё рациональное, на всё, что могло разрушить его власть, и всё же вернулся?

Я отгоняю эти страшные предположения, но они возвращаются во снах, приходят вооружённые образами, и тогда проснувшись с безмолвным криком на губах, я брожу до утра по квартире, вспоминая во всех мелких подробностях последний разговор с режиссёром.

Как же он был прав. Прав, когда говорил о нас, людях.

Да, я пытался рассказать о том, что произошло со мной, моим редким знакомым, но они лишь глупо улыбались, и старались поскорее уйти. Зная о моей мечте, они никогда и не считали меня серьёзным и вполне нормальным человеком. Видимо у него полностью крышу рвануло, наверное, думали  они, когда я  рассказывал им о том мире. И им было абсолютно наплевать на то, что они не видели меня несколько недель.

— Ты, наверное, куда-то работать уезжал — говорили они, когда я указывал им на своё отсутствие, как на доказательство правдивости моих слов.

И тогда, несмотря на то, что стал по сути совершенно другим, я всё так же, как и было до этого, вернулся в полное и такое привычное мне одиночество. Пустая квартира, наполненная запахом алкоголя и воспоминаниями, вот и всё, что какое-то время у меня имелось в наличии. Хотя, нет. У меня ещё был тот мир, который жил в моём мозгу, и я никак не мог избавиться от него.

— Что мне от этих воспоминаний? — спрашивал я себя — Я ведь ничего не могу изменить. Или могу? Нет не могу, чёрт его раздери!

И вот однажды, находясь, в уже ставшем привычным, опьянении, я вдруг понял, что должен сделать.

— Он может изменить — сказал я себе — Он может всё изменить, если закончит роман, так как нужно. Если, конечно, Алина и Алекс ещё живы. Но как мне отыскать Первого?  Вдруг он уже умер, или ещё тогда режиссёр уничтожил его? Нет. Первый был не глупее меня, и он уж точно нашёл способ, как заставить эту сволочь отпустить его. А я знаю способ, как найти Первого.

И тогда я взял чистый лист и ручку, и принялся вспоминать о том тексте, который однажды прочитал, пройдя через территорию Боливара. Но идея написать слово в слово то, что уже было  написано, оказалась глупой и почти не выполнимой. И тогда я стал писать от себя. Не имея ни склонности, ни может быть и таланта, я принялся выбрасывать на бумагу свои  мысли, образы, эмоции, всё, что жило во мне и не хотело оставлять мой истерзанный и почти доведённый до безумия мозг. Я стал выбрасывать на бумагу тот мир.

И он стал уходить из меня, медленно и нехотя, цепляясь за каждую извилинку мозга коготками всех своих крыс. Да и мне иногда становилось страшно. Ведь, оставшись без воспоминаний, я стану по-настоящему одинок. Мне придётся до самых глубин прочувствовать что такое настоящий вакуум. Но я уже не мог остановиться.

И  всё же иногда меня охватывало какое-то отчаяние, берущее начало из неверия, и тогда я отбрасывал ручку, и  выползал из своей прокуренной квартиры. Я бродил среди людей, пытаясь опровергнуть всё то, что говорил о нас режиссёр. Я смотрел, прислушивался, иногда заводил разговоры, но мне от всего этого становилось только страшно. Всё больше и больше покорности видел я в людях, всё больше смирения. Никто и никуда  уже не хотел идти, и я видел вокруг только продолжающих двигаться по-инерции, не пытающихся ничего изменить.

Возвращаясь в своё одинокое жилище, я включал телевизор, и видел, как стремительно изменяется мир, как уже ничего в нём не зависит от нас,  и мне становилось больно. Нули — вспоминалось мне тогда слово, которое режиссёр бросил во всех нас, и мне хотелось, как когда-то давно, вскочить на стол, и схватив его за грудки, заставить заткнуться. Заставить, несмотря на всю его силу, даже несмотря на то, что он высшее существо, из тех, кто однажды спас нас от полного уничтожения.

А может быть, он уже здесь? — иногда спрашивал я сам себя — Может, он уже взял власть в свои руки? И теперь уже нет ни единого шанса что-либо изменить?

И тогда я вновь брался за ручку и продолжал писать. Я снова погружался в далёкий, искусственный мир, который ещё оставался во мне и чернильными каплями выдавливал его на белые листы. Мне верилось, что однажды всё это смогут прочитать многие - но вот только зачем? — задавал я себе вопрос.