Пророчество - Питер Джеймс

Ее очередь тоже наступит очень скоро. И она не знала, что отделяет ее от этого.

Звон разбившегося стекла наверху напугал их обоих. Оливер вскочил и выбежал в коридор. Она последовала за ним в холл, затем вверх по лестнице, где до них донесся глухой стон, который Фрэнни сперва приняла за шум ветра.

Он шел из комнаты Эдварда. Она поняла наконец, что это не стон, а монотонное бормотание. Оливер вцепился в круглую бронзовую ручку двери, костяшки его пальцев побелели. Мгновение он стоял не двигаясь, потом медленно открыл дверь, преодолевая сопротивление порыва холодного воздуха.

В комнате было темно, окна были разбиты. Занавески развевались, будто жаждали оторваться от карниза, металлические кольца с треском скользили по нему, ткань тихо шуршала. Посреди всего этого в своей постели, лежа на спине, спал Эдвард, и с его губ срывались слова, сливавшиеся в монотонное бормотание.

– …Murotaccep menoissimer ni rutednuffe sitlum orp te sibov orp iuq iedif muiretsym itnematset inretea te ivon iem siniugnas xilac mine tse cih…

Фрэнни пришла в ужас. Игрушечная машинка, скатившись с полки, свалилась ей на ногу. Оливер вытолкнул ее из комнаты и тихо закрыл дверь.

– Что это за чертовщина? – зашептала она. – Что происходит?

Он поднял руку, приказывая ей стоять на месте, исчез в своей комнате и через несколько секунд появился, держа в руках портативный магнитофон. Оливер приоткрыл дверь Эдварда и нажал на красную кнопку записи; пленка с шелестом начала перематываться. Монотонное невыразительное бормотание Эдварда разносилось по коридору:

– …muem suproc mine tse coh. Senmo coh xe etacudnam te, etipicca: snecid sius silupicsid euqtided, tigerf, tixid eneb, snega saitarg metnetopinmo muus mertap mued et da muleac ni siluco sitavele te saus sunam selibarenev ca satcnas ni menap tipecca ruteretap mauq eidirp iuq…

Оливер закрыл дверь и остановил пленку, затем прошел по коридору к своей комнате, включил свет, подождал, пока она тоже войдет, и закрыл дверь. Комната была чистой и прибранной, но очень холодной. В чугунных подсвечниках по обеим сторонам кровати стояли новые свечи. При ярком электрическом свете комната выглядела непривычно. Лицо Оливера побледнело и покрылось морщинами, за один день он постарел на двадцать лет. Он присел на край четырехспальной кровати, поставил магнитофон рядом с собой и мрачно взглянул на Фрэнни.

– Ты не узнаешь это?

Она прижалась к двери, чувствуя себя неуютно.

– Что это? Какой-нибудь из арабских диалектов?

Фрэнни разглядывала херувимов и обнаженные фигуры на стенах, толстые ковры на полу, рубашки на металлических плечиках, висевшие на дверце гардероба. Ряд начищенных туфель с распорками внутри на полу. Чужое. Все чужое.

– Я прокручу пленку задом наперед, – сказал он. – Может быть, тебе станет яснее.

Он открыл шкаф, порылся в нем и извлек из глубины старый двухкатушечный магнитофон. Включив запись задом наперед, он переписал ее на бобину, а затем нажал кнопку обратного воспроизведения. Голос Эдварда сразу зазвучал отчетливо:

«…Hie est enim Calix Sanguinis mei, novi et aeterni testamenti: mysterium fidei: qui pro vobis et pro multis effundetur in remissionem peccatorum».

Фрэнни скрючилась у двери, как затравленный зверь. Оливер смотрел на нее с изумлением, вжав голову в плечи. Фрэнни начала переводить дрожащим голосом; такие знакомые слова, оставшиеся в памяти еще с раннего детства. Прошло уже много лет с тех пор, как она слышала их на латыни.

– Ибо это Чаша Крови моей, пролитая ради нового и вечного завета и таинства; и грехи ваши и всего человечества могут быть прощены, – запинаясь, произнесла она, не в силах оторвать взгляд от Оливера.

Он остановил пленку.

– Литургия, – пояснила Фрэнни. – Он читает Священное Писание задом наперед.

Она прошлась по комнате и положила руку на холодную ребристую батарею отопления под окном. Призрачное отражение ее лица уставилось на нее из стекла. Фрэнни повернулась к Оливеру.

– Мессу не… не служат на латыни… в этой стране… – Она запнулась. – Задом наперед. Я… – Фрэнни остановилась, вдруг вспомнив, как Эдвард, не задумываясь, перечислял латинские названия растений. И животных.

Он говорил с тобой на латыни?

Оливер спросил это в субботу, когда они лежали в постели в этой комнате, изобразив удивление, но больше ни о чем не расспрашивая. Точно так же он пропустил мимо ушей то, что Эдвард начал выпаливать латинские названия, когда они возвращались на машине в Лондон в воскресенье вечером.

– Чтение Священного Писания задом наперед как-то связано с черной магией? – спросила она.

– Да, – сдавленно выговорил он. – Я выяснил после того, как он впервые проделал это.

– Он делал это раньше?

