Рожденная в гетто - Ариела Сеф

Идет 72-й год. Я приезжаю в Россию. Ариела в одной из своих лучших форм. «Голубая болезнь» ведет себя отлично. Скоро она и ее семья приедут на Запад. Родители – в Израиль. Братья – в Лондон. А сама Ариела – в Париж. Ее французские документы можно будет восстановить.

К моему приезду Ариела познакомила меня с московскими художниками. Они дали нам адреса людей в разных еврейских организациях. Им надо имена и адреса людей, кому надо послать приглашения на выезд из СССР по израильской визе. Я прошу их написать на папиросной бумаге. Последующее свидание организуется, где мне передают документы о том, что делается в психиатрических больницах СССР. Записываю данные; имена жертв-диссидентов, имена врачей, названия учреждений. Получается рулон туалетной бумаги, исписанный мелким почерком. Этот рулон бумаги превратился в статью, опубликованную в Nouvel Observateur под вымышленным именем физика-диссидента. Вывезти этот «товар» через таможню где-то возле Львова нам стоило с подругой Николь много нервов.

В Ариелиной жизни теперь Роман Сеф. Ее муж, ее судьба. В ряд с «Голубой болезнью». Теперь, когда их обоих нет на свете, можно сказать, что это была замечательная пара. У Романа были удивительные глаза с такой затаенной грустной усмешкой. Почти как у Чехова на той фотографии, которая в рамке стоит по соседству с телефоном и фотографией моего сына Ивана. С появлением Романа в нашу общую с Ариелой жизнь вошел и Андрюша. Он стал как бы нашим сыном, хотя по возрасту годился в отцы. Роман встретил Андрюшу в ГУЛАГе. Роман начинал там свой срок как сын «врагов народа», Андрюша отсиживал в данных краях многие годы. Начал на Соловках, закончил на Колыме. Уехал из Парижа к отцу, красному генералу, будучи подростком, а возвратился к маме в Булонский лес сорокалетним мужчиной.

Когда Андрюша стал серьезно болеть, а ему уже было за 80 – Ариела нашла ему место в доме для престарелых в Сен-Женевьев, недалеко от знаменитого русского кладбища. Навещаю его чуть ли не каждый день. В курсе того, что это последние его дни. Он уже с капельницей с успокаивающими. Ариела прилетает из Москвы с Романом, звонит. Договариваемся встретиться у Андрюши. Ведь это – его день рождения.

Входит в комнату Ариела. С ней огромный торт, шампанское, какие-то бенгальские огни. Когда эти огни приводятся в действие, вдруг раздается оглушительный вой противопожарной системы. Весь дом в панике. Андрюша не реагирует, а мы с Ариелой, как безумные, начинаем хохотать.

Хоронили нашего «приемного сына» вместе. Ходили на его могилу и вместе, и отдельно. Ариела приезжает в Париж все реже и реже. «Голубая болезнь» стала хулиганить. Французские врачи предложили новейший курс лечения. Я знала, что Ариела на него согласится, хотя она делала вид, что размышляет. И чудо произошло, второе после гетто, если не считать, что самым большим чудом была сама Ариела.

В последний раз мы были с ней вместе на концерте в аудитории Лувра. Няне, инвалидному креслу и баллонам с кислородом была дана отставка. До ресторана мы шли пешком. Я заметила, что в этот наш последний выход Ариела была одета в чистейший авангард японского типа, который совсем не бросался в глаза. И меня это порадовало, как прежде, когда она примеряла только что привезенный наряд в те далекие-далекие годы. Узнала я об Ариелиной кончине на острове Le Reunion в Индийском океане, где мой сын Ваня живет и работает сельским врачом. Тогда же решила, что поеду по возвращении в Лондон повстречать братьев и съездить на кладбище.

Когда мы туда с Моней пришли с вазой и с огромным букетом, кладбище было наглухо закрыто. Шабат. Колючая проволока. Моня мгновенно отмечает место на заборе, где колючей проволоки нет, и как натренированный гимнаст перепрыгивает с вазой и букетом.

На следующий день идем уже через открытые ворота с Беном, добавляем цветы. Бен читает молитву на иврите. А на третий день Моня приезжает за мной со своей младшей дочкой Катей. Поражает, что она – вылитая Ариела, как на той фотографии, которую она мне однажды подарила. Ей там лет шесть-семь. Я порадовалась. У Ариелы есть последовательница.

