Любовь к электричеству: Повесть о Леониде Красине - Василий Аксенов

– До поры до времени, – пробурчал Гартинг. Все взгляды обратились к нему, но он, засопев, пробормотал: – Не буду опережать события, но имею некоторые надежды…

– Совещание окончено, господа. Все свободны! – вдруг заявил, поспешно вставая, Горемыкин. – Еще раз повторяю: никакого личного досмотра к дамам интеллигентного вида не применять!

По Патриаршим прудам в закатных пятнах плавали лебеди, и в переулках прогуливались молодые люди – руки в брюки. Ферапонтыч служебные часы проводил на прудах, любил птицу. Покупал пару ситников, крошил пернатым в воду, ел сам, по спине его под новеньким мундиром бегал предатель-мураш.

События выдвинули Ферапонтыча, ему бы теперь шагать да шагать, но страх перед аптекарем-бомбистом был сильнее гордыни, и потому предпочитал Луев отсиживаться на прудах. Вещая сиамская птица, не покидавшая теперь его ватного плеча, одобряла сидение.

– Сиди, сиди, Ферапонтыч, быть тебе генералом…

Илья Лихарев миновал пруды, вступил под своды арки одного из многочисленных в этом районе Москвы проходных дворов. Вот и лестница, о которой ему говорили, слышны уже из комнаты голоса, а на ступеньках играют в карты двое длинноволосых. Ну что за конспирация у анархистов!

Илья отправился в штаб анархистов для того, чтобы выяснить, можно ли в случае нужды вступить с ними во временное боевое соглашение. Обстановка накалялась с каждым днем. Ждали разгона Думы, говорили о возможности нового вооруженного восстания, о блоке левых партий.

Картежники пристально рассмотрели гостя, причем пальцы их в карманах шевелились весьма недвусмысленно, потом, услышав пароль, подвинули свои колени, и Илья поднялся по лестнице.

В тускло освещенной низкой комнате вокруг стола сгорбилось человек десять. Еще с десяток лиц маячили по углам. Стол, как сразу заметил Илья, был невероятно роскошен: индейка, икра, лососина, дорогие консервы, разнообразные сыры – все это было навалено на грязной скатерти, бутылки марочных вин соседствовали с железными кружками.

Когда Илья вошел, за столом ораторствовал грозный трибун с Малой Бронной Эмиль Добриан. Илья поймал конец фразы:

– …Ибо, как сказал великий Бакунин, «страсть к разрушению есть творческая страсть»!

– Гениально! – выкрикнул, бросаясь к Добриану, худой с кошачьими усиками и горящими глазами субъект, показавшийся Илье знакомым.

– Товарищ Канонир?! – раскинул руки навстречу Илье Добриан. (Анархистам было сообщено, что к ним прибудет посланник под кличкой Канонир.) – У нас гость, товарищи! К столу, Канонир! Вкушайте дары земли!

– Откуда такая роскошь? – тихо спросил Илья своего соседа, паренька рабочего вида, но с массивным перстнем на мизинце левой руки.

– Провели несколько удачных эксов, – небрежно ответил паренек. – Вчера извозопромышленника Дядьева потрепали. А у вас что, зубы на полке?

Илья еле заметно усмехнулся.

«Интересно, что бы сказал Никитич, если бы узнал, что мы тратим экспроприированные деньги на деликатесы от Елисеева?»

В это время юнец с кошачьими усиками кричал, размахивая руками:

– Человек был животным и через мысль пришел к разрушению! Все – в пустоту! Русь к топору! К огоньку! Достоевского сжечь за клевету! Жечь, жечь, да разгорится мировой пожар!

…Илья возвращался от анархистов уже в полной темноте. Ухода его никто и не заметил: к этому времени собрание «Черного костра» стало напоминать шабаш. Илья вздрагивал от брезгливости. Беда, что к революции липнут и такие люди, думал он. Он думал также и о своей партии, с гордостью вспоминал о своих товарищах, спокойных, дисциплинированных людях, которые никогда не подведут. Есть, конечно, у них и бузотеры вроде Васи Англичанина… Да, хороший парень Виктор, смелый, преданный делу, ничего не скажешь, но есть, есть в нем эта анархическая жилка. Эти его выходки, всегда такие неожиданные. Уверен, что он недостаточно подготовлен теоретически, надо будет им заняться… поговорить по душам, дать нужные книги. Хорошо бы подключить старших товарищей…

Думая обо всем этом, Илья прошел по темной аллее до конца прудов. Здесь его ждали связные – Колючий и студент Аристарх.

– Ну что, Илья?

– Нет, братцы, с ними каши не сваришь, – сказал Илья. – По-моему, этот «Черный костер» превращается постепенно в обыкновенную разбойничью шайку.

В аллее деликатно заскрипели смазанные сапоги, и на приличном расстоянии от молодых людей остановился Ферапонтыч.

– Убедительно прошу не скопляться, господа.

– Дай-ка семечек, Ферапонтыч, – небрежно обратился к нему Колючий и тут же получил две пригоршни тыквенных жареных семечек.

– Ну иди, Ферапонтыч, иди, не бойся, – сказал Аристарх.

Молодые люди заметили на плече Ферапонтыча маленькую говорящую птичку и весело расхохотались.

Красин – Горькому и Андреевой в США:

Дорогие друзья!

…Из газет вы увидите, что многие меньшевики сильно поручнели и готовы очень далеко пойти в сторону увлечения исключительно «легальными» способами борьбы. Между тем события складываются так, что новый подъем революционной волны представляется неизбежным… Подчиняясь всем решениям съезда и отрицая раскол, нам придется не только воевать за свои тактические принципы, но и делать все возможное – а рамки устава в этом отношении достаточно широки, – чтобы не забрасывать техники и практической подготовки к тем великим событиям, которые непременно, с стихийной необходимостью наступят…

…Мне важно, чтобы вы и Стрела [13] обсудили этот вопрос и затем сообщили мне свое мнение. Если вы оба станете на ту же точку зрения… часть добываемых вами средств должна получить специальное назначение и лишь часть передаваться ЦК на его общие расходы. Иначе из них ни копейки не пойдет на оружие и т. п. вещи.

…Пока еще жив Никитич, туда-сюда, а если он часом заболеет и его место займет меньшевик, тогда всякая возможность контроля исчезнет.

…Из 10-головой коллегии [14] лишь три «заговорщика» и «анархиста», верящих в реальность таких вещей, как «маузеры», пулеметы и проч. Семерка же… спит и видит через какую-нибудь щель провести хоть полдюжины кавказцев в Таврический дворец…

Горячий привет вам обоим…

Ваш Никитич.

Это письмо в конверте с нью-йоркским адресом Горького лежало сейчас на деловом столе Красина, наполовину прижатое тяжелым бюваром. В скором времени за ним должен был прийти Игнатьев и надежным путем переправить за пределы империи. Надеяться на российскую почту было нельзя. Перлюстрация, несмотря на аристократическое к ней отвращение со стороны власть предержащих, как всегда, в империи процветала. Красин чертил карандашиком какие-то забавные каракули и внимательно слушал сидящего напротив словоохотливого господина в строгом английском костюме. Господин этот представлял собой нарождающийся тип русского промышленника новой формации, западного образца. Собственно говоря, и сам Красин в своей официальной жизни являл собой именно этот тип, а потому с первых же минут встречи оба настроились по отношению друг к другу серьезно, положительно и деловито, как люди дела, бизнесмены и единомышленники.

Господин прибыл к Красину по рекомендации Степана Филоновича, крупного финансового туза, для ведения предварительных переговоров по устройству сети тепловых электростанций.

– Я мыслю себе это дело без малейшего привлечения иностранного капитала, Леонид Борисович, – бойко говорил быстроглазый господин. – Хватит! Пора будить национальные силы. Россия в потенции – это новая Америка, и я уверен, что мы стоим на пороге эры огромного подъема.

– Совершенно согласен с вами, – сказал Красин. – Главное, должна прекратиться смута. Я надеюсь, что правительство покончит с революцией по возможности малой кровью.

Зазвонил телефон. Красин услышал в трубке чуть приглушенный голос верного Кандида – Кириллова.

– Леонид Борисович, у вас сейчас сидит полковник жандармского корпуса…

– Спасибо, Всеволод Кузьмич, давно ждал, – оживленно сказал Красин. – Да-да, я и сам предполагал… Удачно, удачно! Да, сию минуту!

Он повесил трубку и извинился перед гостем:

– На десять минут вас покину. Коллега просит заглянуть по неотложному делу.

Он закрыл за собой дверь кабинета и, выждав полминуты, открыл ее. Гость стоял над столом и разглядывал на свет конверт с письмом в Нью-Йорк.

– Письмо Горькому, как видите, – сказал Красин.

– Меня заинтересовала бумага. Плотная такая, – пробормотал гость. – Английская?

– Да, верже… Люблю хорошую бумагу. Хотите прочесть письмо? У меня есть черновик.

– Помилуйте…

– С Горьким я познакомился у покойного Саввы Тимофеевича, впрочем, вы, конечно, знаете, что я работал прежде у Морозова, а до этого в Баку, а еще прежде обучался в Харьковском технологическом институте, куда поступил после отбытия срока наказания…