Сталин и Рузвельт. Великое партнерство - Сьюзен Батлер

Тем не менее офицеры ВМС различных рангов, видевшие в Советском Союзе потенциального противника, пригрозили компаниям, желавшим принять участие в проекте, потерей будущих контрактов. Компания «Бетлехем стил», работавшая над проектированием судна, неофициально призналась, что советский заказ «приведет лишь к непреодолимым разногласиям с Министерством ВМС»[330]. Однако Карп продолжал упорно добиваться своего. В феврале 1938 года вопрос о линкоре снова был представлен вниманию Рузвельта. Президент «выразил надежду, что линкор будет построен в нашей стране в соответствии с планами»[331]. 8 апреля Рузвельт вновь заявил, что «не видит никаких препятствий для реализации планов или представления проекта русским»[332]. Тем не менее строительство так и не было начато.

Нельзя недооценивать значимость этого проекта для Сталина. 5 июня 1943 года, когда посол Джозеф И. Дэвис нанес официальный прощальный визит руководителю страны Калинину и премьеру Молотову перед назначением на новую должность посла в Бельгии, с ним обошлись таким образом, что всеми было воспринято это как своего рода намек. По прибытии в Кремль Дэвис сперва выразил свое почтение Калинину, который заявил, что понимает решение Дэвиса об отъезде из Москвы, поскольку «жизнь дипломата в Москве в целом не так уж приятна и имеет свои ограничения, так как взаимоотношения между руководителями Советского Союза и дипломатическим корпусом в целом складываются не так, как в других странах»[333]. Затем Дэвиса проводили по длинному коридору в другое крыло здания и провели в кабинет Молотова. Едва они с Молотовым успели присесть, как вошел Сталин.

Остальная часть дипломатического корпуса и сам Дэвис считали, что Сталин встретился с ним по причине своей личной симпатии (так он продолжал думать до конца своей жизни), однако реальная причина, по которой Сталин встретился с Дэвисом, заключалась в осведомленности Сталина о том, что Дэвис был весьма близок к Рузвельту, и, таким образом, желал, чтобы тот поспособствовал строительству линкора. (В ближайшие годы Сталин будет встречаться с послами и других стран, однако не так часто, как с послами Рузвельта.)

Сталин начал встречу со слов о том, что он не может понять, почему проект строительства линкора не продвигается, что Советский Союз готов платить наличными, что с помощью проекта он предоставит работу безработным в Америке. Главным его аргументом (учитывая его осведомленность о том, что Дэвис и президент являются близкими друзьями и что проект строительства линкора не развивается в связи с противодействием правительственных служащих высшего ранга) явился следующий: «Если бы президент Соединенных Штатов действительно хотел реализовать этот проект, он бы сделал так, чтобы ни армия, ни флот не могли этому помешать, и при этом проект был бы реализован законным путем»[334].

Дэвис добросовестно передал опасения Сталина Рузвельту. Три дня спустя, 8 июня, Рузвельт, вновь повторив, что не имеет никаких возражений против проекта и что он «надеется, что проект будет реализован», приказал ВМС оказать поддержку проектировщикам, судостроителям и советскому руководству в реализации заказа уже на несколько кораблей. Кроме того, чтобы обойти несговорчивый персонал ВМС, Рузвельт приказал назначить кого-либо из адмиралов ответственным за проект. 17 июня Государственный департамент «передал хорошие новости»[335] советскому послу Александру Трояновскому. Тем не менее особых успехов не было заметно, и, несмотря на то что был завершен корпус корабля, бюрократическое противостояние продолжалось, и судно так и не было достроено. Пакт между Гитлером и Сталиным положил конец этому предприятию. Из этой истории Сталин усвоил, что Рузвельт действительно симпатизировал советскому народу и осознавал, какую угрозу представлял для него Гитлер, однако не всегда он мог поступать по-своему.

Сталин продолжал быть заинтересованным в том, чтобы пользоваться благосклонностью США и производить на них хорошее впечатление. Когда в 1937 году ему позвонил Гровер Вэлен, руководитель Всемирной выставки 1939 года в Нью-Йорке, по вопросу финансирования российского павильона, Сталин согласился переговорить с ним и в конце получасового телефонного разговора согласился выделить 4 миллиона долларов для возведения крупного павильона в выбранном месте. Это был первый крупный иностранный контракт Вэлена. Созданный в результате этого замечательный российский павильон включал в себя копию интерьера станции метро «Маяковская» в натуральную величину. Посетители выставки и ее руководство пришли в такой восторг от увиденного, что архитектор станции Алексей Душкин был награжден Гран-при выставки.

