Стременчик - Юзеф Игнаций Крашевский

возвращался к королеве. Он открыл в ней то, чего не предвидел, – неизмеримую жажду приобретения для детей земель и государств, жажду, жертвой которой они могли пасть. Жаль ему было Владислава, который сам уже имел рыцарские стремления и горячее воображение. Душа его предчувствовала разочарования и грустный конец.

Но мог ли он что-нибудь против всех и против самого характера юноши, которого с детства кормили геройскими мечтами?!

Уже под Краковом, встретив знакомых придворных из Тенчина, из разговора с ними он убедился, что известие о смерти императора и заключении Барбары ещё сюда не дошло. Поэтому он был первым вестником этих событий.

В замке его приветствовали недоумением, так явно он и конь свидетельствовали, что таинственное путешестие прошло неудачно. Возвращение без слуг и товарища уже было плохим знаком, а лицо Грегора из Санока носило на себе следы пережитых треволнений. Едва переодевшись, магистр велел объявить о себе королеве, которая его тут же позвала к себе.

Она нетерпеливо вышла ему навстречу прямо к порогу, меряя любопытными глазами.

– Что вы мне принесли? – воскликнула она настойчиво. – Скажите в двух словах. Где Бедрик? Что случилось?

– Милостивая пани, – сказал понуро Грегор, – мне не повезло и я плохой посол, но не по собственной вине, по предопределению Провидения! Я застал императора уже при смерти. Из Праги он приказал нести себя в Знайм. Императрица была при нём. Перед самой смертью по его воле императрицу Барбару посадили в темницу.

Сонька издала крик отчаяния и заломила руки.

– Император умер!

– Завещав государство Альбрехту и дочке, – добавил он.

На какое-то время королева потеряла дар речи, не в состоянии еще смириться с тем, что слышала, не веря своим ушам.

– Императрица! Императрица в заключении! – прервала она. – И никто не встал в её защиту? Где были чехи? Куда подевались её брат и племянник? Или и их посадили?

– Оба сбежали, – сказал Грегор спокойно и серьёзно. – Кажется, что император для того и из Праги выехал уже умирающим, чтобы избежать чехов, способствующих императрице Барбаре.

– Всё! Всё пропало! – воскликнула королева с выражением боли и отчаяния, глядя в пол. – Всё пропало, что моему первенцу обеспечивало великую будущность.

Грегор отвечал только взглядом, исполненным упрёков, а спустя минуту молчания сказал только смело:

– Милостивая пани, следует благодарить Бога, что защитил нашего пана от позорного брака и судьбы, которая его ждала бы с этой женщиной. Сталось, согласно милосердию Провидению…

Он сложил руки, не закончив. Королева гневно поглядела.

– Да, свершилось, – сказала она, отворачиваясь от его, – но… всё-таки одну из тех корон он получит. Предсказания сбудутся…

И холодная на вид, но возбуждённая и гневная, она велела рассказать ей подробно всё, что случилось с Грегором в путешествии. Её лицо менялось, губы стягивались, руки дёргали платье, каждую минуту казалось, что гнев вырвется, но, подавленный, он скрывался внутри. Когда магистр окончил рассказ, она с ироничной улыбкой отправила его гордым кивком головы.

– Значит, заново нужно начинать! – пробормотала она. – Владислав молод, время у нас есть.

Том II

I

Вернувшись из своей неудачной экспедиции с горечью, с неприятным осадком в душе, Грегор из Санока, нуждаясь в отдыхе, на какое-то время закрылся в своей каморке в замке, как можно меньше показываясь на дворе.

Он избегал королевы, зная, что был для неё неприятным напоминанием о напрасных усилиях, в которых теперь даже признаваться не хотела.

Она хорошо знала, что Грегор не выдаст её, и, несмотря на доверие к нему, она поглядывала на него с какой-то неприязнью, как если бы он был виноват в этом деле. Этот свидетель так ей мешал, что, увидев его, она отворачивалась и с неприязнью его видела.

Теперь, остыв, она стыдилась этой чудовищной связи, которой была готова пожертвовать сыном.

Грегор, чувствуя, что Сонька ещё не переболела испытанного разочарования, не навязывался ей вовсе, приходил редко, становился вдалеке. Но король, который любил его и привык к нему, хотя во многих вещах с ним не соглашался, напоминал о своём магистре и звал его к себе.

Из разговора с ним Грегор убедился, что о договорённости с императрицей мать молодого Владислава заранее не известила, ожидая, пока она не осуществится. Только одно прививала королева сыну: что королевские союзы и браки не могут и не должны иметь другой цели, кроме как усиление сил государства и приобретение мощи.

Это убеждение молодого пана, не осмеливаясь ему прямо противоречить, магистр старался поколебать доводами, что избыточная жажда власти и завоеваний часто государства и правителей приводила к потерям и жертвам.

Но трудно было бороться с тем, что Владислав всосал почти с молоком; мечтал о каких-нибудь королевствах, которыми он мог бы править.

Немилость, в какую временно попал Грегор из Санока, продолжалась недолго; его скромное поведение, полное отсутствие амбиций, уединённая жизнь, постоянство убеждений, которые давали человеку умеренность, вскоре вернули ему расположение Соньки.

Она только никогда с ним не говорила о неудачном посольстве, ни малейшем словом никогда о нём не вспоминала.

Бедрик, который так исчез в Знайме, и можно было предположить, что он подвергся какой-то каре, через несколько месяцев вновь появился в Кракове и пришёл поздороваться с бывшим товарищем по путешествию.

Неудача, какую он испытал, казалось вовсе не повлияла на его чувство юмора и настроение. Правда, он не говорил, что теперь делал, с чем прибыл, но легко было догдаться, что он поддерживал расположенную к Польше и королеве партию в Чехии и не давал ей рассеиться. В разговоре, впрочем, он не был открытым, кратко давал понять Грегору, что в Чехии всё ещё думали об одном из сыновей Ягайллы.

Магистр не давал опьянить себя этими надеждами, он был против этого поиска чужих богов, не противоречил, молчал.

После некоторого времени королева Сонька начала сближаться с Грегором и использовать его для маленьких услуг, дав указания, что должен был привить сыну и как им управлять.

Но всё, что его там окружало, было не по вкусу магистру, который, если бы не благодарность и надежда, что может быть полезным молодому королю, с радостью совсем бы оставил двор.

Ему бы хватило прихода в Величке и любимых книг.

Однако, однажды войдя в эту жизнь, которая надевает кандалы, нелегко от неё освободиться. Король не отпустил бы Грегора, а королева и говорить о том не давала. То, что другие приобретали лестью, он добывал правдивостью, уважали его и знали, что на него можно полажиться.

Единственным утешением в это время были визиты к старым приятелям Бальцерам