Библия и меч. Англия и Палестина от бронзового века до Бальфура - Барбара Такман

18 ноября епископ Александр выступил с первой проповедью «еврейской церкви», как назвал ее Эшли, а 29 ноября собрался выехать в Иерусалим. В последнюю минуту возникла заминка, поскольку Пиль отказался предоставить правительственный пароход, который отвез бы новоиспеченного епископа в Сирию, чего, как полагал Александр, требует достоинство его сана. Новоиспеченный епископ записал в дневнике, как Пиль «говорил о том, что не стоит провоцировать Османскую Порту, — он говорил о том, чтобы сделать все тихо.

— Не понимаю, — мелочно сказал он, — почему от нас требуют парохода.

— Объясню вам почему, — ответил я. — Иностранный монарх [король Пруссии] внес половину всех средств фонда епархии, английское общество — вторую. Здесь берет верх самый глубокий, самый острый интерес, какой я когда-либо знал в стране, и мы все просим наше собственное правительство одолжить пароход, который повез бы епископа.

Пиль сказал, что посоветуется с Абердином. Так закончилась краткая беседа, равно неприятная и отвратительная, думается, для обеих сторон».

Но, к его удивлению, Эшли одержал верх, поскольку три дня спустя Пиль отдал необходимые распоряжения адмиралтейству, что позволило епископу взойти на правительственный корабль.

Затем пришло известие, что Порта отозвала разрешение на строительство церкви. Однако Понсонби «ради разнообразия» принял меры, и «даже Абердин» был разобижен оскорблением. Однако позднее он вернулся к обычной своей робости и приказал Янгу в Иерусалиме «тщательно воздерживаться» от любых шагов, которые позволили бы связать его как слугу короны с миссией епископа или способствовать любому «вмешательству» в дела еврейских подданных Порты, в котором может принять участие епископ Александр42.

Но никто не обращал особого внимания на Абердина, и, насколько дело касалось Эшли, великая цель была достигнута «ради консолидации протестантской истины, благополучия Израиля и преумножения царствия Господа нашего».

И что дальше? Что стало с реализацией великих чаяний, с распространением великих истин, с великим светом, который должен был пролиться из англиканской епархии в Святой земле и позвал бы домой древний народ Божий? Мучительная правда заключается в том, что ничего этого не произошло. Папизм не иссяк сам собой. Протестантство не пошло вперед семимильными шагами, иудаизм остался нетронутым. Этот экстраординарный и теперь позабытый эпизод, значительно поднявший накал религиозных споров викторианской Англии, нашел свою эпитафию в отчете английского путешественника Э. Уорбертона, автора книги «Полумесяц и крест». В 1844 г. Уорбертон посетил церковь епископа Александра в Иерусалиме и застал там паству из восьми обращенных евреев и одного-двух туристов. «Маловероятно, что иудей откажется от веры своих отцов в таком месте, как гора Сион», — сказал один еврей Уорбертону. Об этом никто в Англии как будто не подумал.

Только Эшли, оплакивая в 1845 г. преждевременную кончину епископа Александра, позволил себе толику сомнений. «Неужели мы замыслили всего лишь земной проект, а после стали убеждать себя, что таково веление Всевышнего?»

Глава XI

Палестина на пути империи

Однако трудился Эшли не впустую. В основе его плана лежала здравая политическая концепция, пусть даже форма, которую, по его разумению, она должна принять, не имела особого смысла. Благодаря агитации, последовавшей за его предложением, британская общественность начала постепенно сознавать, какие стратегические преимущества можно извлечь из сферы влияния на Ближнем Востоке. Экспедиция Наполеона, победа Нельсона на Ниле, романтический взлет и падение Мухаммеда Али-паши, эхо британских морских пушек, ловкий триумф Палмерстона при разрешении Сирийского кризиса, надежды на исполнение пророчества, возникшие на волне евангелической моды по обращению евреев, и создание Иерусалимского епископства — все эти события вокруг Святой земли породили собственнические чувства в отношении Палестины. Идея о британском анклаве в Святой земле, который непременно возникнет, если Британия станет спонсором возрождение Израиля, начала пускать корни в сознании англичан. Однако сторонники лорда Эшли неизменно подчеркивали стратегические аргументы, которые он лишь для проформы добавил к старым религиозным целям.

