Джон Голсуорси. Жизнь, любовь, искусство - Александр Козенко

В марте он снова возвращается к «Дезертиру», а в апреле начинает работать над драмой «Голубь». Голсуорси никак не мог привести пьесы к удовлетворяющему его состоянию и время от времени снова возвращался к их пересмотру.

Несмотря на то что Аде нравились длительные путешествия, особенно в южные солнечные страны, и светская жизнь с ее великосветскими приемами, зваными обедами и премьерами пьес Джона, она была для Голсуорси его личным секретарем, и не просто аккуратным техническим исполнителем, перепечатывая подчас многократно написанное им, пока текст станет удовлетворять писателя; Ада читала и высказывала свое мнение обо всем, что выходило из-под пера Джона. В Уингстоне ее жизнь подчас этим и ограничивалась. «Джек усиленно забивает гвозди (т. е. много времени уделяет литературной работе) и очень уже утомился умственно. А я, как обычно, перепечатываю написанное, шью, занимаюсь садом и пишу те письма за него, которые не представляются ему важными».

6 марта вышел в свет роман «Патриций», хорошо принятый в Англии, Америке и даже Франции. В нем снова обыгрывалась реальная коллизия собственной жизни писателя. Рассказанная в романе история происходит в жизни английской аристократии. Виконт Милтоун, член семьи Карадонов, входящей в английский правящий класс и сам член парламента, влюбляется в даму, живущую отдельно от мужа, Одри Ноэл. Безысходность ситуации усугубляется тем, что муж Одри – священник и поэтому получить развод для нее невозможно. Из-за своей страсти Милтоун рискует своей политической карьерой. Однако благоразумие побеждает, он понимает, что главное в его жизни – общественная деятельность, и позволяет Одри исчезнуть из его жизни.

Голсуорси вспоминал: «Идея романа зародилась у меня во время одного обеда в палате общин в 1908 году, когда напротив меня за круглым столом сидел некий молодой политик».

В «Патриции» снижен сатирический акцент в изображении английского общества, начиная с романа «Остров фарисеев». Его все более привлекает отражение красоты человеческих отношений. Главная героиня романа Одри Ноэл женственна, деликатна и изысканна, и ей Голсуорси придал черты Ады. Как-то она призналась Моттрэму: «Ах, то была моя книга». Сам Голсуорси считал роман «Патриций» своим лучшим произведением, написанным к тому времени. Роман в основном был написан в Манатоне. В конце апреля он писал Эдварду Гарнету: «И вот я вновь впрягся в работу над романом, дойдя уже до той стадии, которая вербует вложить в него всю мою душу и полной отдачи сил». И через несколько недель уже с меньшим энтузиазмом информирует его: «Работа над романом продвигается вперед, назад, с отклонениями в разные стороны, иногда я топчусь на месте».

Джон за работой не замечал, как летело время, но для Ады, не любившей деревенской жизни, тянулось медленно. Их деревенское затворничество скрашивали приезды друзей и родственников. В апреле на какое-то время к ним приезжала сестра Джона Лилиан Саутер с сыном Рудо. Это доставило им обоим огромное удовольствие: Лилиан дружила с Адой, а Рудо был любимым племянником Джона. Очень кстати в конце месяца приехал профессор Гилберт Мюррей, у которого роман, над которым работал Голсуорси, вызывал неподдельный интерес. Голсуорси отдавал должное литературному таланту оксфордского профессора античной истории и филологии, уже только познакомившись с его переводом «Вакханок» Еврипида. В свою очередь, Мюррей высоко ценил литературное творчество Голсуорси и социальную значимость его драматургии.

Голсуорси всегда было приятно видеть худощавую фигуру с тонкими чертами лица, в очках. Жидкие волосы с залысинами открывали высокий лоб ученого. «Я привез интересные для тебя новости Джон», – сказал он своим мягким голосом.

– Ваше оригинальное открытое письмо Министру внутренних дел позволило уменьшить одиночные заключения суммарно с 1000 месяцев ежегодно. Периоды одиночного заключения до вашего письма Гладстону были 9, 6 и 3 месяца для различных категорий преступников, но теперь стали меньше.

– Да, дорогой профессор я действительно теперь чувствую себя счастливым. Но нужно будет смотреть, чтобы они не стащили часть сокращенных сроков назад.

– Реформы Черчилля великолепны, их, по моему мнению, следует поддерживать. В речи в Палате общин он отметил то влияние, которое оказала пьеса «Правосудие» на общественное мнение, показав широкой публике те муки, которые преступник переносит в течение долгих месяцев одиночества. Я могу поздравить вас с тем влиянием, какое оказало «Правосудие» на Черчилля.

