Тени Шаттенбурга - Денис Луженский

Странный этот Перегрин. На беспризорника не похож, да и лет ему уже не так мало, чтобы по улицам зазря болтаться: кто-то из родни должен непременно к делу пристроить – пусть на кусок хлеба зарабатывает. А еще у паренька изменилось лицо, когда Кристиан произнес слово, сорвавшееся с губ умирающего священника. Будто «Ворг» для него имел какой-то смысл.

– Ну так что есть-то будешь? – прервала его размышления Магда Хорн.

Юноша, перебрав на ладони медяки, вздохнул:

– Кашу. Сыр. И молоко.

Хозяйка поставила на стойку глиняную миску с кашей, положила рядом ломоть хлеба с толстым куском сыра, налила в кружку молока из крынки. Потом поглядела на послушника, на его запавшие щеки, покачала головой и добавила в кашу с полдесятка жирных шкварок, полила растопленным салом со сковороды.

– У меня денег всего…

Магда только рукой махнула:

– Иди лопай. А то, глядишь, ветром унесет.

Устроившись за столом в самом углу зала, Кристиан принялся за еду. Сперва он намеревался поесть в комнате, но оставаться в одиночестве не хотелось. Впрочем, и здесь народу было немного: топталась у очага хозяйка, в противоположном углу сидели над кувшином пива двое горожан, да мела веником пол одна из служанок.

«Все-таки лучше, чем одному», – подумал юноша… и сыр едва не встал ему поперек горла, когда с громким топотом по лестнице спустился Оливье Девенпорт.

Наверное, все же стоило пойти к себе. Наемник был ему неприятен с самой первой их встречи. В его жестах, в манере говорить, даже в том, как он смотрел на других людей, чувствовалось, что чужая жизнь для него – дешевле медяка. Наверное, иначе и быть не может, если человек два десятка лет кормится с меча. Но Микаэль-то совсем не такой.

Тем временем Девенпорт прошел к стойке и потребовал пива. Магда Хорн сняла крышку с изрядного бочонка, зачерпнула оттуда глиняной кружкой, поставила перед капитаном. Тем же манером наполнила вторую посудину, накрыла ее ломтем хлеба с сыром. Бросив на стойку несколько медяков, француз подхватил кружки… и в несколько шагов оказался рядом со столом Кристиана. Будто другого места нет, в самом деле!

Не спросив приглашения, Оливье опустился на скамью, брякнул кружками о столешницу и, словно не замечая юношу, вгрызся крепкими зубами в краюху.

Старательно пережевывая кашу, Кристиан изучал покрывавшие стол неуклюжие, процарапанные ножом рисунки довольно скабрезного свойства и немногочисленные надписи, единственной пристойной из которых было «Hic bibatur»[73]. Он склонился ниже над тарелкой, словно стараясь сделаться совсем незаметным. Может статься, наемник так и не заговорит с ним? Отвечать на вопросы Девенпорта ему не хоте…

– Ну как, допросили? – Француз впился ему в лицо острым взглядом.

От неожиданности юноша поперхнулся кашей, и капитан тут же дважды приложил ему промеж лопаток твердой, как доска, ладонью. Послушник с трудом перевел дыхание, глотнул молока. И ответил не без некоторой мстительности:

– Отец Иоахим не велел… болтать.

– Смотрю, ваш инквизитор не особо разговорчив. Да и тебе небось спуску не дает? Вижу я, как ты у него бегаешь.

Топорная работа. С чего бы это писарь стал обсуждать дела святого отца, тем более со сторонним человеком? Но выдерживать взгляд француза было непросто – тот давил, прижимал к скамье, словно юноше взвалили на плечи тяжеленный мешок с мукой.

– Тот-то, что за детьми приглядывал, кажись, помягче был, а?

Кристиан вздрогнул. Для чего он отца Теодора приплел? Ох, не к добру все это.

– Да, жалко старика, – продолжил Девенпорт, как ни в чем не бывало.

Жалко? Тебе?! Там, в доме у старого священника, не было похоже, что наемнику вообще есть до кого-то дело.

– Видать, хороший был человек, – продолжил меж тем Оливье.

– Да. Хороший.

– Ну вот, другое дело! – словно обнадеженный ответом Кристиана, оживился француз. – А то молчишь как сыч! Я уж подумал, не подрезал ли святой отец тебе язык, чтобы лишнего не наболтал?

Наемник сам засмеялся над собственной шуткой. Смех вышел дребезжащим, наигранным – видать, совсем не до смеха было Оливье Девенпорту. Придвинувшись ближе к послушнику, капитан подтолкнул кружку, и густое пиво плеснуло на стол, расплывшись липкой лужицей.

– Давай пей. Хорошее.

Кристиан чуть заметно поморщился. Отец Теодор хороший, пиво хорошее… Как будто никакой разницы нет. Ему по-прежнему не хотелось говорить с французом. И тем более – пить его пиво.

– Не хочу, – он сунул в рот ложку каши и через силу добавил с набитым ртом: – Спасибо.

