Утопленница - Кейтлин Ребекка Кирнан
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– И мой, возможно, – ответила я. – Понятия не имею. И не хочу знать.
– Молодец, – кивнула она и выключила телевизор прямо посреди эпизода «Рен и Стимпи»[60]. Абалин утверждала, что хороших мультфильмов не снимали с середины девяностых, и даже слышать не хотела о Губке Бобе. Я никогда не была большой поклонницей мультфильмов, поэтому не стала спорить. Отложив пульт в сторону, она сплела ноги в небрежной позе лотоса. Мы сидели на полу, потому что она утверждала, что смотреть мультики всегда нужно сидя на полу. Мы ели хлопья «Трикс», прямо из коробки, что, по словам Абалин, было ещё одной важной частью её ритуала просмотра мультфильмов.
Абалин рассказывала о своём отце, которого она называла Святым Граалем Придурков. По её словам, он заехал ей по лицу. Она показала мне шрам над левой бровью. – Это от его понтового перстака, – пояснила она. – Мама… она просто не принимала меня и сказала, что ей хотелось бы, чтобы я умер или вообще никогда не рождался. Мне тогда было шестнадцать лет, и в этот день я ушла из дома.
– И куда ты пошла?
– Туда-сюда, ночевала где придётся. Пару раз побывала бездомной, что оказалось не так плохо, как можно подумать. В любом случае это гораздо лучше, чем жить вместе со Святым Граалем Придурков и моей мамашей. На Федерал-Хилл есть старый склад, где я ночевала вместе с другими детьми. Мы попрошайничали, копались в мусорных контейнерах, проворачивали разные трюки и тому подобное. Чего мне только не приходилось делать, чтобы выжить! Позже дела немного наладились, когда я переспала с одним парнем и он попросил меня переехать к нему.
Я поинтересовалась, не тот ли это парень, который оплатил её операцию по смене пола.
– Нет, не он. То был другой парень. Фил из Потакета.
– Вы жили в Потакете?
– Нет, но Фил там жил до того, как мы повстречались. Он всегда представлялся людям, как «Фил из Потакета». И ещё у него была ужасная стереосистема.
– Мне жаль, что с тобой так всё получилось.
– Эй, слушай, многим подросткам пришлось испытать на своей шкуре гораздо более страшные вещи.
– Но неужели твоя мать жалела, что родила тебя? – Честно говоря, это шокировало меня гораздо больше, чем её боксирующий отец. – Как можно разлюбить собственного ребёнка?
– Чёрт возьми, если я знаю. Может быть, она с самого начала меня не особо любила. Я всегда считала, что дело именно в этом. Во всяком случае, так было много лет назад. Я не зацикливаюсь на этом. Прошлое есть прошлое. Что было, то прошло.
Я извинилась за то, что подняла эту тему: все эти транссексуальные дела, её детство, проблемы с родителями. Не уверена, кто первый начал, Абалин или я. Она кинула в рот ещё горсть хлопьев «Трикс» и лениво сказала, чтобы я не забивала себе этим голову, а затем добавила:
– Я же как-то говорила, что стараюсь почаще смеяться. Я смеюсь, чтобы отпугивать волков.
Я смеюсь, чтобы отпугивать волков.
Вы смеялись, мистер Салтоншталль? А вы, мистер Перро, отгоняли смехом своих волков? Может, потом вы забыли, как это делать, или волки стали слишком большими? Слишком большими и злобными, они сопели без устали у вас под ухом, и, боже, «какие у тебя большие глаза», пока один из вас не упал с лошади, а другой не разбился на мотоцикле. Мама, тебя тоже преследовали волки? Кэролайн, а тебя?
– Прекрати, – напечатала Имп, молотя по клавишам так сильно, что клавиша «А» пробила крошечную дырочку в листе бумаги. – Ты не пишешь историю о призраке волчицы. Это история о призраке русалки. Не спутай их.
Не спутай их.
Это всё равно что пытаться отделить день от ночи, забыв про разделяющие их сумерки и рассвет. Я могла бы попробовать это сделать. С таким же успехом.
Теперь я прекрасно понимаю, что предыдущее заявление Абалин о том, что она окончила среднюю школу, а затем поступила в УРА для изучения биоинформатики, похоже, противоречит её рассказу о том, как она сбежала из дома в шестнадцать лет и жила на улице. Но меня никогда не заботило, правда ли и то и другое, либо какая-то часть её истории не соответствует действительности, а она просто беззастенчиво врёт, перемешивая их подобным образом. Либо ей вообще все равно, что о ней думают люди, и поэтому она, возможно, меняла свою биографию так же часто, как наряды. Это не моё дело.
В любом случае: «Я же как-то говорила, что стараюсь почаще смеяться. Я смеюсь, чтобы отпугивать волков».
– Не стоило мне этого касаться. Мы можем сменить тему, если не хочешь об этом говорить. Я не буду возражать.
Она слабо улыбнулась и съела ещё одну горсть хлопьев.
– Это круто, – хмыкнула она. – То, что со мной случилось. Все, что с тобой происходит, делает тебя самим собой, к лучшему или к худшему, не важно. Кроме того, ты позволила мне прочитать свой рассказ. Считай, что это своего рода взаимность.
– Нет, ты не права. Твоя история гораздо более личная, чем мой рассказ.
– Я такая какая есть, Имп. Обычно я не пытаюсь притворяться кем-то ещё. Если я так поступаю, то только усугубляю этим ситуацию.
– Сколько людей когда-либо проходили через такую же физическую трансформацию, что и ты? Начать с одного и стать кем-то другим. Сделать этот трудный выбор.
Она мгновение смотрела на меня, а затем веско произнесла:
– Я всегда была женщиной, Имп. Гормоны и хирургия ничего во мне не изменили. Только привели всё в порядок. – Она не сердилась и не злилась на меня. Она говорила терпеливо, хотя и с усталыми интонациями, и мне стало интересно, сколько раз и скольким людям Абалин приходилось это объяснять.
Я почувствовала себя глупо и хотела уже начать извиняться, но вовремя остановилась. Иногда извинения совершенно бесполезны.
Когда Розмари покончила с собой, больница передо мной извинилась. А когда свела счёты с жизнью Кэролайн, Розмари не извинялась, и так было гораздо лучше.
Честно, я тогда не вполне понимала, о чём говорю. В последующие недели и месяцы, пройдя через отношения с Евой (и второй Евой тоже), я узнаю гораздо больше – даже чересчур – о том, каково это: быть внутри одним существом – и
