Столыпин - Святослав Рыбас
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Из 442 депутатов примерно 300 представляли октябристов и правых. Успех Столыпина, казалось, был полный. На самом деле это было далеко не так. И вскоре Столыпин убедился в этом.
Но сразу после выборов он был полон надежд, просил Николая принять депутатов, на что тот предусмотрительно возразил, проявив большую дальновидность.
С весны Столыпин уже не жил в Зимнем дворце, где чувствовал себя взаперти, а переехал на Елагин остров, в дом, в котором раньше жил Александр III. Атмосферой прошлого спокойного царствования здесь дышали все постройки в классическом стиле, высокие вековые деревья парка, светлые лужайки. Сам Столыпин часто гулял по парку, а младшие дети лазили по деревьям, откуда их порой приходилось снимать пожарным. По сравнению с крепостью Зимнего это была свобода. Только колючая проволока, вдоль которой ходили часовые и полицейские, предостерегала от иллюзий.
А то, что у Реформатора были иллюзии, – не вызывает сомнений. Первые дни работы Третьей Думы показали, что он неожиданно отстал от перемен.
Октябристы предложили послать правительственный адрес государю императору от имени всей Думы. Казалось бы, вполне рядовой эпизод, и никто не предполагал, что он выльется в большой политический конфликт.
При составлении адреса вспыхнул спор: правые настаивали на включении в текст слова «самодержавие», а кадеты – на упоминании слова «конституция».
Решили организовать согласительную комиссию. Безрезультатно. И вот на общем собрании Думы 13 ноября началась полемика. Все понимали, что обсуждается не текст послания, а важнейший вопрос, какой строй в стране – самодержавный или конституционный.
Выступил А. И. Гучков, лидер октябристов. Смысл его речи – поддержка конституционной точки зрения, хотя формально он возражал против включения самого термина в текст.
Выступили правые, горячо отстаивали идею самодержавия.
Расхождение между правыми и центром обнаруживалось все глубже. Спор затянулся до поздней ночи. Разрешился он неожиданной перегруппировкой сил. Кадеты и прогрессисты предложили октябристам голосовать за их текст, если там не будет слова «самодержавие». Правые предложили озаглавить адрес: «Его Величеству Государю Императору, Самодержцу Всероссийскому». Это предложение не прошло. 212 голосов против, 146 – за. В результате адрес был принят большинством центра и левых. Правые направили царю свой адрес.
Это голосование переворачивало все ожидания Столыпина.
Кадетская «Речь» напечатала, что Дума «в ночь с 13 на 14 ноября положила грань межеумочному состоянию великой страны, и на 25-м месяце российской конституции объявила, что конституция в России действительно существует».
«Самодержавие погибло на Руси бесповоротно», – напечатал «Товарищ».
«Первая победа левых – неожиданная и громовая, – отмечал М. О. Меньшиков в «Новом времени». – Взамен неудачной осады власти начнут японский обход ея, – обход как будто совершенно мирный, лояльный, преданный – только позвольте связать вас по рукам и ногам!»
В словах публициста слышатся изумление и тревога. Что делать, если взамен революции в государстве объявляется новая сила, антиправительственная и антицаристская? Неужели это начало новой смуты?
Николай тоже был поражен, ведь Дума отвергла его титул, закрепленный в Основных законах.
Неужели из тупика мог быть только один выход? Военная диктатура?
Положение должен был спасать премьер-министр. Крах Думы был бы и крахом его политики, и Россия была бы ввергнута в новый хаос. Столыпин твердо стоял за развитие парламентского направления и не видел возможности избежать сотрудничества с новой Думой. Он встречается с октябристами, доказывает Гучкову, что тот совершает непоправимую ошибку – идет на союз с открытыми противниками власти, чем ослабляет возможность демократических перемен.
Александр Иванович Гучков был колоритнейшим деятелем времен упадка империи. Вот его портрет: выходец из старообрядческой купеческой семьи, любитель военных приключений, дуэлянт, офицер пограничной стражи на строительстве Китайско-Восточной железной дороги, участник Англо-бурской войны, лидер октябристов, сторонник конституционного строя, считавший, что для этого надо сотрудничать с властью, «врастать» в государственный организм без революционных потрясений.
Столыпин поставил перед ним вопрос: хотят ли октябристы, победившие на выборах, действовать под флагом сотрудничества с правительством, или они изменяют стратегию? Он мог идти навстречу Думе только до известного предела, не препятствующего реформам.
К тому же оба они, Гучков и Столыпин, понимали, что октябристы голосовали заодно с кадетами в азарте политической схватки, подменяя реальности своими мечтаниями. На самом же деле их путь лежал по центру, ни с левыми, ни с правыми. Неожиданность 13 ноября была порождена иллюзиями.
Иллюзии развеялись, и Столыпин предложил Гучкову отойти от деклараций, вернуться к здравому смыслу, пока волна борьбы не захлестнула партию.
Через три дня Столыпин выступил в Таврическом дворце с правительственным заявлением. Он продолжал путь реформ.
Потом развернулись дебаты, и ему пришлось снова выступить. Но уже было ясно – большинство с ним.
«Нас тут упрекали в том, что правительство желает в настоящее время обратить всю свою деятельность исключительно на репрессии, что оно не желает заняться работой созидательной, что оно не желает подложить фундамент права, – то правовое основание, в котором, несомненно, нуждается в моменты созидания каждое государство и тем более в настоящую историческую минуту Россия. Мне кажется, что мысль правительства иная. Правительство наряду с подавлением революции задалось задачей поднять население до возможности на деле, в действительности воспользоваться дарованными ему благами. Пока крестьянин беден, пока он не обладает личной земельной собственностью, пока он находится насильно в тисках общины, он остается рабом, и никакой писаный закон не даст ему блага гражданской свободы».
Здесь Столыпину стали аплодировать октябристы и правые, левые молчали.
Он продолжал, повторив мысли, уже высказанные в письме Толстому, и развил их:
«Мелкий земельный собственник, несомненно, явится ядром будущей мелкой земской единицы; он, трудолюбивый, обладающий чувством собственного достоинства, внесет в деревню и культуру, и просвещение, и достаток. Вот тогда только писаная свобода превратится и претворится в свободу настоящую, которая, конечно, слагается из гражданских вольностей и чувства государственности и патриотизма».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});