Наиболее дальновидным и здравомыслящим преемником Эшли стал полковник Чарльз Генри Черчилль, внук герцога Мальборо (и через него родственник Уинстону Черчиллю), служивший в армии, которая в свое время разгромила Мухаммеда Али-пашу. Идеей восстановления Израиля Черчилль увлекся, когда его часть была расквартирована в Дамаске в период фурора, последовавшего за обвинениями в ритуальных убийствах и визитом Монтефиоре. Именно Черчиллю Монтефиоре направил разрешительный документ, пожалованный султаном в 1840 г., для представления еврейской общине Дамаска. В знак признания оказанной их делу помощи в годы террора дамасские евреи вместе с четырнадцатью освобожденными узниками устроили в его честь банкет. Его речь по этому случаю и в особенности адресованное Монтефиоре письмо, которое он написал вскоре после банкета, уже свидетельствуют, что евангелисты начали переходить от визионерства к более практической точке зрения. Черчилля как будто заботило возвращение евреев ради них самих, а не как орудий пророчества, и он ни разу не упоминает необходимость их обращения в христианство как непременное предварительное условие или неизбежное следствие их возвращения в Сион. В своей речи на банкете он говорил о том, как надеется, что час освобождения Израиля близок и что еврейский народ снова займет свое место среди мировых держав. Англия, добавлял он, единственная страна, дружественная чаяниям Израиля.

Затем, в письме Монтефиоре, датированном 14 июня 1841 г., он указывает на тот факт, который пока ускользал от внимания евангелистов: «Начало должны положить сами евреи».

«Не могу скрывать от вас, — писал он, — что самое горячее мое желание видеть, как ваши соплеменники вновь трудятся ради возобновления своего существования как нации. Я полагаю эту цель вполне достижимой. Но насущно необходимо два фактора: во-первых, сами евреи возьмут дело в свои руки повсеместно и единодушно и во-вторых, европейские державы должны поддержать их в их стараниях»1.

Далее он переходит ко второй истине: серьезнейшее заблуждение британской политики заключается в попытках поддержать разваливающуюся Османскую империю. (Это заблуждение будет преследовать английскую дипломатию на протяжении всего XIX столетия.) Все усилия на этом поприще обречены на «жалкое поражение», предсказывает Черчилль. Сирию и Палестину необходимо спасти от «немощного и дряхлого деспотизма» турок и египтян и передать под европейский протекторат. Когда этот день настанет, евреи должны быть готовы сказать: «Мы уже считаем себя народом». Он «настойчиво советовал» Монтефиоре как президенту Еврейского совета, управляющего органа лондонской общины сефардов2, содействовать «славной борьбе за становление нации» и подтолкнуть членов совета устраивать собрания, подавать петиции и агитировать.

Второе письмо год спустя он посвятил идее Эшли о гарантиях и предложил, чтобы евреи в Англии и на континенте подали петицию британскому правительству о назначении постоянного комиссара по делам Сирии, который на месте защищал бы интересы проживающих там евреев и заботился о безопасности их имущества, что подстегнуло бы колонизацию «под эгидой и с санкции Великобритании».

На подобный шаг у членов совета не хватило мужества. Их можно было побудить действовать ради преследуемых или угнетаемых евреев в случаях вроде Дамасского инцидента, но они были слишком заняты борьбой за гражданскую эмансипацию дома, чтобы загадывать так далеко наперед и трудиться ради воссоздания еврейской нации. Разумеется, в более поздний период, чем больше они эмансипировались, тем меньше их (за вычетом нескольких заметных фигур) привлекала мысль о национализме в какой-либо форме. Но это уже другая история. В 1842 г. даже Монтефиоре не мог побудить совет действовать, и в конечном итоге была принята резолюция, в которой совет сожалел, что «исключает возможность, что от него будут исходить любые меры по воплощению в жизнь филантропических воззрений полковника Черчилля». В резолюции добавлялось, что евреям Восточной Европы и Ближнего Востока придется заявить о себе до того, как английские евреи предпримут какой-либо шаг в их поддержку. Черчилль ответил, что они могли бы «потрудиться выяснить, каковы чувства и пожелания евреев в остальной Европе по столь важному и интересному вопросу» как «будущее возвращение их страны»3, но нет никаких свидетельств того, что предложение пришлось по нраву совету. В остальном же, если судить по архивным материалам, тишина.