Мориарти - Энтони Горовиц

Я должен объясниться. Мы проделали вместе долгий путь и, прежде чем мы расстанемся, надо полностью снять все вопросы. Я устал. Мне кажется, я написал уже достаточно, но всё равно необходимо вернуться к началу и даже углубиться ещё дальше, чтобы всё расставить по своим местам. Мне вспоминается теория Гештальт, выдвинутая Христианом фон Эренфельсом в его замечательной работе «Качества формы» — кстати, именно её я читал по дороге в Мейринген, — которая изучает взаимоотношения между мозгом и глазом. Сейчас широко известно такое явление, как оптический обман. Вам кажется, что вы видите подсвечник. При ближайшем рассмотрении оказывается, что это два человека, которые смотрят друг на друга. Предложенное вам упражнение — нечто в этом роде, хотя куда менее банальное.

Зачем я оказался в Мейрингене? Зачем мне понадобилось имитировать собственную смерть? Зачем я повстречался с инспектором Этелни Джонсом и стал его спутником и товарищем? Позвольте, я включу электричество и налью себе ещё один бокал бренди. Вот так. Теперь я готов.

Я был Наполеоном преступного мира. Первым так меня назвал Шерлок Холмс, и без ложной скромности скажу: такая характеристика мне приятна. 1890 год был на исходе, а я, увы, и понятия не имел, что очень скоро мне предстоит высылка на остров Святой Елены. В описаниях приключений Холмса изредка встречаются ссылки на мою собственную жизнь, в основном они верны, и много распространяться на эту тему я здесь не собираюсь. Я был одним из близнецов, родившихся в уважаемой семье в городке Баллинасло, графство Голуэй. Мой отец работал адвокатом, но когда мне было одиннадцать или двенадцать лет, он связался с Ирландским республиканским братством, и зная о том, какой опасностью это для него чревато, решил отправить меня с братом продолжить учёбу в Англии. Так я попал в академию Холла в Уоддингтоне, где преуспел в астрономии и математике. Оттуда я перебрался в Корк учиться в «Квинс-колледж», где я постигал науку у великого Джорджа Буля, и именно под его руководством в двадцать один год опубликовал трактат о биноме Ньютона, который, могу с гордостью признаться, не прошёл в Европе незамеченным. В результате мне предложили заведовать кафедрой математики в университете, который, к сожалению, останется здесь не названным, ибо там произошёл крупный скандал, изменивший весь ход моей жизни. Проливать свет на природу этого скандала я не буду, скажу лишь, что гордиться в связи с ним мне нечем. Брат взял мою сторону, но родители после этой истории прекратили со мной всякое общение.

«Но в его жилах течёт кровь преступника. У него наследственная склонность к жестокости…»

Эти слова принадлежат Холмсу, точнее, Ватсону — но они не верны, и прочитай эти строчки мои родители, они пришли бы в ужас. Я уже сказал, что они были люди уважаемые, и в моём разлапистом семейном древе не встречалось и намёка на какие-то отклонения. Возможно, моим читателям трудно смириться с тем, что рядовой учитель по доброй воле посвятил себя карьере преступника, но именно это со мной и произошло. Я тогда давал частные уроки в Вулвиче, и хотя среди моих учеников действительно было несколько курсантов Королевской военной академии, находившейся неподалёку, но утверждать, что я был «наставником военных», всё же неверно. Один из них, трудолюбивый молодой человек по имени Роджер Пилгрим, набрал карточных долгов и в итоге связался с шайкой негодяев. Однажды вечером он пришёл ко мне, страшно подавленный. Он боялся вовсе не полиции. Его же шайка ополчилась на него из-за небольшой суммы денег, которую он якобы был должен, и Пилгрим серьёзно опасался, что его в прямом смысле разорвут на части. Без особой охоты я согласился выступить в его защиту.

Тогда я и сделал открытие, изменившее мою жизнь во второй раз… а именно, что преступное отребье — воры, грабители, фальшивомонетчики, шулеры, что расползлись по Лондону, как чума, — все они безнадёжные недоумки. Я думал, что буду их бояться. Ничего подобного. Мне было бы куда беспокойнее, попади я в стадо овец. Я сразу понял: им самым решительным образом не хватает организатора, и, как математик, я для этой роли подходил идеально. Если в их гнусные делишки я привнесу дисциплину, как в случае с биномными уравнениями, я создам силу, которая подомнёт под себя весь мир. Поначалу эта задача увлекла меня, как упражнение для тренировки мозга, но, не скрою, подумывал я и о личной выгоде, потому что от жизни впроголодь я стал уставать.

На достижение поставленной цели ушло больше трёх лет — не исключено, что когда-нибудь я опишу этапы этого пути, хотя… едва ли. Помимо прочих соображений, хвастовство никогда не было моим слабым местом. Моим кредо всегда была анонимность — как полиции охотиться на человека, в чьём существовании они вынуждены сомневаться? Скажу лишь, что Роджер Пилгрим остался со мной и оказывал мне услуги физического свойства, когда кого-то требовалось в чём-то убедить — иногда такая необходимость возникала, хотя к насилию мы прибегали крайне редко… грубые методы Кларенса Деверо и его шайки — это было не для нас. Мы с Роджером стали ближайшими друзьями. Я был свидетелем у него на свадьбе и до сих пор помню день, когда его жена родила их первенца, Джонатана. Вот мы и подобрались к началу нашей истории.