– Он делает это в школе уже несколько лет. Три с половиной года, если быть точным, – ответил он, странно посмотрев на нее.

– А окна? Такое раньше случалось?

– Нет. – Мгновение он молчал. – Этого прежде не было. Он скоро успокоится. И утром ничего не будет помнить.

– Откуда у него это?

Оливер не ответил.

– Доктора и психологи, к которым ты водил его… ты говорил им?

– Я прокручивал им записи.

– И что они сказали?

– Что тут нет ничего необычного. По всей видимости, дети с отклонениями часто говорят во сне на незнакомых языках или просто несут абракадабру.

Фрэнни чувствовала, что оказалась в ловушке между ярким светом комнаты и темнотой за окном, которая давила на стекло, пытаясь ворваться внутрь и разнести ее на мелкие кусочки. Она задрожала; кожа впитывала холод, как промокашка.

Оливер остановил магнитофон, вытащил из ящика тумбочки другую катушку и поставил ее на место прежней.

– В прошлую субботу, когда мы спали вместе, Фрэнни, ты начала говорить во сне, и я проснулся. Я думал, что ты остановишься, но ты продолжала говорить и несла какую-то чепуху. Я не мог разобрать, что это была за чертовщина. И записал кусочек, думая, что тебе будет интересно, но потом решил, что ты смутишься, и ничего не сказал тебе. – Он уставился в пол, затем перевел взгляд на нее.

Теперь Фрэнни вспомнила, как проснулась посреди ночи от какого-то щелчка, и гадала, что это могло быть.

– Потом, в воскресенье вечером, когда Эдвард начал бормотать свое, я понял, что это звучало точно так же. Здесь должна быть связь – это не может быть просто совпадением. – Он нажал на кнопку.

«Muem suproc mine tse coh senmo coh xe etacudman te etipicca snecid sius silupicsid euqtided tigerf tixid eneb snega saitarg ibit metnetopinmo muus mertap mued et da mulaec ni siluco sitavele te…»

Фрэнни, оцепенев, вслушивалась в монотонный звук своего голоса.

Оливер остановил запись.

– Я не знаю, что подсказало мне прокрутить ее в обратном направлении. – Она смотрела, как его палец шарит в поисках кнопки обратного воспроизведения, она нажала на нее, и она снова услышала свой голос, механически переводя услышанное:

– …И подняв глаза к Небесам, к тебе, Господь, его всемогущий Отец, благодаря тебя, он благословил хлеб, разломил его и раздал ученикам своим, сказав: «Возьмите и съешьте от него, вы все. Ибо это Тело мое…»

Оливер внезапно остановил пленку, и в доме наступила тишина. Фрэнни словно онемела.

– Ты спрашивала, откуда это. – Его лицо стало жестким. – Первый раз это случилось в ночь после того, как мы встретились в кафе твоих родителей, хотя мы еще не знали друг друга.

Холодный воздух комнаты растекался по венам, пронизывая кости. Она чувствовала себя окоченевшим трупом.

– Это ты, Фрэнни, – тихо сказал он. – Это исходит от тебя.

25

Фрэнни молча сидела, пока слова Оливера доходили до нее, растворяясь, как химическое вещество, парализуя ее. Пока она не верит в это, с ней будет все в порядке. Она сможет справиться с тем, что он сказал, пока она знает, что он все придумал.

Фрэнни посмотрела на хромированные сетки колонок по обе стороны магнитофона, на ярко-красный пластмассовый корпус и совершенно некстати задумалась, зачем Оливеру эта уродливая вещь. Возможно, она принадлежала Эдварду. Или покойной жене Оливера. Возможно, Сара Генриетта Луиза Халкин любила, чтобы везде, куда бы она ни пошла, гремела музыка. Возможно, она включила его на полную громкость, чтобы избавиться от гнетущей тишины в доме, сгущавшейся сейчас вокруг Фрэнни и проникавшей внутрь.

Интересно, сколько времени она уже говорит во сне? Несколько месяцев? Год? Шесть лет? Всю жизнь? Память напряглась, воспоминания поднимались в ней, как пузырь, оторвавшийся от дна океана и всплывающий на поверхность ее разума. Вчерашнее утро, слова отца.

Ты напугала нас, маму и меня… говоришь как не ты… как другой кто-то говорит через тебя.

Кто еще слышал ее? Пузырь воспоминаний разрастался. Том Дафферин, последний ее парень, как-то сказал, что она бормочет во сне. До него то же самое говорил Элиот Дьюмас. На раскопках в Ираке после окончания университета, где она жила в палатке еще с тремя членами экспедиции, они говорили, что иногда даже просыпаются от бормотания Фрэнни. Конец последнего курса в университете. Она напряженно вспомнила, что было раньше; но до этого момента никто ничего не замечал, никто ничего не сказал ей и дома, когда они спали в одной комнате с младшей сестренкой. Уж Мария Анджела обязательно бы прокомментировала. Множество случаев, когда Фрэнни жила в палатках на раскопках, соседи что-нибудь бы сказали. На втором курсе университета Меридит, с которой она делила комнату, тоже ничего не замечала. Это началось в конце третьего курса. Беспокойство из-за экзаменов?