Сергей Николаевич «Подарок от Ариелы»

В ее облике было что-то от птицы. Экзотической, странной птицы, невесть как залетевшей в наши края. Помню ее прилежной посетительницей всех театральных премьер и вернисажей. Одетой всегда подчеркнуто стильно, не по московской, а по парижской моде. Так что было с ходу не разобрать, иностранка перед тобой или соотечественница. И по тому, как она чересчур любезно улыбалась и растерянно извинялась, когда у нее просили лишний билет на подступах к консерватории. И как близоруко озиралась по сторонам, стоя в какой-нибудь бесконечной очереди в буфет или в кассу, или еще куда-нибудь, где полагалось иметь особую сноровку и растопыренные упорные локти, которых у нее отроду не было, – по всему этому она была не наша, не местная. Чужестранка, почему-то живущая в Москве, в Лаврушинском переулке, в писательском доме напротив Третьяковской галереи. И имя у нее было иностранное – Ариела, рифмующееся и с гриновской Ассолью, и с булгаковским Азазеллой.

Впрочем, были и другие адреса, о которых можно было только догадываться, когда она в разговоре вдруг упоминала то Париж, то Лондон, то Вильнюс. И всюду у нее были дома, друзья, родня… И последняя премьера Мориса Бежара, на которую она специально летала в Лозанну, и платья из последней коллекции Sonia Rykiel, которые она купила в бутике на Сен-Жермен, – все это были приметы другой жизни. Тогда, в конце 70-х, когда я с ней познакомился, об этой жизни можно было только фантазировать и мечтать, прорываясь на закрытые просмотры в Госкино или пролистывая спецхрановские журналы. При этом Ариела никак своими возможностями не похвалялась. И происхождение их было немного туманно. И уж точно первой готова была над ними пошутить. Рассказывала уморительные истории, например, как в Большом театре капельдинерша брала за рукав ее супермодного свитера со швами наружу и участливо шептала: «Что ж вы, девушка, его наизнанку-то надели! Такая красивая вещь». А эти швы были последним парижским шиком, о котором в Москве знала только она одна, ну и, может быть, еще Майя Плисецкая.

О, эти красавицы 60-х! Их мини-юбки и вязаные кардиганы в пол, их разговоры про спектакли Эфроса и Любимова, их любовь к Ахмадулиной и Вознесенскому, их африканские ожерелья и ароматы Rive Gauche… Ариела из этой стаи. Чьи-то жены, невесты, дочери. Талантливые дилетантки, музы, модницы, умеющие и то, и это, а главное – владеющие редким даром блистать, вдохновлять, украшать. И как-то получалось у них все красиво и легко. Без видимых усилий. За эту красоту и легкость их любили, искали с ними знакомства, гордились их дружбой. Это была особая порода женщин, которые не были опалены поздними страстями эмансипации и предпочитали в любом случае оставаться замужем, но при этом сохранять свою духовную и личную экстерриториальность. Наличие детей или их отсутствие никак не стесняло их свободу, а также способность радоваться и наслаждаться каждым днем. Это было последнее поколение настоящих гедонисток, веселых и стильных интеллектуалок. Дальше наступит эра работящих «железных леди», неистовых служительниц изнурительного культа аэробики и диет по гемакоду, рядом с которыми красавицы 60-х будут выглядеть вечными школьницами-двоечницами, не успевшими вырасти из своих коротких юбочек, полудетских радостей и несерьезных печалей. Впрочем, Ариеле Сеф никогда не надо было ни работать, ни специально худеть, ни что-то доказывать. Она от природы была хрупкой, изящно-невесомой, как циркачка или балерина. И то, что ей не приходилось ходить на службу к 9 утра, – это тоже в ней чувствовалось с первого жеста, слова, улыбки. Какой-то другой темпоритм, выдающий человека, привыкшего распоряжаться собой и своим временем по собственному усмотрению и не желающего никуда специально спешить. Но какой же она становилась настойчивой и деятельной, если кому-то надо было помочь, подключить влиятельных знакомых, собрать денег, достать нужные лекарства, найти врачей. Она так страстно хотела быть полезной. Так самоотверженно старалась помогать всем, кто к ней обращался с просьбой. Откуда только в ней брался этот боевой задор, эти пунктуальность и честность! С чего вдруг в элегантной парижанке с Левого Берега просыпалась вдруг женщина цели и дела? Именно так она занималась знаменитым театральным проектом Центра им. К. С. Станиславского «Вишневый сад» в постановке Эймунтаса Някрошюса с русскими актерами, щедро обеспечив всех пятизвездочным комфортом в знаменитом отеле Villon под Вильнюсом и создав идеальные условия для репетиционного процесса.