День Полыни - Наталия Ипатова

Хорес Папоротник утверждал, что мироздание обладает огромной массой, и уже в силу одного этого само стремится к равновесию. «Запирающий» – констатировал Рохля. Противостоял ему Гракх Шиповник, сторонник действенных мер. У каждого из них, если подумать, по нашему делу рыльце могло быть в пуху. «Кто из них тебе больше нравится, Рен?»

Я вздохнул. Не люблю перемен. Даже если они… эээ… назрели.

Следственная лаборатория сообщала, что процент неработающих заклятий среди конфиската неуклонно растет. Это была единственная четкая тенденция.

– Мы, – сказал Дерек, – ни разу не поминали орков в качестве заинтересованной стороны. Почему? Казалось бы, вот кому на руку социальная нестабильность.

– Едва ли их коллективный разум допрет, прошу прощения, до идеи использовать социальную нестабильность. Вся их нехитрая магия испокон веку посредством суммирования вкладывалась в Землетрус: могущественное и древнее заклинание сотрясения основ, причем в буквальном смысле. Мы видели – ну, почти видели! – его в минувший День Полыни. Я не представляю, как можно испортить магию, не будучи магом.

– А несистемные? – возразил Рохля.

– А несистемный орк ничем не отличается от несистемного гнома. Пока он сидит на продавленном диване с банкой пива и маскируется под естественные причины, нам его нипочем не взять. Несистемного мага может засветить только катаклизм, иначе ты ни за что не выделишь его из толпы. Что бы ты знал, скажем, о Марджори Пек с ее способностью исчезать, сделав несколько шагов, если бы оная способность не использовалась мисс Пек для дерзкого ограбления торговых складов?

– Слабый маг может испортить магию, если вдруг нашел способ подрыть ей корни, из чувства зависти к успешным коллегам, и предполагая, что таким образом изменяет в мире соотношение сил.

– Это также может быть сильный не-маг, – задумчиво предположил я, глядя на движущиеся в палантире безмолвные фигурки. – Собственно, тоже меняя в мире соотношение сил, Предположим, что на поле силы он лучший игрок, чем на поле магии.

– Плохо без магии, – подытожил Дерек, прихлебывая из жестянки пиво. – Скучно.

Не то слово. Кто-то, может, считает, что волшебные костыли постыдны для здорового существа, и будто бы есть определенное достоинство в том, что все равны при рождении и награждены равным потенциалом. Однако для меня наличие магии в мире всегда было чем-то вроде веры: окрашивающим мир, напоминающим о детстве, горизонтом, за которым длится и длится мир. И жизнь. Без магии, мне кажется, нас всех поглотит серая мгла именем отчаяние. Мы будем как орки: безликая толпа, валящая на работу зябким утром, из тех, знаете, в фабричной копоти и без рассвета. Изо дня в день.

Стук в дверь раздался поздно, когда и сами мы уже клевали носом. Первым прошел Альбин, жестом предупредив, что он не один.

– Могу я переступить порог? – послышалось от двери.

– Да, коне…

– Стой! – воскликнул я. В тот момент я и сам не знал – почему. Альбин бросил на меня взгляд искоса и кивнул: мол, правильно. Горло заперло, будто туда затолкнули затхлую тряпку. Как странно задавать вопрос вроде этого, стоя перед открытой дверью, да и вообще в дневной жизни так уже никто не говорит. Этот голос, манерный и как будто бесполый, напомнил мне о театральном закулисье, где все не то, чем кажется, а каждый жест и каждое чувство преувеличены напоказ. На фоне обоих Бедфордов это особенно заметно. Я бы даже не удивился, если бы сейчас, прямо с порога это существо исполнило городской романс с заламыванием рук: что-нибудь о бананово-лимонном Сингапуре… Он был в цилиндре и плаще с пелериной, а когда снял плащ, под ним обнаружился фрак.

– Ух ты! – вырвалось у Рохли. – Вы прямо из театра?

– Я взял на себя смелость пригласить эксперта, – сказал Альбин Мята. – Позвольте рекомендовать, господин Ховански – исключительный специалист по вопросам крови.

Лампочку на лестнице опять не то вывинтили, не то разбили.

– Нет-нет, пожалуйста, этого света достаточно, – Ховански сделал вид, что прикрывает глаза ладонью.

Аах, какие мы нежные!

Он нас, без сомнения, видел. Мы же с трудом могли разглядеть сухие черты очень бледного и гладко выбритого лица. Дерек торопливо смахнул с журнального столика газеты и пустые жестянки: в самом деле, не пивом же этого субъекта угощать.

А на что он, переступив порог, рассчитывает?

Марджори, как оказалось, не спала: она отдернула занавеску и спустила ноги с кровати: миссис Бедфорд настолько изящна, что пожилой тролль вроде меня не может смотреть на нее без сердечной боли, у нее красивые низкие брови и испытующий взгляд. Этот тоже отшатнулся, когда из алькова ударило светом. Я успел увидеть отливающие перламутром ногти и кисть руки, почти бесплотную, но, тем не менее, отнюдь не уродливую и оставляющую скорее впечатление жесткой силы. Альбин, где ты это выкопал?

– Не извольте беспокоиться, – сказал эксперт, – я никогда не позволяю себе работать голодным.

– Позвольте ввести вас в курс дела, – Альбин привычно утвердил костлявый зад на продавленном диване Бедфордов. – Я переговорил с Гракхом Шиповником насчет вас, Мардж, и он согласен сдержать слово, но очень уж по-своему. Он предлагает объявить вас Мятой на основании данных архивов. То есть потому, что ни в одном из обследованных архивов нет никакого упоминания о вашей ветви. Единственный необследованный архив – это архив Дома Мяты. Едва ли нам удастся выбить из него больше.

– А как искали?

– Гуглем.

Я хмыкнул.

– Гугль – волшебная тварь. Кто поручится, что он сработал как надо?

– А как надо? – признаться, все мы вздрогнули. Мардж впервые на моей памяти вступила в разговор на равных, да еще и в интонации «что бы вы там себе ни думали». – Кто из вас маг? Кто из вас знает, как работает магия? Или вы все еще считаете, что она вам должна? А если сама магия думает иначе?

– Маги тоже не знают, – неожиданно поддержал ее Ховански. – Магия для них – черный ящик, и самые замечательные мастера знают только, что получат на выходе, если на вход подадут то-то и то-то.

– А сам черный ящик, что, никто не исследовал?

– Ну как же, ведь любопытству и жадности, как известно, пределов нет. Однако исследование истоков магии – вопрос философский, и те, кто им всерьез занимался, предпочитали помалкивать о своих достижениях. То ли их пугали открывшиеся бездны, то ли похвастать, – Ховански тонко и как-то платиново улыбнулся, – было особенно нечем. Что такое магия? Не в родстве ли она, скажем, с кулинарией? Щепотка соли, толика перца, на глазок муки? Кто скажет, почему у одного поднимется добрый пирог, а у другого – плоский подгорелый блин? Не я, ведь и я – не маг.