Красный свет - Максим Кантор

Третьим был историк Халфин, старик, однако не столь древний, как я. Старик смотрел лукаво: годы научили его выбирать правильный путь и прогрессивные взгляды. Господин Халфин держал в руках книгу – скоро я узнал, что это его собственный труд, трактующий судьбу России.

Ройтман же выделялся любознательностью – свойством, присущим журналистам. Он спросил для чего-то про высоту потолков, подошел к окну, оглядел улицу и палисадник.

– Престижный район? – осведомился Ройтман, увидев цветных соседей. Наличие негров его насторожило.

– Нет, – сказал майор Ричардс, – не очень престижный.

– Говорят, – сказал Ройтман, – в Хемпстеде хорошо. Интеллигентная публика.

– Чепуха, – Пиганов знал мир, – в Хемпстеде уже никто не селится.

– Интересно, – спросил Ройтман, – этот дом в какую цену?

– Присматриваете жилье в Британии?

Я обратил внимание, что русские интеллигенты неплохо разбираются в недвижимости. Ройтман осмотрел пятно от протечки на потолке, осведомился, как выведена канализационная труба. Литератор объяснил, что в Москве ценится сталинская архитектура – в то время строили добротно.

– На крови строили, – заметил Халфин. – Дома строили рабы.

– Немецких военнопленных принуждали строить дома для русского генералитета, – жестко уточнил Пиганов.

Ройтман помрачнел: стыдно за сталинскую архитектуру.

– Надеюсь, с английскими домами подобные истории не связаны, – сказал Ройтман. Майор Ричардс покивал: что вы, какие рабы на английских стройках! Раньше трудились ирландцы, сегодня работают поляки и украинцы, свободные люди.

Халфин заметил, что, если задержится в Лондоне, придется думать о жилье. Из дальнейших реплик стало понятно, что ситуация в России накаляется.

– Несколько дней назад… – начал Халфин.

Дверь распахнулась, и вошел четвертый гость – русских сделалось очень много, столь шумен был новый господин.

То был композитор Аркадий Аладьев, брюнет с некогда пышной шевелюрой, отхлынувшей со лба далеко назад, подобно русским войскам в первый год германского вторжения. Волосяной покров отступал в беспорядке, обнажив возвышенность лба, темя, виски – но прочно закрепился на затылке и за ушами. Там локоны вились и спадали на воротник. Движения музыканта были порывисты.

– Мы проснулись в другой стране! – сказал Аладьев и протянул каждому из гостей белую ладонь. Получил руку и я. – Заснули в казарме – проснулись на поле боя!

Главной чертой Аладьева была эмоциональная избыточность. Возможно, музыкант любил звук своего голоса; голос действительно был красив. Когда Аладьев открывал рот, он будто нажимал на спусковой крючок – слова выстреливали из него очередями: вместо одного – сразу пять.

– Я взволнован, – говорил он, – потрясен! Возбужден! Заворожен! Окрылен! Да, я нахожусь в приподнятом состоянии духа! Колонны демонстрантов! Прекрасные лица! Молодые ждут перемен! И перемены неизбежны!

Сказанное относилось к России, разумеется, а не к Лондону, где проходила наша встреча. Неизменность Британии – вот что всегда привлекало к Британии революционеров, которые находили здесь пристань в непогоду. Бунтари мечтали, чтобы их собственная страна что ни день просыпалась иной, но наличие покойной гавани в Британии их радовало. Я не встречал людей, столь склонных к консерватизму, как русские фрондеры.

6

В начале нового века Лондон наводнили русские. В большинстве своем это были люди крайне богатые. Любопытно, что почти все богачи, приехавшие в Лондон, называли себя оппозиционерами, инакомыслящими. То, что они мыслят отлично от большинства населения, было очевидно: рядовому гражданину нипочем не получить столько денег.

После Октябрьской революции дворяне бежали в Париж, диссиденты бежали от Брежнева в Америку, а теперешние вольнодумцы хлынули в Британию. То была финансовая эмиграция: те, кто отщипнул кусок от разваленной русской экономики и превратил этот никчемный кусок в деньги, – немедленно бежали в Лондон. Это были виртуозы финансового капитализма, директора обанкроченных предприятий, владельцы разрушенных заводов. Бессмысленная советская рухлядь была конвертирована в акции свободного мира – теперь инакомыслящие осваивали цивилизованную жизнь.

