Том 9. По экватору. Таинственный незнакомец - Марк Твен

Ранним утром мы прошли через Французский пролив — узкие скалистые ворота и крутых мысах, — такой узкий, что он показался мне не шире улицы. Течение мчалось там, как зерно по мельничному лотку, а судно пролетело со скоростью телеграммы. Через полминуты мы уже вышли на простор, где величавые, огромные водовороты торжественно описывали круг за кругом в мелководье; и я спрашивал себя: что же теперь будет с нашим суденышком? Но долго раздумывать мне не пришлось: водовороты подхватили его, завертели, как перышко, и бережно опустили на ровную, устойчивую песчаную отмель — так бережно, что мы и не почувствовали прикосновения к суше и лишь едва ощутили дрожь пароходика в тот миг, когда он остановился. Вода была прозрачна, как стекло, видно каждую песчинку, а рыбы, казалось, резвились в пустоте. Мы достали удочки; но прежде чем успели насадить на крючок приманку, пароход снялся с места и поплыл дальше.

Будем же благодарны Адаму, благодетелю нашему. Он отнял у нас «благословение» праздности и снискал для нас «проклятие» труда.

Новый календарь Простофили Вильсона

Вскоре мы прибыли в город Нельсон, где провели почти целый день, навещая знакомых и разъезжая с ними по саду; там всюду — цветущий сад, за исключением места, где тридцать лет назад разыгралась трагедия «Убийств в Маунгатапу». Это дикое место, дикое и глухое; идеальное местечко для убийства. Находится оно у подножия большой скалистой, поросшей густым лесом горы. Четыре отъявленных негодяя — Бургесс, Сэлливан, Ливи и Келли — засели у горной тропы в лесном полумраке, чтобы убить и ограбить четырех путешественников: Кемпторна, Мэтью, Дадлея и Де Понтиуса; последний — житель Нью-Йорка. Случайно туда забрел какой-то безобидный старик рабочий; он мог помешать, и они его задушили, спрятали труп и продолжали ждать тех четверых. Им пришлось запастись терпением, но в конце концов все произошло, как они задумали.

Этот мрачный эпизод — единственное значительное событие в истории Нельсона. Молва о нем разнеслась далеко. Бургесс оставил письменное признание, — удивительный документ. В литературе по криминалистике, пожалуй, не сыскать ему равных по сжатости, лаконизму и насыщенности. В нем нет лишних слов, нет отступлений, нет ничего, не относящегося к теме; до конца сохранен бесстрастный тон, свойственный формальному деловому отчету, — ибо, именно этим он и является: деловым отчетом о совершенном убийстве его главного автора, распорядителя, производителя работ — или как вам заблагорассудится его назвать.

«Мы уже начали терять терпение, когда наконец вдали показались четверо людей и вьючная лошадь. Я вышел из засады, чтобы взглянуть, те ли это люди, ибо Ливи говорил мне, что Мэтью маленький человечек с большой бородой, а лошадь гнедая. Я сказал: «Они уже близко». Они тогда были еще на порядочном расстоянии. Я вынул из своего ружья пистоны и вставил новые. Я сказал: «Оставайся на месте, я их задержу; когда будешь их вязать, ружье отдашь мне». Так и было сделано. Они подходили все ближе, а когда были ярдах в пятнадцати, я вышел вперед и сказал: «Стой. Сомкнуться!» Что означало — сбиться в кучу. Я заставил их упасть на высокий откос у дороги, и Сэлливан отдал мне свое ружье и связал им руки за спиной. Лошадь была очень смирная, она и не шелохнулась. Когда всех связали, Сэлливан отвел лошадь на юру, is кусты; там он обрезал веревку, и тюки упали на землю; потом вернулся ко мне. Мы повели людей по скату вниз к ручью; он был в то время совсем мелкий. Мы повели их вдоль этого ручья — думаю, ярдов пятьсот или шестьсот, на это ушло с полчаса. Потом мы повернули направо и отошли от ручья — думаю, ярдов на полтораста к подъему на гору, и тут мы все уселись. Я сказал Сэлливану: «Положи ружье и обыщи этих людей», что он и сделал. Я спросил у каждого, как его звать; они мне ответили. Я спросил: ждут ли их в Нельсоне. Они ответили: «Нет». Если бы не это, они остались бы в живых. Денег мы взяли шестьдесят фунтов с лишним. Я спросил: «Это всё? Лучше будет, если вы признаетесь». Сэлливан сказал: «Вот мешок золота». Я спросил: «Что на этой лошади? Есть там золото?» На что Кемпторн ответил: «Да, мое золото в саквояже; я надеюсь, вы не все заберете». — «Ну вот что, — сказал я, — нам придется уводить вас поодиночке, потому что здесь крутой подъем, а потом мы вас отпустим». Они очень бодро ответили: «Хорошо». Мы связали им ноги и взяли с собой Дадлея; с ним мы прошли ярдов шестьдесят через кустарник. Предыдущей ночью мы уговорились, что лучше всего их задушить, а то выстрелы могут услышать с дороги, и потом, если мы промахнемся, их уже не найти. Значит, мы завязали ему глаза носовым платком, Сэлливан снял с него кушак, обмотал ему шею и так его задушил. Когда я душил старика рабочего, Сэлливану не понравился мой способ. Он сказал: «В другой раз, когда будем душить, я покажу тебе мой способ». Я сказал: «Мне не приходилось этого делать. Я застрелил человека, но никогда еще не душил». Мы вернулись к остальным, и Кемпторн спросил: «Что это был за шум?» Я ответил, что это трещали сучья, когда мы продирались через кусты. Дело отнимало чересчур много времени, и мы решили все-таки их застрелить. Я сказал: «Дальше не пойдем, но мы вас разлучим; потом одного развяжем, пусть освобождает остальных». Тут Сэлливан повел Де Понтиуса влево от того места, где сидел Кемпторн. Я повел Мэтью вправо. Я стянул ему ноги ремешком и выстрелил в него из револьвера. Он вскрикнул, а я убежал от него с ружьем в руке и увидел, что Кемпторн поднялся на ноги. Я прицелился и выстрелил ему в затылок за правым ухом; хлынула кровь, и он тут же умер. К тому времени Сэлливан застрелил Де Понтиуса и подошел ко мне. Я сказал: «Погляди, как там Мэтью», и указал место, где он лежал. Сэлливан вскоре вернулся и сказал: «Парень был еще живой, пришлось его «пришить», — жаргонное словечко означает, что пришлось его прирезать. Потом мы возвратились к дороге и прошли мимо места, где лежал Де Понтиус, он был мертвый. Сэлливан сказал: «Этот — старатель, все остальные лавочники; давай схороним старателя: если найдут остальных, подумают, что это сделал он и смылся», — означает — удрал. И мы завалили его камнями, потом ушли. Кровавое дело заняло почти полтора часа, с того времени как мы остановили этих людей».

