Иные песни - Яцек Дукай

Алитэ поправила шляпу. Прищурившись, смотрела в небо.

— Те тучи, что идут из Сколиодои… Думаешь, снова будет дождь?

Неделю тому на северную саванну выпал сколиозный дождь — вымывал волосы из кожи, глаза из глазниц, прямые углы из деревянных и каменных предметов и белизну — из всего, что бело. Алитэ и Клавдия не сумели уберечь от него клетки с какорнионами, отчего треть пойманных чудо-птиц сдохла. Авелю же было интересно, как перенес дождь Искривленный Хамис. Отец отдал его гердонским софистесам — когда оказалось, что какантроп со временем не возвращается в человеческую Форму, не стало никакого смысла удерживать его дальше. И несмотря ни на что, Авель находил это решение каким-то невежливым — «это же наш пленник!» — впрочем, он не сумел бы объяснить, невежливым по отношению к кому.

— Видела Зенона? Я вчера одолжил ему свою копию карт; а нынче еще до рассвета он снова куда-то отправился.

Алитэ пожала плечами. Склонилась к шее ксевры, правой рукой подсовывая под морду печеные медовички.

— А с чего бы мне знать, где он носится?

— Ха, не притворяйся скромной девочкой! — засмеялся Авель. — Красавчик-арес на другом конце Африки, а значит —

— Свинья.

— Девка.

— Заржоед засраный.

— Потаскуха.

Плюнула в него; он сбил ей риктой шляпу с головы, сестра подхватила ее в последний момент.

— Я подслушала их, — сказала она через минуту.

— Кого?

— Ну-у, отца и Шулиму. Когда же… в День Юпитера. Помнишь, они танцевали тогда под барабаны Н’Зуи. Ну я и услышала их разговор в ее шатре. Они перешли на окский, и я не все поняла… Но звучало так, как если бы она хотела его нанять. Отец спрашивал о цене. Она смеялась, но все было серьезно, знаю.

— Нанять? Для чего?

— Как стратегоса.

Авель взглянул на нее удивленно.

— Ты что-то путаешь. Какой же армией он станет командовать?

— Я слышала, — Алитэ сжала губы. — И он тоже об этом спрашивал. А она: «Величайшей». И засмеялась. Но это было всерьез, знаю, знаю ее.

— Ты путаешь, — повторил Авель. — Что значит — «величайшей»? Они болтали в шутку, а ты —

Рык и размытое пятно багрянца, не силуэт даже, просто ощущение цвета и движения, Авель не успел повернуть головы — это вылетело меж золотых трав из каменно неподвижной засады, спущенная пружина, вперед и вверх, прямо на Алитэ — ррррааарг! Ксевра девушки брыкнулась с визгом, пытаясь одновременно отскочить и встать к нападающему задом, — не удалось, но, по крайней мере, она сбросила с седла Алитэ, и какоморф обрушился на пустую уже спину скакуна. И там, на долю секунды, замер, Авель попытался поймать его взглядом — что это? что за Форма? где голова, где туловище, из чего состоит? Тот замер, сильнее вцепляясь в ксевру: у него и раньше были эти лапы, или он вот сейчас их отрастил, были у него когти или выросли, красные крючья роговой ткани, трррррактч! — в бока бессильно скачущей и ржущей в ужасе ксевры, под ребра, внутрь, шипастый багрянец ломает кости, внутренности, хребет скакуна, тот падает наземь, разорванный напополам, разлетаются фонтаны крови и клочья мяса. Авеля щелкнуло в лицо хрящиком, это привело его в чувство. Где Алитэ? Не видно. Заорал Н’Зуи, даже не слово — бессмысленный боевой вопль, пустая форма агрессии. Сам же он выдернул кераунет и выстрелил почти в упор, длинный ствол не дальше, чем на полупусе от красного вихря. Грохот отвлек внимание какоморфа. Он снова замер на миг, после чего — тштрррр, изнутри гладкого силуэта выстрелили красные сталагмиты: струпогребни, струпозубы, струпоиглы, струпорога, струпоклинки. Сейчас прыгнет на меня, подумал Авель, убьет. Дернул головой, схватился за канджар. Не убьет! Слава эстлосу Авелю Бербелеку! Сыну Иеронима! Куррои падали на тварь и выпадали из нее, красное тело смыкалось, как озерная гладь, едва тронутая волнением. Уже знаю, что это за какоморф, подумал Авель, знаю: Кровь. Кровь в Форме хищника. Какоморф рыкнул вторично и прыгнул на Авеля, две дюжины струпьев, наставленных на одного человека. Авель ткнул ксевру пятками, сжал руку на голове железной кобры. Успел еще увидеть встающую за какоморфом Алитэ и черную струну ее рукаты, дважды окрутившуюся вокруг красного тела, режущую поверхность Крови — воздел канджар, кривое острие блеснуло на солнце, — прежде чем длинный рогоструп вошел в его тело, тупой жар боли, терзая кишки, дробя кости таза, прежде чем на Авеля ринулась рычащая Кровь, тяжелая масса текучей гнили — вбить в нее канджар, раз, раз, раз! — пока рука послушна воле, пока блеск в глазах, пока дыхание в груди, пока он еще слышит этот рык — ррррааааааааргр!