Цены на лондонскую недвижимость подскочили благодаря русским эмигрантам – беженцы скупали особняки в Белгравии и Ричмонд-парке, коренные лондонцы недоумевали, отчего современные русские вольнодумцы – сплошь миллионеры? Свободолюбие сроду не приносило таких барышей: дворяне, осевшие в парижских такси, и диссиденты брежневских времен, прозябавшие на пособия, не произвели впечатления на западную публику – почитайте газеты тех лет, вы не отыщете ни единого упоминания. Но сегодняшняя пресса отдавала первые страницы русским фрондером. Быть инакомыслящим либералом – значило быть богачом или доверенным лицом богача. Вольнодумцы колесили на «Бентли» и держали мажордомов. Фрондеры ели лобстеров и пили коллекционные вина. Они любили традиционную викторианскую архитектуру, разве что добавляли подземный этаж с бассейном; ценили тихий английский пейзаж, разве что выставляли по периметру участка морских пехотинцев. Да, все, на первый взгляд, тихо в поместье в Дорсете – но взгляните на офицера, несущего службу на парковой дорожке! О, кремлевские сатрапы не дремлют – они охотятся за свободомыслами и здесь! Хозяин поместья стоит до последнего, он отдал себя борьбе!

Русские оппозиционеры были ревнителями британских традиций: чаепитий в пять пополудни, загородных домов с плющом, скачек в Аскоте с обязательными шляпками для дам. Они приноровились покупать костюмы на Севил Роу, завели себе домашних врачей на Харли-стрит, знали, какой пиджак надевать для крикета, а какой – для гольфа. Они выписывали «Times» и подозрительно косились на «Guardian», а некоторые даже приобрели убыточные английские футбольные команды и обанкротившиеся лондонские газеты – чтобы британская традиция ни в коем случае не поменялась! Они поддерживали британский порядок деньгами, добытыми в неспокойной России. То, что выжато из российских суглинков, отмыто в сибирских болотах, выкачано из нефтяных труб, отвоевано у пенсионных фондов – ушло в британскую стабильность. Стабильность и традиция – вот чего алкала душа русских вольнодумцев в цивилизованных странах. Но как ждали эти люди перемен в своем отечестве, как приветствовали брожение умов на родине! Судя по всему, время перемен действительно настало – возможно как раз потому, что все силы и средства из страны были выкачаны за двадцать лет.

– Я снова молод, – восклицал Аладьев, – и жду перемен!

– Говорят: не раскачивайте лодку! – презрительно сказал Пиганов. – Они боятся шторма.

– Не раскачивайте лодку – крыс тошнит! – сказал Ройтман. И опять: Ройтман сказал едкую фразу, но в глазах его я увидел тоску. Словно не революция была главным для этого человека.

То был типичный диалог заговорщиков: сколько подобных бесед провели мы с Адольфом и Рудольфом Гессом в Мюнхене! И упреки, брошенные заговорщикам, были типичны. «Раскачивать лодку» – именно эту метафору и употребляют обычно. Ах, если бы вы не будоражили общество, мы бы жили спокойно! Сколько раз это говорили большевикам и нацистам! Однако никто не спросил: если лодка идет ко дну – не все ли равно, раскачивать ее или нет? Ах, не раскачивайте нашу тонущую лодку!

– Вот реальный эпизод, – сказал историк Халфин, привлекая внимание общества. Его скомканное лицо наморщилось еще больше: он улыбался. – Вообразите, меня пригласили в кремлевскую администрацию! Получаю конверт – а там приглашение: профессора Халфина ожидают в Кремле. Вход через Боровицкие ворота! Итак, я отправился..

– Приняли приглашение? – спросил Ройтман.

– Не забывайте, я историк! Мне исключительно любопытно! Отправился и встретил… не самого, но из ближнего круга… И вот я прямо спросил: долго будете мучить Россию?

– Так и спросили?

– Предпочитаю называть вещи своими именами! Я, извините, профессор американского университета. Свой вес в обществе имею… За меня встанет вся мировая общественность. Долго, говорю, будете Россию топтать?

– Так и сказали?

– Слово в слово! И вы знаете, что он мне ответил?

– Да, что он ответил?

– Он говорит: «Триста лет!» Мы, говорит, пришли на триста лет!

– Считают себя новыми Романовыми!

– Демагогия, – объяснил происходящее Аладьев и уточнил свою мысль: – Цинизм, подтасовки, фальсификации!

– Однако я не закончил историю. И вот, неделю назад… – продолжал Халфин.

– История с галереей, – сказал лидер оппозиции Пиганов, морщась. – Полагаете, связано?

– Да! История с галереей!

– Расскажите майору, – сказал Ройтман. – Это должны знать все.

Халфин изложил историю. В некоей галерее современного искусства («Вы только послушайте, это же вопиющая нелепица!») нашли сейф, а внутри сейфа – миллионы от игорного бизнеса, а водителя машины…