Сталин и Молотов в 1938 году постоянно думали об угрозе со стороны Гитлера. Сталин укреплял советскую систему обороны. В апреле он увеличил производство советских самолетов до четырехсот единиц в месяц, то есть до 4 800 в год. В период с 1934 года по 1937 год процент совокупного государственного дохода, выделявшегося на военные цели, вырос с 3,3 % до 22 %. Был принят Третий пятилетний план, направленный на продолжение укрепления промышленной мощи страны.

В 1938 году германская армия начала маршировать по Европе. Гитлер объявил аншлюс Австрии и завершил его 12 марта кровавым вторжением в страну. В сентябре, в тщетной надежде на то, что этот шаг утолит у Гитлера жажду новых территорий, премьер-министр Британии Невилл Чемберлен, премьер-министр Франции Эдуард Даладье и премьер-министр Италии Бенито Муссолини вылетели в Мюнхен и подписали соглашение о передаче Германии Судетской области – части Чехословакии с преимущественно немецким населением.

В 1939 году, когда стало очевидным, что Гитлер и вермахт готовы нанести очередной удар, международное сообщество было обеспокоено не тем, действительно ли это произойдет, а тем, где именно он будет нанесен. Большинство американцев продолжали относиться к проблемам Европы как к чему-то крайне далекому. Изоляционисты верили, что океанские просторы являются несокрушимой защитой Америки. Однако Рузвельт так не считал. Еще в раннем возрасте на него оказала большое влияние книга Альфреда Мэхэна «Влияние морской силы на историю» (как рассказывала его мать, он погрузился в нее, «пока практически не выучил книгу наизусть»[336]), и он находил невразумительным мнение изоляционистов о том, что Америка может отстраниться от всего мира и чувствовать себя в безопасности за Атлантическим и Тихим океанами. Именно у Мэхэна он научился тому, что если страна не защищает и не патрулирует свои океаны, то на ее берега обязательно высадится противник. Он уяснил также и то, что торговля и экономическое состояние государства зависят от свободы судоходства.

Президент решил поднять вопрос о растущей угрозе для страны в своем ежегодном послании Конгрессу 4 января 1939 года. Как вспоминал его спичрайтер Сэм Розенман, Рузвельт тщательно подбирал верные слова, чтобы добиться своей цели – предупредить об опасности (не вызвав при этом гнева у пацифистов и изоляционистов) большинство граждан, которые до сих пор считали, что Америка может оставаться в стороне, что бы там ни случилось в Европе и сколько бы стран Гитлер и Муссолини ни захватили.

Он стремился подготовить Америку к войне различными способами, не трубя об этом на каждом углу. Он четко формулировал свои фразы, отмечая необходимость защитить американские структуры и постоянно делая особый акцент на религии. Он упомянул бога и религию девять раз. «Нестабильность за рубежом создает угрозу безопасности трем институтам, которые всегда остаются незаменимыми для Америки, – заявил он. – Первый – это религия, которая является источником двух других: демократии и добросовестности в международных отношениях… Религия, обучая человека его взаимоотношениям с Богом, вместе с тем наделяет его индивидуальным чувством собственного достоинства… Демократия, практика самоуправления, является договором, заключенным между свободными людьми, об уважении прав и свобод других наций»[337].

С другой стороны, он хотел предупредить Гитлера: если провокации зайдут слишком далеко, Америка вступит в борьбу. Свою речь он завершил словами: «На прошлом опыте международных отношений мы научились тому, чего делать не нужно. Опыт новых войн научил нас, что мы должны делать. Мы усвоили, что эффективное время для обеспечения обороны и отдаленные точки, из которых можно осуществлять нападения, кардинально отличаются от того, чтоб было двадцать лет назад».

Трем спичрайтерам, работавшим с ним над этой речью (Тому Коркорану, Бен Коэну и Сэму Розенману), он сказал то, что полностью прояснило для них, какие чувства он испытывал по поводу Чемберлена и Мюнхенского соглашения: «Мы могли бы сотрудничать с Гитлером, но в итоге мы бы потеряли все, что символизирует Америку»[338].