Эстлос Авель Лятек пал в Сколиодои, в Кривых Землях за Черепаховой Рекой, 17 Септембриса 1194 ПУР. Шестнадцать лет, второй вызов. Слава!

II

Как отец

18, Септембрис

Вернулись в лагерь. Авель порван какоморфом, без сознания. Мбула говорит, что умрет. Алитэ не покидает его шатра. Н’Зуи бьют в барабаны, ночь огня и криков. Я ушел в саванну. Знаю, что умрет.

19, Септембрис

Он все еще жив. Мбула спит, Алитэ спит. Я сидел рядом с ним (глупость). Распорот живот, раздроблен хребет, сломаны ноги, разодрано лицо, левая рука держится только на коже. В артериях кровь вместо воздуха, пульс муравьиный. Много флегмы и черной желчи, плохо. Его трясет четырехдневка. Мбула говорит, что, должно быть, у него сильная морфа, если он все еще продолжает жить, оставаясь без сознания. Только бы он очнулся, только бы вернулась душа, воля нажмет на Форму, тело — всего лишь подлая Материя, а демиургос удержит ее на поверхности, пока мы не доберемся до текнитеса сомы. У него сильная морфа, кровь аристократов. Только бы он очнулся. Что за лепет.

19, Септембрис, после полудня

Алитэ выплакивается у Шулимы. Кажется, чувствует вину. Попугай выслушал Н’Зуи, которых Авель брал на охоту (выжило семеро). Это Алитэ оттянула какоморфа от Авеля, била его рукатой, какоморф состоял из жидкости, из крови жертв, которую объяла некая дикая Форма. Свертывался и растекался, его разве что можно было разбрызгать, но не убить. У детей не было шанса. Это должно было случиться.

19, Септембрис, ночь

Что же оно такое, это Искривление? Точка разлома кероса, от которого по нему расходятся трещины, рушащие любую Форму, как боятся гердонцы? Вернулся Зайдар с Верониями. Зайдар напомнил мне об Аль-Кабе: Черном Камне, Аль-Хаджар Аль-Асвад, это ведь тоже мертвый предмет, место — но влияет на все окрестные Формы. Рассказывают, что пал с неба. Приходится писать, не могу спать. Алитэ сидит перед шатром, кормит этих своих птиц, яростно крутит пифагорейскую кость. А если и она погибнет? Это конец джурджи, больше не будет охот, прикажу возвращаться в Эгипет, быстро, насколько будет возможно. Луна пухнет на небе. Не могу спать.

20, Септембрис

Он все еще жив.

20, Септембрис, полдень

Он все еще жив. Мбула пробовал его кровь, говорит, что может оказаться заражение, что с ней смешалась кровь какоморфа, кровь Крови, и теперь в Авеле сражаются две морфы, человека и Искривления. Не понимаю. Что все это значит? Не бывает такой медицины. Может, стоило бы удалиться от Сколиодои, вернуться на ровный керос — но боюсь передвигать Авеля.

20, Септембрис, все еще

Шулима просила у меня прощения, еще одна, кто полагает, что в этом — ее вина. Мегаломания несчастья, будто мода какая.

20, Септембрис, полночь

Разбудил меня Антон. Авель пришел в себя. Стою перед шатром, стоны, тень Когтя. Бежит Алитэ.

21, Септембрис, полдень

Мы заснули подле него, Алитэ с головой у меня на груди, не ощущаю левой руки. Мбула говорит, что все будет хорошо. Н’Зуи снова шумели всю ночь, Авель уснул на рассвете. Узнал нас, говорил едва-едва, но не бредил, голова в порядке, не обезумел, тело держится. Все будет хорошо.

21, Септембрис, вечер

Долгий разговор, теперь Мбула его кормит. Стало лучше, он выздоравливает. Остальные вышли, мы разговаривали в тишине. Он начал, ясное дело, с самообвинений. Это дурная форма, особенно теперь; я переубедил его. Каков величайший триумф? Не бежать, когда смерть перед тобой. Порой можно плюнуть ей в лицо и уйти, а порой нужно заплатить полную цену; но мы не бежим. В таком огне выплавляется истинная Форма. Он понял это. (А теперь думаю: врал ли я? обманывал? Или и вправду Коленица была наибольшим моим триумфом?) Я знал, что он ждал этих слов. Я ведь был именно таким, как он, молодость не забыть до конца, мы до смерти тоскуем по этому несовершенству, по времени большого потенциала. Он хотел схватить меня за руку, пока не смог. Я сжал его ладонь, кажется, он почувствовал. Вообще не плакал. Он сильный, да. Мбула говорит, что боль должна быть огромной. Итак: будущее, Александрия, пусть его, куплю им этот дом, перееду туда, где он выздоровеет быстрее, чем в антосе Навуходоносора? Какие-то беспомощные шутки (но он еще не может смеяться), рассказы об александрийских романах, правдивых или нет, какая разница, уже ему хорошо, будет лучше. Едва только Мбула разрешит, возвращаемся на север. Найму лучшего текнитеса в Эгипте — полгода и не останется и следа. А я ведь остался виктором коленицким, одолел Чернокнижника. Ха. У меня прекрасный сын. Алитэ тянет меня в танец. Но я устал.