Пёрл-Харбор: Ошибка или провокация? - Михаил Маслов

28 августа Рузвельт получил личное послание Коноэ с предложением об организации встречи «для широкого обмена мнениями» по всем вопросам американо-японских отношений[438]. Но Вашингтон был непреклонен. От японского правительства требовали проведения предварительных консультаций на уровне послов, выработки окончательных проектов соглашений. А уж потом Вашингтон соглашался на встречу глав государств длительностью 3—4 дня для непосредственного заключения договора.

3 сентября Рузвельт устно заявил Номура, что США готовы к продолжению переговоров, в случае если Имперское правительство примет в качестве основы «четыре принципа Хэлла» от 16 апреля[439]. Во время беседы послу также вручили официальный ответ на письмо Коноэ. Японская дипломатия получила официальное согласие на встречу на высшем уровне, «прелиминарного обсуждения фундаментальных вопросов...»[440] Но формальное согласие на деле было не более чем инсинуацией. В Госдепе знали, что «четыре принципа» для Японии, как красная тряпка тореадора.

6 сентября в Токио прошло имперское совещание, на котором были приняты «минимальные требования» к США или «Основы плана национальной политики Императорского правительства». В соответствии с этим документом США и Великобритания не должны были вмешиваться в «китайский инцидент», закрыть Бирманскую дорогу, отказаться от помощи Чан Кайши. От Вашингтона и Лондона требовалось признать «особые отношения, существующие между Японией и Францией». Имперское совещание пошло даже дальше, решив затребовать от Соединенных Штатов и Англии прекращения фортификаций и создания военных баз в Тихом океане. Мало того — усиливать свое военное присутствие в регионе западным странам также запрещалось. Естественно, обе страны должны были возобновить экономическое сотрудничество с Японией в полном объеме. В случае удовлетворения данных требований Япония соглашалась пойти на уступки — использовать Индокитай в качестве плацдарма для нападения только на китайскую территорию. Вывести войска из Индокитая по урегулировании «китайского инцидента», гарантировать нейтралитет Филиппин[441]. После таких «минимальных» требований всегда интересно узнать, в чем заключаются максимальные — акт о безоговорочной капитуляции (еще до начала войны), аннексия территории и выплата контрибуций, что ли?

Нет, в имперском правительстве сидели не сумасшедшие. Просто требовалось выработать принципы, на которых вести переговоры с США. Приемлемы они или нет для партнера, это было уже неважно. Принципиальное решение о рывке на юг было принято еще 2 июля, так что исход переговоров для Токио уже был неважен. Более судьбоносным было другое решение совещания — ускорить подготовку к войне с США, Англией и Голландией. Конечно, начало военных действий ставилось в зависимость от хода переговоров. То есть от того, примут ли названные страны бесстыдные, кабальные японские условия[442]. Фантастичность мирного урегулирования была очевидна. Имперское совещание приняло, таким образом, решение о начале военных действий.

Но чем черт не шутит? Японская дипломатия усилила нажим. 6 сентября Номура передал Хэллу очередные предложения. Было совершенно неважно, что они почти слово в слово повторяют уже отвергнутый проект от 6 августа. Параллельно принц Коноэ предпринял «обходной» маневр. Во время беседы с Д. Грю он снова поднял вопрос о встрече с Рузвельтом. На этот раз глава японского правительства даже пошел на уступки. Он соглашался с «четырьмя принципами Хэлла», при их некоторой корректировке[443]. Ретроспективно не сложно понять цели японских маневров — запутать, ввести в полное недоумение Государственный департамент и президента. Посол говорит одно, а глава правительства другое — угадай, где правда? То, что продолжение переговоров невозможно, премьер понимал. Недаром он обязался закончить дипломатическую фазу к 10 октября. Параллельно 2—13 сентября прошли совещания руководителей армии и ВМС Японии, состоялись военные игры с целью более детального планирования Гавайской операции и вторжения в Бирму, Малайю, Индонезию, на Филиппинские и Соломоновы острова. Страна восходящего солнца стремилась не к миру, а к войне.

12 сентября Грю сообщил в Госдеп, что в сложившейся международной ситуации японские военные видят золотой шанс для осуществления экспансии[444]. Новость не стала откровением. 22 сентября Номура вручил Хэллу два документа, первый — «Основные условия мира между Японией и Китаем», второй — озаглавленный как «Строго конфиденциально», оба документа, по сути, развивали идеи «минимальных требований» и не вносили ничего нового. Через пять дней посол передал госсекретарю проект урегулирования спорных вопросов, не отличавшийся оригинальностью. Кроме туманного обещания вывести войска из Индокитая в нем ничего не было[445].

