Скрытые лики войны. Документы, воспоминания, дневники - Николай Губернаторов

Рассуждения и прогноз Сергеева, старого вояки, были не лишены основания и вселяли надежду в меня, хотя я не старался раскрываться перед ним как ставленником Власова и абвера.

Время шло, наступала весна. Мартовское солнце щедро заливало природу светом и теплом. Бирюзовое небо ласково обнимало все живое. На душе становилось радостнее. Это ощущал и мой сынок Ваня.

После завтрака мы по привычке вышли погулять за лагерь, ступая по стеклянным ледышкам весенних лужиц. Нас ослепляли искристо косые наметы осевшего снега. От набегавшего ветра грациозно кланялись елочки-монашки, одетые в зеленый бархат своих сарафанов. Они тихо роняли алмазные капли растаявшего снега и будто улыбались сквозь слезы. Наслаждаясь этой благодатью, я вдохновенно стал читать стихи:

Шире грудь, распахнись для принятияЧувств весенних — минутных гостей!Ты раскрой мне, природа, объятия,Чтоб я слился с красою твоей!

Выслушав их, Ваня, глядя мне в глаза, попросил почитать еще, и я продолжал уже свое, интимно личное:

Как светла, как нарядна весна!Погляди мне в глаза, как бывало,И скажи, отчего ты грустна?Отчего ты так ласкова стала?

Ваня снова посмотрел на меня и проникновенно нежно спросил:

— Извините, это вы вспомнили жену?

— Да, Ваня, я постоянно вспоминаю, но не жену, а любимую женщину!

— Почему я это спросил? Я ведь о вас, кроме вашей доброты ко мне, очень мало что знаю…

Ваня был прав, и его слова заставили меня рассказать о себе, о своем детстве, родителях, учебе, пребывании на фронтах, о службе в абвере и, наконец, о встрече и любви к Наталье Васильевне.

— Она, Ваня, не только умна, добра и красива, — говорил я, — но она из тех сердобольных русских женщин, которые всегда преданы и служат Родине и своему любимому человеку. Она пленила меня — и тело, и душу, перевернула мои убеждения, помогла понять ошибки и встать на правильный путь. В оккупированном Смоленске мы жили как муж и жена — в тайном одиночестве двоих любящих людей. Но в силу складывающихся обстоятельств она должна была уйти к партизанам, а я не смог и остался в Смоленске, но уже другим, обновленным человеком…

Я расчувствовался от своих воспоминаний и невольно закончил рассказ стихами:

Горько мне, что сердце так устало,А душа горячих сил полна,Что для сердца скорбного настала,Может быть, последняя весна.

Ваня как мог, утешил, сказав:

— Не надо кручиниться, Юрий Васильевич, мы в ладу с вами и вдвоем все невзгоды одолеем.

В конце марта неожиданно приехал Больц. Он был возбужден, лицо его сияло какой-то необычной радостью. Поставив на стол бутылку коньяка и разложив деликатесную снедь, он заговорил:

— Я привез не только коньяк, но и хорошие новости. Надо поговорить.

Я отправил Ваню на часик погулять, и мы уселись за стол и, выпив по рюмке за встречу, начали беседу.

— Твои аргументы об отсрочке операции с подростками подействовали не только на меня, но и на Арнольда, — заговорил Больц. — Когда на другой день он протрезвел и вызвал к себе меня, то в разговоре я сумел его убедить в этом и поехать на доклад к командующему 9-й армии генералу Моделю, чтобы изложить ему наши предложения о переносе срока начала операции. О, Модель! Он не только хитер, умен, но и талантлив, недаром в абвере ходят разговоры, что фюрер хочет присвоить ему звание фельдмаршала и поставить командующим группы армий «Центр» вместо бездарного фельдмаршала Буша. Выслушав наши соображения, Модель, обращаясь к своему начальнику штаба, сказал: «Ваш приказ о начале операции по диверсиям считаю поспешным! Вы не учли, когда диверсии могут эффективно помочь войскам. Сейчас противник и мы — в обороне, солдаты сидят в блиндажах и окопах, перегруппировка войск по железным дорогам минимальная. В этих условиях диверсии, которые должны не только разрушать паровозы и вагоны, но и устрашать войска, деморализовывать противника, снижать его волю к борьбе, внушать ему страх, не дадут нужного результата. Это будут укусы комара. А вот когда русские начнут наступать — а по моим расчетам, они начнут в Белоруссии наступать с подсыханием болот и почвы, в конце весны или начале лета, — и будут подбрасывать резервы, технику, боеприпасы, вот тогда и надо проводить массовые диверсии на тыловых железных дорогах. Причем использовать не только подготовленных подростков, но и взрослых агентов… Кстати, господин Арнольд, сколько у вас в резерве взрослых агентов на летний период?» «Всего человек пятьдесят», — ответил Арнольд. «Мало, очень мало! Надо удвоить. Позаботьтесь о дополнительной подготовке», — приказал Модель. Затем, обращаясь к своему начальнику штаба, Модель назидательно заметил: «Решение военачальника в отличие от решения политика или ученого должно быть более взвешенным и предусматривать обоснованную цель, воплощающуюся в реальном результате. Ваш приказ, отданный 209-й абвергруппе «Буссард», не отличается названными критериями. Его надо отменить. А впредь подобные приказы я буду отдавать и подписывать сам».

Вот, Юра, такой состоялся у нас разговор. И я тебя поздравляю, ты оказался прав и не стал льстить этому лысому полоумку Арнольду.

Теперь о неотложном задании, которое дал нам с тобой Арнольд. Он приказал нам завербовать и подготовить к лету не менее пятидесяти агентов в качестве резерва для проведения диверсий…

Я долго думал, как нам лучше организовать эту работу. Концлагерей здесь, близко от Лодзи, нет. Ездить далеко неудобно и не продуктивно вербовать из дохлых заморышей военнопленных. Надо вербовать из тех военнопленных, которые физически уже окрепли и успели впитать немецкий порядок и дисциплину. Такой контингент, человек сто, есть в Лодзи, на заводе «Оскар Дизель», который принадлежит нашей семье. Я могу туда устроить тебя под крышу руководителя чертежного бюро, а сына — учеником слесаря, в общежитии обставить с удобствами квартиру, тебе будет и удобно там и комфортно работать. Если проблемы будут возникать, то штаб абверкоманды и я рядом и в конце концов поможем. Ты взвесь мои предложения. Если ты согласен, то я доложу Арнольду, и недели через две переедешь в Лодзь. Я за тобой приеду.

— Фриц, это приказ, а приказ надо выполнять, тем более что он разумен, хотя работенка изнурительная. Но я согласен и готов, — ответил я.

Больц поблагодарил меня, заспешил и, не допив коньяк, уехал.

Вернулся с прогулки Ваня, и я посвятил его в перипетии нашей дальнейшей жизни. Он как всегда спокойно выслушал и деловито заметил: