Провокатор - Сергей Валяев

Блажь мертвеца.

Я услышал хруст ракушек — отец шел пружинистым веселым шагом полководца.

— Как дела, сын? — Сел на тюбинговый валун. — Живешь? — На лбу пульсировал венценосный вензель.

— Живу, — ответил я. — Тебя можно поздравить с маршальским званием.

— Спасибо, — улыбнулся отец. — Это так, игра в бирюльки, а вот скоро… — И не договорил.

Солдатики снова разжигали костер, сквозь прибой, казалось, было слышно, как огонь своей воспалительной беспощадной плазмой рвет древесную мертвую ткань.

— Живешь, говоришь? — сказал отец и косящим взглядом проверил мою телесную немочь.

Я ошибся — ошибся в собственном отце. Я даже не мог предположить, что человек так может заблуждаться, как я. Так, как ошибся я, может позволить себе ошибиться только раб. Я — раб?

Я хотел спровоцировать народ, вытащив на кремлевский помост идиота. И делал все, что было в моих силах. Я надеялся, что народец, увидев над собой дегенерата, ужаснется и поймет, что жить так нельзя, если в кумирах ходит слабоумный малый, коим, безусловно, является Бо.

Но отец, как я понял, строит свою большую игру. Он воспользуется удобной ситуацией и сделает все, чтобы власть пала в его руки.

Между тем отец стащил полевую форму с погонами, где пластались маршальские звезды, и нагишом поскакал к студеному морю. Все-таки он был до безобразия здоров, бронетанковый бригадир. Потом с ненавистью растирал полотенцем атлетическое тело, кричал мне:

— Все хотят свободы! Будет вам свобода! Это я обещаю. Дадим стране свободу! Всем — свободу! Ничего, кроме свободы!

И я увидел в его налитых кровью глазных яблоках четкие зрачки убийцы.

— Жаль, что умираешь, сын, — проговорил он. — Интересные события грядут! — И поправил командирскую портупею.

— Я знаю.

— Что?

— Что будет с ним?

— С кем?

— Моим братом Борисом.

Отец отшатнулся; присел надо мной, пожевал губами, набрякал тяжелой венозной кровью:

— Кто тебе сказал о брате?

— Алька. Ты говорил с мамой очень громко…

— Что? — Диктаторские мышцы обмякли; неожиданно улыбнулся. — Ошиблась Алька. Борька мне как сын, но настоящий его отец — Борис Абрамыч… Понял?

— Да.

— Ну что еще у тебя? — Он торопился, защитник отечества.

— У меня просьба.

— Давай.

— Не звони, пожалуйста, в пять часов утра… в чужую квартиру…

— Ха! — сказал маршал. — Между прочим, квартиру тебе сделал я. Но если просишь, больше не буду звонить. Прощай.

— Прощай.

Сталактитовые ножи лопастей вертолета качнулись, поплыли по воздуху, ускоряя собственное вибромолотильное движение.

Я не поверил отцу. Как можно было верить тому, кто хотел взять власть над рабами любой ценой — даже ценой смерти собственного сына?

Я торопился закончить повесть и поэтому заснул в пять утра. И только уплыл в муть сна, как раздался дзинь-дзинь телефона. Я цапнул трубку и услышал визг П.А.:

— Ты что, с ума сошел?

— А в чем дело?

— Он еще спрашивает, подлец!.. Я вот стою на станции… По твоей милости… А дача целая!

— Дача? — не понимаю. — Какая дача?

— Моя, которая сгорела. Ты сказал, что она сгорела.

— А что, не сгорела?

— Не-е-ет!

— Поздравляю.

— Иди ты… идиот!

— Сам такой… кто в пять утра?..

— А у меня электрички не ходят.

— Прогуляйся.

— Двести километров.

— Лови такси.

— Издеваешься?.. У тебя есть машина, давай на машине…

Я аккуратно опускаю трубку; какой привязчивый тип этот П. А., совершенно голову потерял на двухсотом километре, я его туда не посылал, и поэтому никаких обязательств у меня перед ним нет, тем более драндулет отправлен в металлолом.

Но снова — дзинь-дзинь-дзинь.

— Да иди ты, — отвечаю в сердцах, — на двести первый километр!

— Куда? — И узнаю родной голос жены.

— Ты?

— Я.

— Что случилось?

— Я хочу тебя видеть.

— Ну, что такое?

— Если я умру, ты не люби… никого…

— Дур-р-ра! — умираю от крика. — Что с тобой?!

— Ты никого не будешь больше любить, обещаешь? — рыдает.

— Никого! — рыдаю я. — Прекрати все это, ради Бога…

— Поставь за нас свечку, — просит.

— Хорошо.

— Ты знаешь… церковь у рынка…

— Знаю… Прости меня.

— И ты меня прости.

— Я скоро буду, — говорю. — Тебе принести что-нибудь?

— Ничего.

— Я принесу повесть, — шучу, — и фантастическую феерию, — шучу. Наконец родил двойню. Слово за тобой.

— Ой, я тогда точно не рожу, — шутит.

И мы оба и смеемся, и плачем.

Город с высоты птичьего полета. Он шумен, многолюден, празднично-трудолюбив, контрастен. Пластается на берегу экологически чистого океана. На одном из травяных островков возвышается Статуя Свободы, встречающая путников мира поднятой рукой, где зажат факел, похожий на гигантское мороженое в вафельном стаканчике.

В пятизвездочный отель входили две экзотические фигуры, они неряшливо ели мороженое, громко говорили по-русски, хохотали по-американски и были одеты, как техасские ковбои. Их встречала милая, чрезвычайно взволнованная девушка:

— Ваня! Любаша! Виктор Викторович пропал!

— И тута покою нету! — в сердцах говорит «техаска».

— Он меня достал! — говорит «техасец». — И в раю ему не живется.

— Да помолчите вы! — не выдерживает Виктория такого критического отношения к любимому человеку.

— Надо Коленьке звонить, — решает Любаша. — И Николиньке.

— Уже. Сейчас будут. — Слезы капают из влюбленных глаз. — Я только на минутку за этим… за чизбургером. А он ушел и не предупредил. Разве так можно?

— Ой, и не говори, мужик — одно наказание, — признается Любаша. Никакой полезной пользы от них, одни убытки.

— Поговори у меня, — супится Ванюша, — герла!

— Цыц у меня, бой! — И напяливает сомбреро по самые его ковбойские уши.

Тяжелое дыхание человека. Окропленное потом лицо. Ба! Да это же Загоруйко Виктор Викторович, ученый Божьей милостью. Неуемный практик куда-то взбирается по шершавой бетонной поверхности. За его спиной все тот же замызганный рюкзачок. Что за новое дело удумал он, скромный герой начала ХХI века?

В прекрасном и удобном номере отеля с видом на океан суматоха. Все друзья господина Загоруйко заняты поиском ответа на вопрос: где он?

— Ну куда его понесло, негодника? — спрашивает Любаша. — Все долляры на месте. А как тута без долляров?

— А может, болваны уже явились, — шутит Николь, — не запылились?

Шутку не принимают и чертыхаются, вспоминая ужасы прошлого приключения. В это время журналист выходит на балкон, с него открывается великолепный вид на океан и на малахитовые островки в нем…

— Ну конечно же! — торжествует Ник от неожиданного озарения. — Как я сразу не догадался!

— Что такое? — волнуются все.

— Вперед, за мной. Я знаю, где этот самородок!

Трудолюбивый рокот небольшого патрульного вертолетика. На борту два дежурных копа — белый Боб и черный Сэм — проверяют вверенный им участок города.

— А вот и наша красотка, — улыбается Боб. — Hello, baby!

— О, fuck! — ругается Сэм. — Гляди, псих!

— Где крези?

— Вон… прячется еще, сукин сын!

— Наверное, русский?

На могучем плече Статуи Свободы действительно находился русский человек с рюкзачком на спине. Услышав, а после увидев небесный махолет, отчаянный ученый тиснулся в щель памятника и принялся торопливо развязывать тесемки вещмешка.

— Бомба? — кричит Боб.

— Не похоже, но совсем плохой на голову! — кричит Сэм.

— Надо снять дурака!

— О'кей!

Вертолетик пытается приблизиться к памятнику, но что такое? Насыщенное газовое облако укрывает человека, затем окутывает всю Статую Свободы, и летательный аппарат с копами обволакивает, и быстроходный катер, разрезающий океанские волны, и людей в нем… И весь многомиллионный город… И весь бесконечно-вечный мир… Все Божье мироздание…

Над городом кружили боевые вертолеты, и поэтому в небе кричали остервеневшие вороны. Или они кричали, паразитарные птахи, оттого, что нашли падаль?

Где-то падаль, кто-то из живущих падаль или мы уже все падаль, я смотрел на мерцающий экран телевизора (солдатики, оставившие меня умирать, включили его с вечера). И я видел на этом экране тени прошлого: маму, Альку, бредущую на солнцепек, жрущего гусеницу Бо, разлохмаченную, сухую плоть собаки, ресторанчик над морем, горящие, как люди, свечки перед образами, рамы окон, похожие на кладбищенские кресты, дождь как из ведра; я все это вспоминал и слушал рокот вертолетов и рев бронетанковых соединений — под железный лязг хорошо спится, и в воскресный день народная страна дрыхла. Потом она проснется и начнет новый день с чистого листа, чтобы снова повторять одни и те же вековые ошибки…