В самом конце сентября японская дипломатия вновь подняла вопрос об организации встречи Коноэ и Рузвельта. Предложив приблизительный срок — 10-15 октября. Рузвельт был в принципе не против, однако Хэлл и слышать о такой встрече не хотел. По его мнению, подобный саммит произвел бы «критический, обескураживающий эффект на китайцев»[446]. Даже намек на возможность американо-японского урегулирования в существовавшей ситуации мог привести к непредсказуемым последствиям. Несмотря на активизацию японского давления, позиция американской стороны осталась неизменной. 2 октября Хэлл вновь повторил тезис о необходимости предварительной договоренности перед встречей президента и премьер-министра. В мягкой форме он попросил Токио продемонстрировать свои мирные намерения: вывести войска из Индокитая и Китая[447].

Тупик, в который зашли переговоры, воодушевил токийских «ястребов». Теперь они требовали немедленного выступления против Англии и Америки. Коноэ попытался действовать неофициальными каналами, вновь обратившись к помощи миссионера Уолша, однако эта попытка потерпела неудачу так же, как и попытка организовать встречу с Рузвельтом при английском посредничестве.

13 октября 1941 г. советник японского посольства Вакасуги в беседе с заместителем Хэлла Уоллесом использовал последний козырь, стараясь доказать, что Вашингтону необходимо принять японские условия. Он сослался на то, что положение правительства крайне шаткое и в случае отказа американцев принять японские предложения оно может пасть, и к власти в Токио придут люди, действующие по указке из Берлина[448]. Японский дипломат оказался пророком. 18 октября кабинет Коноэ действительно пал, и ему на смену пришло правительство генерала Тодзе. Это был военный премьер. Император окончательно решил вопрос в пользу войны.

Однако в октябре подобные изменения в правящей элите Японии напугать Рузвельта уже не могли. К тому моменту личный эмиссар президента Г. Гопкинс побывал в Москве, провел ряд бесед с И. Сталиным. СССР выглядел серьезным союзником, то, что Гитлер завяз там надолго, сомнений не вызывало. В пользу Советов говорил и контраст между русским диктатором и У. Черчиллем: если последний всю дорогу слезно умолял США вступить в войну, то Сталин верил в собственные силы. «Дайте нам зенитные орудия и алюминий, — заявил он Гопкинсу, — и мы сможем держаться три или четыре года»[449]. Как оказалось, советский колосс держался далеко не на глиняных ногах. Расклад сил в мире выглядел теперь таким образом, что Рузвельт определился: Соединенным Штатам пора вступать в войну.

Одиннадцатого сентября он обратился к согражданам: «Гитлер знает, что для достижения решающего успеха на пути к мировому господству он должен получить контроль над морями. Он должен прежде всего уничтожить тот мост через Атлантику, который создают рейсы наших кораблей и по которому мы будем посылать орудия войны для его уничтожения... Мы не можем жить безмятежно в управляемом нацистами мире... Когда гремучая змея изготовилась к удару, не время ждать ее выпада, нужно раздавить ее... Отныне, если германские или итальянские подводные лодки или военные корабли войдут в акватории, рассматриваемые нами как зона обороны Америки, пусть они пеняют на себя»[450]. Американский флот начал охоту за немецкими субмаринами. «Необъявленная война» в Атлантике началась. Рузвельту оставалось ждать только повода: потопленного американского корабля или немецкой подводной лодки. Какая именно страна первой заявит о состоянии войны — не суть важно.

Но немцы абсолютно не горели желанием сражаться еще и с Америкой. Строжайшие приказы фюрера и главкома ВМС запрещали связываться с американскими кораблями. Получить желаемый повод от Гитлера не получалось. Кроме того, существовали размышления и другого порядка. Как поведет себя Токио, если Америка ввяжется в европейскую войну? Вероятность сохранения «статус-кво» на Тихом океане была крайне ничтожной. Именно в этот момент, когда все неизвестные мировой политики стали очевидны, Рузвельт принимает решение войти в войну через «черный ход». Мы помним меморандум Макколума, неизвестно, читал ли его президент, но то, что он мыслил подобными категориями, несомненно. Противоречия с Японией зашли слишком далеко, чтобы быть разрешенными дипломатическим путем. Уступать Токио было нельзя. Поэтому необходимо стало спровоцировать Империю на первый акт агрессии и тем самым получить повод для вступления в войну. Рузвельт и ранее следовал этим курсом, но до сего момента он оставлял себе пути к отступлению. Настало время «жечь мосты».