Всякий, кто прочтет это признание, подумает: человек, написавший его, был лишен эмоций, лишен всяких чувств. В известном смысле это верно. По отношению к другим он был холоден, как лед, и безжалостен, но когда дело касалось его собственной персоны, все обстояло совсем иначе. Спасение собственной души его весьма беспокоило; что же касается будущего убитых им людей — о нем он ничуть не заботился. Кровь стынет в жилах, когда читаешь предисловие к признанию Бургесса. Судья назвал его «чудовищным богохульством». И в самом деле, выглядит оно именно так, однако Бургесс и не думал богохульствовать. Он был просто животным, и это проявлялось во всем, что он говорил и писал. Он считал искупление грехов самой настоящей реальностью, — ни один христианский мученик, привязанный к столбу на костре, не был так ликующе счастлив, как Бургесс на виселице. Обитатели мира сего устроены странно, а судьбы их неисповедимы. Нам полагается считать, что убитые Бургессом люди попадут в ад, а сам Бургесс — в рай; и все-таки мы об этом невольно сожалеем:

«Написано в мрачном подземелье, сего августа 7-го дня лета от рождества Христова 1866-го. Божьим произволением и его могуществом смирен мятежный дух окаянного грешника, удостоившегося через посредство верного Христова служителя познать всю тяжесть своего преступления, поскольку жизнь он вел ужасную и постыдную; и проповедями своими сей верный воин Христов склонил его на путь праведный и вселил в него веру в милосердие божие и надежду, что он все же примет его в лоно свое и очистит от скверны. Я отдаю себя во власть господа, ибо сказано: «Приди ко мне, и мы вместе рассудим; если грехи твои красны, как кровь, — они станут белы, как снег; если они алы, как пурпур, — то убелятся, как руно». И на это я уповаю».

Вечером мы снялись с якоря, провели несколько часов в Нью-Плимуте и снова поплыли, а на следующий день, 20 ноября, пришли в Окленд и несколько дней пробыли в этом прекрасном городе. Окленд стоит на возвышенности, и оттуда несравненный вид на океан. В окрестностях города чудесные прогулки; нам удалось насладиться ими благодаря любезности наших друзей. С высоты зеленой вершины вулкана Маунт-Эден глазу открываются самые разнообразные пейзажи — роскошные густые леса, изумрудные холмистые поля, алые островки цветов, зеленые полосы равнин, спускающиеся до горизонта, то тут, то там рассеченные потухшими вулканами, высокими и симметричными; а голубые заливы, искрясь и сверкая, убегают в дремотные дали, где в дымке тумана смутно маячат горы.

Из Окленда обычно отправляются в Роторуа — край знаменитых горячих озер и гейзеров, одно из первейших чудес Новой Зеландии; но я был не настолько здоров, чтобы туда съездить. Правительство построило там санатории, где всячески заботятся о больных и туристах. Однако официальный врач весьма сдержанно отзывается о целебном действии ванн при ревматизме, подагре, параличах и тому подобных недугах; зато когда речь заходит об искоренении пьянства — сдержанности как не бывало. Ванны излечивают от пьянства даже при самой застарелой форме, излечивают так основательно, что алкоголик теряет даже малейшее желание выпить. Сюда бы кинуться всем алкоголикам Европы и Америки; и они, конечно, кинутся, стоит им только пронюхать, что их тут ждет.