– Как знаешь, – Девенпорт сделал несколько глотков из кружки, юноша наблюдал, как двигается вверх-вниз кадык на его горле.

Он понимал: этот человек хочет о чем-то поговорить, но не знает, как подступиться к беседе. Пытается подтолкнуть разговор в нужном направлении, но выходит плохо. Понятно, вояке сподручнее мечом орудовать, а не языком. Однако же интересно, что ему все-таки нужно?

– Ты мне вот что скажи, – наемник почти доверительно наклонился к Кристиану, и тот заерзал на скамье, стараясь незаметно отодвинуться, – если человек такую смерть принимает, как тот священник, душа его куда попадает? В рай? Или прямиком в ад – коли уж за ним пришла тварь из преисподней? А? Что думаешь?

Губы француза скривились в улыбке, но глаза были полны холодной ярости. Кристиан моргнул, будто под веко попала соринка. Ему вдруг показалось, что он видит вокруг Девенпорта… стенки тончайшего пузыря – тонкого, несравнимо тоньше того, что отделяет от белка яичный желток. И так же, как пузырь внутри яйца, этот был полон желтизны, – но не солнечной яркости желтка, а мутной жижи гнойного нарыва. Казалось, стоит капитану неловко повернуться, как его острый локоть прорвет невидимую пленку, и из пузыря хлынет это зловонное липкое…

Только что съеденная каша кислым комком подкатила к горлу, юноша едва сдержал рвоту. Ухватив кружку с молоком, он сделал несколько судорожных глотков.

– Подумай об этом, парень, – выдохнул Оливье. Потом оттолкнул опустевшую кружку, поднялся из-за стола и тяжелыми шагами покинул кабак.

5

Он скользил по крышам домов, почти неразличимый в опускающемся на город сумраке. Поначалу при солнечном свете ему делалось дурно, изводила тянущая боль, а кожу словно окатывало кипятком, едва на нее попадал полуденный луч. Потом стало легче, он привык, приспособился, изменился. И сделался сильнее. Впрочем, ночь для него по-прежнему была предпочтительнее дня. Ночью все иначе.

Мягкие прыжки переносили тело с крыши на крышу, утолщившимися пальцами ног Ворг ощущал то занозистое касание серой от непогоды дранки, то покалывание сухих стеблей, выбивающихся из плотно уложенных связок соломы, то прохладу шероховатой черепицы. Иная крыша чуть проседала, иная отзывалась лишь скрипом и едва слышным шорохом сыплющегося мелкого мусора – даже двигающееся беззвучно тело отнюдь не было невесомым. Иногда внутри дома вспыхивала тревога, и он видел, что люди внизу, под крышами, боятся. Стоило ему захотеть, и его взор пронизывал толстые прочные стены, сложенные из камня и бревен, словно туманные серые завесы, – и Ворг наблюдал, как сыть старается укрыться, напуганная, слышал судорожное дыхание и заполошное биение сердец.

Они тоже чувствовали его – охотника. Конечно же, не так ясно, как ощущал их он, но – чувствовали. И боялись.

Осязать их ужас – это сладостно, восхитительно, почти так же хорошо, как вкушать, впитывать, поглощать… Впрочем, сейчас Ворг был сыт – выпитый недавно человек утолил голод. На какое-то время – утолил. Люди слабы, охотиться на них просто, но у легкой добычи и ценность невелика. Желания человеческие жалки, стремления убоги, впечатления блеклы. Да, все, что они имеют, неплохо утоляет жажду и вливает в растущее изменчивое тело драгоценные ручейки силы, но не приносит истинного удовольствия.

Новый прыжок бросил его через улицу – прямо над головами спешащих куда-то человечков. Зря, зря, могли ведь заметить. Да, они слабые, немощные, но нельзя делаться слишком беспечным, терять осторожность. Вчера, опьянев от безнаказанности, он привлек к себе слишком много внимания и потом, забавляясь видом собравшейся на площади толпы, вдруг почувствовал… Что это было? Зябкое, щекочущее ощущение – словно кто-то ищет, высматривает заимствованный лик среди многих настоящих лиц. Искали не просто убийцу – искали его! И тот, кто это делал, был опасен. Даже для него – опасен!

Сегодняшнюю охоту Ворг из предосторожности провел за чертой городских стен. Выследил крестьянина, шедшего из леса с мешком, полным грибов, и вернулся в пределы города уже под его личиной. Простой землепашец с самыми заурядными мыслями и желаниями – всего лишь пища: сытная, но быстро приедающаяся. Страх человечка уже не возбуждал того аппетита, как в первый раз, когда он напился им вдосталь. Куда больше лакомой сладости, чем в этом еще молодом и полном жизни мужчине, было в тщедушной женщине по имени Тереза: ее безнадежным отчаянием Ворг насладился как какой-нибудь местный гурман – дорогим выдержанным вином. Но именно тогда, поддавшись соблазну, он и открылся, взбудоражил слишком много сыти и заставил кого-то неведомого начать поиск…