Голсуорси проводил Мюррея в его комнату, где он мог отдохнуть с дороги и переодеться к обеду. Джон и Ада придерживались принятого обычая в Англии оставлять гостей на несколько часов, предоставленных самим себе. Так можно было избежать нарушения отрегулированного распорядка дня хозяев и утомительной для всех сутолоки. С таким гостем, как Гилберт Мюррей, это было тем более оправдано, что Голсуорси вставал рано и работал преимущественно в утренние часы, а Мюррей был активен с 11 часов до 17 часов дня и просыпался довольно поздно.

Живя в деревне, чета Голсуорси довольствовалась самой простой пищей, и прием гостей не вносил существенных изменений в их обычное меню.

На завтрак им обычно подавали поридж (овсяная каша. – А. К.), затем яичницу с беконом и тосты с апельсиновым джемом к чаю. На обед, как это было, когда вниз спустился Мюррей, подали ростбиф и йоркширский пудинг. Иногда меню разнообразили такими блюдами, как запеканка из телячьих почек или вареная баранина с клецками, котлетами, бифштексом или рыбой с жареным картофелем.

Хозяева сидели напротив друг друга с двух сторон небольшого прямоугольного обеденного стола. И конечно, разговор зашел о литературе. Джон говорил, что его пьеса «Правосудие», так повлиявшая на принятые изменения в законодательстве, имела в театре Герцога Йоркского грандиозный успех. Галерка требовала выхода автора на сцену, а до этого отказывалась покинуть театр. «А вот критики обвинили меня в излишнем натурализме, они сравнили мою пьесу с фотографией».

– Но, положим, не все критики. Мне запомнилось, – сказал Мюррей, – что критик Уильям Арчер писал: «Предположим, что мистер Голсуорси работает не палитрой и кистями, а фотокамерой. Но если это так, то какая же это замечательная камера. Камера, которая выбирает важное, а незначительное, мелкое оставляет без внимания… Фотокамера, которая абсолютно правдива, которая дает столь верное, четкое, ясное изображение и в то же время – изображение, дышащее страстной любовью к человечеству… Фотокамера, язык которой, лишенный дидактики и декламации, громко протестует против глупости, черствости и лицемерия. Фотокамера, которую легко можно спутать с прожектором, которая производит реакцию, подобную взрыву». Закончив читать, Мюррей передал эту газетную вырезку Голсуорси.

– Да, – сказал Джон, – даже консервативная «Таймс» признала, что, хотя «Правосудие» далеко от канонов классической трагедии, пьесу надо судить «на основе ее собственных достоинств» и что на вопрос, говорит ли она правду, передает ли чувства писателя зрителю, можно ответить лишь утвердительно. Но мне не нравится сравнение моего произведения с фотографией. Она не критика кого-то конкретного судопроизводства, а попытка изображения целой системы.

– Конечно, те, кто хочет наслаждаться совершенной формой классической трагедии, пусть читают и смотрят постановки моих переводов древнегреческих авторов. Ценность же твоих произведений не только в совершенной литературной форме, но в актуальной социальной направленности.

– Так же считает и Герберт Уэллс. Послушай, что он пишет мне в последнем письме: «Мне кажется, что правосудие (я не видел “Схватки”), если судить о пьесе с точки зрения искусства, укрепляет вашу позицию и реабилитирует вас. До сих пор у меня всегда вызывал протест ваш слишком строгий метод. Мне не нравилась и некоторая холодная жесткость, очень характерная для вашего творчества, но, если в результате ее появляется пьеса подобной грандиозной силы, делать нечего, я сдаюсь». Но все же он не может удержаться от того, чтобы не покритиковать меня, замечая, что главное зло, конечно, не столько в одиночном заключении, сколько в самой системе «закона и контроля». Не может же он не понимать, что писатель самостоятельно не может многое изменить в системе.

– Если такой критик, как Уэллс наконец признал твой творческий метод и литературный стиль, то это о многом говорит.

Ада в течение всего обеда не вмешивалась в профессиональный разговор мужчин. Но теперь обратилась с вопросами к Гилберту о его супруге, детях и вообще их жизни в Оксфорде.

Подали кофе, ликеры и сигары, но Джон и Гилберт закурили папиросы. В благодушном настроении Джон проговорил: «Моя философия – это просто-напросто убеждение, что если бы мы все более понимали друг друга и проявляли больше толерантности, то мир бы стал более приспособленным для жизни».