Рождение музыканта - Алексей Новиков

Петрович слушал все звоны, но от новгородского не отступил:

– С Новагорода, мужики, Русь пошла, какой же может быть без Новагорода звон? Новгородским начнем, а московской славой вершить будем!..

И завтра, наконец, зазвонят! Мишель ждал этого торжественного звона с замиранием сердца… А отец Иван еще только пришел служить всенощную на господской усадьбе. Пока в зале шли приготовления, отец Иван поднялся в детскую. На его зеленой рясе поблескивал бронзовый наперсный крест и на нем чеканная памятная дата: 1812.

– Это вам, отец Иван, за войну награждение? – спросил Мишель.

– Выходит так, книжник! Не чаял, не гадал, а, поди, удостоился.

Отец Иван тяжело опустился на стул и заговорил через силу:

– А кто, думаешь, исхлопотал? Все он, Михайла Илларионович. Он, батюшка князь Кутузов-Смоленский, царство ему небесное, вечный покой! – Отец Иван глядел устало: будто и не болен, а прежней жизни в нем нет. – Ну какое кому до встречного попа дело? А он, вишь, запомнил. Некому больше обо мне предстательствовать. Он меж великих дел какую-нибудь бумагу обо мне подал. А пока бумагу ходила, ему, голубчику, уж вторую годовщину во блаженном успении скоро петь будем. Вот она, бумага-то… Бумага, книжник, всех переживет!

Отец Иван задумался и продолжал тихим голосом, словно берег про себя самую сокровенную мысль:

– Молюсь вот, грешный, чтобы привел меня бог у Михайлы Илларионовича на могиле побывать. Поклонюсь ему земно, а там он мне, может, опять назначит эту… как ее… аудиенцию… у престола всевышнего.

Мишель слушал отца Ивана, и захотелось его утешить: да неужто есть такая старость, которая и отца Ивана одолеет?

– Ну, будь по-твоему, книжник, – усмехнулся отец Иван, – нет для меня старости, не предусмотрена… А слыхал ли ты, что у Кутузова могилы сто двадцать семь знамен стоят, от врага отбитых? Сто двадцать семь, что твой дремучий лес! А дровосек-то, батюшка, спит, от трудов отдыхает: вот, мол, сколько я их нарубил, а вы, люди русские, коли придется, еще крепче рубите, под самый вражий комель!.. Вот как, книжник!.. А ты завтра, милый, непременно к попадье забеги. Она мне строго-настрого наказывала. Как же я распоряжение высшего правительства не исполню? Под вечерок и забеги, утешь ее, сирую…

Снизу пришли оказать, что для всенощной все готово. Отец Иван облачился и стал в зале перед образами.

А утром 25 декабря в Московском кремле на колокольню к Ивану Великому поднялись звонари в праздничных красных кафтанах древнего обличья. После обедни настала минутная торжественная тишина. Помолились звонари и ударили у Ивана Великого московским красным звоном:

– Победа!..

– Победа! – откликнулись Ивану все сорок сороков московских колоколов. И снова пронесся богатырский голос Московского кремля:

– Не снимали шапок перед врагом…

– Так-так! Так! – ответно пели все колокола и колокольцы. – Не снимали и до веку не снимем!

– Победа! – гудел Иван Великий. И еще громче, еще радостней подхватили колокола:

– Слава вам!

– Слава! Победа!

Звоны плыли от Москвы во все концы русской земли. Когда они долетели до Ельни и повернули от Ельни к Новоспасскому, встал на колокольне Петрович.

– Ну, благовестники, служили народу в беде, послужите в радости! – перекрестился и ударил в набольший колокол.

– Победа! Не ломали и мы, новоспасские, шапок перед врагом!

– Так-так! Слава!

Самый малый колоколец, что весом в пуд да в медную гривенку, как зальется на верхних своих голосах:

– И мы, новоспасские, до веку не скинем! Победа!..

Мишель стоял у церкви и слушал. С усадьбы прибежал Федька-казачок:

– Гости к столам пошли!..

Барчук отмахнулся и с места не сошел. А с усадьбы кубарем летит второй гонец:

– Гости за столом сидят, и музыка играет!..

Мишель опять отмахнулся, слушал. Стоял, привычно склонив голову набок, и, кажется, все на свете забыл.

В Санкт-Петербург!

Глава первая

Мимо Новоспасского часто ехали проезжие люди. То какое начальство на новое кормление спешит, то проскачет на ревизию недреманое око. А другого, смотришь, своя тоска гонит с места на место. Глянет дорожный человек на Новоспасское и непременно еще раз на него глазом поведет. Есть на что! У Ивана Николаевича от дома к острову на Десне паром-самоход плывет. На острове бельведеры из-за цветников купола поднимают. А вокруг дома такие сады и парки разбиты – хоть павлинов сажай.

– Чья усадьба, ямщик?

– Котора?

– Котора, котора! Сам видишь, одна стоит!

– А! эта?.. Новоспасская, стало быть!

– Ну?!

– Отставного барина капитана Глинки… Встречали, может?

– Откуда мне встречать, дурак?

– Вестимо. А Ивана Николаевича, почитай, все знают: ходовой барин, рысистый!..

И хоть давно отъехал грозный седок, а непременно еще раз оглянется: нечего сказать, вельможно живет капитанишка. Богат, поди, подлец!

Иной странствователь при таком суждении тотчас ощутит непреодолимое волнение под дорожным своим пыльником и в кончиках пальцев замирание: «Эх, поймать бы мне этого капитана в штосс, пустил бы я ему, толстосуму, кровь!..» Мало ли какие мечты придут в голову дорожному человеку?

Но таких богатств, которые людям распаляли сердце, у Ивана Николаевича никогда не водилось. Все его богатство – в делах, а дела первые деньги просят. Может быть, уж очень форсисто Иван Николаевич шагал. Пора бы, пожалуй, и остановиться ему в делах, а не может. Ему в делах остановиться – все равно что новых цветников не закладывать. Нипочем не может!

В 1817 году с наличным капиталом у Ивана Николаевича и вовсе беда вышла. Пришлось по зимнему пути ехать в Петербург, а ноне в Петербурге вся Россия денег ищет, нескоро их и в столице добудешь.

К тому же для столичных тузов ельнинский владетель Иван Николаевич Глинка – провинциальная мелкота. К столичным тузам ему хода нет, он им не в масть. Но живут в Петербурге и бескозырные чины, из тех, что кончили службу отечеству хоть бы и с ремизом для чести, зато с верной копейкой. А еще обитают в Северной Пальмире домовладетельные вдовы, которые гадают о себе на червонную даму, а кубышку на черный день в опочивальне держат. И отставные чины и червонные вдовы под столичных тузов тоже не ходят. Но для Ивана Николаевича они как раз годны.

– Только процентиков-то, батюшка Иван Николаевич, не задержи!

– В сроки сполна представлю!

– Ну, ну, ты, известно, первый аккуратист!..

Иван Николаевич прискакал в Новоспасское под утро. Весь дом еще спал. В то время как полусонные горничные и казачки летали из комнаты в комнату, а домочадцы поднимались и одевались, хозяин успел обежать ближние сады.

– Все растет, все поднимается! Хорошо!..