Другой Ленин - Александр Майсурян

В те горячие дни многим казалось, что еще один последний отчаянный натиск — и монархия рухнет. На рисунке художника Шульца в журнале «Simplicissimus» спящему царю Николаю II является казненный французский король Людовик XVI. Он вежливо приподнимает за волосы свою отрезанную голову, как обычно приподнимают шляпы, и предупреждает: «Николай, пришло время убираться… Знаю это по собственному опыту».

Вообще-то задевать священную персону царя в легальной печати строжайше воспрещалось. Но язвительные журналисты ловко обходили этот запрет, печатая такие якобы невинные телеграммы из провинции: «Забастовали младенцы, кричат: долой ромашку». Или стихи:

Однажды на митинг собрались лягушки,«Нам, — квакали, — жить невозможно.Долой из пруда кровопийцу-колюшку,Что колет нас всех так безбожно».

Разумеется, и «ромашка» (Романов), и «колюшка» (Николай) — это было одно и то же лицо — его величество государь-император..

«Ничего себе прокричал?» До первой русской революции Ленину ни разу не приходилось выступать перед большой массой народа. Узнав, что одному из товарищей довелось обращаться сразу к двум тысячам киевских рабочих, Владимир Ильич с сожалением признался: «Мне в бытность в Петербурге не приходилось выступать с речью и перед пятнадцатью рабочими. Я даже не знаю, хватит ли моего голоса для речи пред большой толпой».

И вот 9 мая 1906 года в Петербурге Ленину впервые удалось обратиться к трехтысячной толпе народа. Это было на митинге в «Народном доме» графини Паниной. Участник митинга Александр Шлихтер вспоминал: «Все места и подоконники заняты. У стен и во всех проходах — плотно сгрудившиеся тела. Преобладает «чистая» публика… но очень много и рабочих». Самой горячей темой дня в то время были тайные переговоры либералов с правительством — «чашка чая», выпитая ими с министром внутренних дел.

Кадеты, которые и устроили митинг, убедительно доказывали, что никаких соглашений с властями они не заключали, а только вели переговоры. Ленину надо было как-то просто и доходчиво опровергнуть эти доводы. Он записался для выступления под фамилией Карпов.

«Ильич волнуется, — рассказывал Шлихтер, — как бы не остаться без слова.

— Надо бы узнать, записали ли меня?..

Председатель затрудняется предоставить слово какому-то совершенно неведомому Карпову. Ему дано понять, что это виднейший представитель партии большевиков». Тогда он объявляет: «Слово имеет господин Карпов».

«Председатель предоставил слово Карпову, — вспоминала Крупская. — Я стояла в толпе. Ильич ужасно волновался. С минуту стоял молча, страшно бледный. Вся кровь прилила у него к сердцу». Знавшие, кто такой Карпов, подбодрили его аплодисментами…

Но вот оратор заговорил. Итак, кадеты утверждают, повторил он, что соглашения не было, только переговоры.

«Но что такое переговоры? Начало соглашения. А что такое соглашение? Конец переговоров…»

«Я хорошо помню то изумление неожиданности, — продолжал Шлихтер, — какое охватило всех, положительно всех слушателей от этой столь простой, но такой ясной, чеканной формулировки существа спора… В составе слушателей произошел крутой перелом настроения».

На волне этого нового настроения Карпов предложил принять резолюцию, выражавшую недоверие либералам. И почти все руки поднялись в ее поддержку… Такой оборот был полной неожиданностью для самих устроителей митинга. Кадетская газета «Речь» сообщала: «Следующий оратор, г. Карпов, известный большевик, обрушился с упреками на к.-л. думу, отвечающую, по его выражению, на пощечины бюрократии молчанием… Член государственной думы г. Огородников пытался говорить в защиту партии народной свободы и опровергнуть брошенные по ее адресу обвинения, но речь его много раз прерывалась шумом, свистками и криками «это неправда».

— Мы ведем пароход свободы! — гордо воскликнул Огородников.

— Вы — только пароходные свистки! — тотчас парировал Карпов.

Зал грохнул от общего смеха и рукоплесканий… Завершился митинг пением «Марсельезы».

Это было первое и последнее (вплоть до 1917 года) выступление Ленина перед большой массой народа. Он всегда вспоминал о нем с удовольствием. «Он рассказал мне, — писал В. Адоратский, — что огромное удовлетворение доставил ему один большой митинг, на котором ему удалось единственный раз выступить и где он провел свою резолюцию». Позднее, выступая на митингах, Ленин тоже волновался, хотя уже и не так сильно. По словам Луначарского, он как-то озабоченно спрашивал у него после своей речи: «Ну, как, ничего себе прокричал? Зацепил, кажется? Все сказал, что нужно?..»

Выступая, Ленин никогда не всматривался в лица слушателей, а смотрел обычно куда-то поверх их голов. На вопрос, почему он так делает, отвечал: «А для того, чтобы они выражением своих лиц не могли испортить моего настроения и сбить моих мыслей. Я всегда нарочно стараюсь не смотреть на свою аудиторию, чтобы она не помешала мне изложить должным образом мои мысли».

Владимир Ильич не любил особенно долгих речей, старался по возможности выступать коротко. После революции как-то заметил: «Да я в жизни своей никогда больше часа не говорил».

Однажды он пожаловался: «Я больше не оратор. Не владею голосом. На полчаса — капут. Хотелось бы мне иметь голос Александры Коллонтай».

Нужно ли было браться за оружие? Вначале, когда Ленин стал вновь и вновь повторять, что в России возможно вооруженное восстание, даже товарищи слушали его с недоумением. Историк Михаил Покровский вспоминал: «Сколько раз мы, партийные люди, изучившие и Маркса, и историю, пожимали плечами, слушая речи Ленина. Я никогда не забуду первого своего впечатления в этом роде. Дело было в Женеве, летом 1905 г. Ленин говорил почти исключительно на тему о вооруженном восстании… Что за утописты эти заграничные лидеры, — говаривал я, идя после собрания под проливным дождем по женевским улицам, — нашего рабочего и на забастовку-то не раскачаешь, а он эка что закатывает — вооруженное восстание».

Однако к концу 1905 года народ неожиданно «созрел» для подобного лозунга. В декабре в Москве вспыхнуло восстание, город покрылся баррикадами. Но восставших разгромили верные правительству войска, прибывшие из Петербурга. «Ильич тяжело переживал московское поражение», — вспоминала Крупская.

Плеханов по итогам этих событий сделал вывод: «Не нужно было и браться за оружие». Ленин с этим категорически не соглашался. «Напротив, — писал он, — нужно было более решительно, энергично и наступательно браться за оружие». Ленин призывал «не отрекаться от восстания, как делают всякие Иуды». Он напоминал слова Карла Маркса, восхищавшегося готовностью парижан вопреки всему, безрассудно-храбро «штурмовать небо».