Заканчивался 1890 год. Я был на коне и не сомневался, что моя карьера будет только процветать. Весь преступный мир Лондона работал на меня. Пока формировалась моя империя, время от времени лилась кровь, но постепенно всё отладилось, и всякого рода неприятности отошли в прошлое. Даже самые отъявленные злодеи, а также самые безмозглые в конце концов поняли: работать под моим прикрытием им только выгоднее. Да, немалую долю их прибыли я забирал себе, но я всегда был рядом, когда у них начинались хлопоты, с готовностью платил за них выкуп или нанимал им защитника. Оказывал я и другие услуги. Взломщик ищет скупщика краденого? Жулику нужен достойный поручитель? Я сводил людей, открывая для них нужные двери.

Разумеется, был Шерлок Холмс. Величайший в мире детектив-консультант не мог остаться для меня незамеченным, но, как ни странно, мои мысли он никогда не занимал. Разве я имел касательство к абсурдному обряду дома Месгрейвов, к столь же невероятному знаку четырёх? Какое мне было дело до свадьбы лорда Сент-Саймона? Или банального скандала в Богемии? Знаю, Ватсон заморочил вам головы и представил дело так, будто я и Холмс были злейшими врагами. Что ж, благодаря мне записки Ватсона лучше продавались. Но факт остаётся фактом: наши сферы деятельности не пересекались и, если не считать одного случая, мы с Холмсом вполне могли бы не встретиться.

Этот единственный случай — приезд Кларенса Деверо и его свиты, Эдгара и Лиланда Мортлейков и Скотчи Лавелля. Всё, что я рассказал о них Этелни Джонсу, — чистая правда. Это были отъявленные бандиты, в преступном мире Америки они числились на первых позициях. Неправдой было одно: объединять силы со мной в их планы не входило. Наоборот, они приехали в Англию, намереваясь меня вытеснить, отобрать у меня мою преступную империю, и в первые месяцы действовали так энергично, что застали меня врасплох. Не гнушаясь грязнейшими из методов, они переманили моих сторонников на свою сторону. Если кто-то пытался протестовать, его убивали — всегда с обилием крови, чтобы другим было неповадно. Они натравили на меня полицейских осведомителей, и те принялись давать сведения обо мне и в Скотленд-Ярд, и Холмсу, и вдруг выяснилось, что я вынужден воевать на три фронта! Вот вам и воровская честь! Возможно, я позабыл об осторожности. И к такому повороту событий оказался не готов. Хотя в своё оправдание могу сказать одно: эта публика — не джентльмены. Они — американцы. Правила, честная игра, порядочность — на это им глубоко плевать. Я же, наоборот, придерживался таких принципов всегда.

Я уже говорил, что преступники — народ безмозглый. Можно добавить, что все они — люди корыстные.

Мои помощники быстро скумекали, куда дует ветер и тут же повернули носы в нужную, как им казалось, сторону. Один за другим от меня ушли мои ближайшие сподвижники. Винить их не буду. Видимо, на их месте я поступил бы так же. Ещё недавно такое нельзя было представить, но к началу апреля я оказался в положении беглеца. У меня было лишь одно преимущество: Деверо не имел представления, как я выгляжу, и не мог меня найти. А значит, и убить.

В то время у меня осталось всего три близких союзника. Все они в нашем рассказе уже появлялись.

Самый заметный из трёх — наверное, Перегрин, Перси, или Перри. В это почти невозможно поверить, но жизнь свою он начал, как младший сын герцога Ломондского и мог рассчитывать на взросление в условиях комфорта и даже неги, однако он неожиданно обрубил концы и сбежал из частной школы в Эдинбурге, куда был послан в семилетнем возрасте. Школа принадлежала иезуитскому ордену, и Библию здесь в равных долях чередовали с розгами — в итоге через неделю Перри оттуда дал дёру и обосновался в южной части Лондона. Полные отчаяния родители искали его по всей стране, предлагали огромное вознаграждение тому, кто укажет, где находится сын, но если ребёнок не хочет, чтобы его нашли, найти его невозможно, и Перри, ни о чём не беспокоясь, затерялся в глубинах метрополиса, спал в арках домов или в дверных проёмах в обществе тысяч таких же беспризорников, которым как-то удавалось держаться на плаву. Одно время по иронии судьбы он входил в команду «бойцов нерегулярной армии» Бейкер-стрит — бездомные мальчишки выполняли отдельные поручения Шерлока Холмса, но доходы были мизерными, к тому же Перри быстро понял, что ему больше по душе криминал. Я его очень люблю, но должен признать: есть в нём какая-то червоточина, возможно, в результате порочного скрещивания в семье Ломонд. Когда мы познакомились, ему было одиннадцать лет, и, насколько я знаю, на счету его было по меньшей мере два убийства. Я взял его к себе на службу, и тут убивать ему приходилось чаще — это было неизбежно… должен с сожалением добавить, что его не укладывающаяся ни в какие рамки жажда крови часто играла мне на руку. Перри никто не замечал. Пухлый блондинчик, любитель устроить спектакль и маскарад, он умел просочиться в любую комнату, быть уместным в любых обстоятельствах. Со мной он освоил навыки профессии. Не скажу, что я стал ему вторым отцом. Это было бы чересчур опасно, потому что Перри терпеть не мог, когда кто-то отдаёт ему распоряжения, и вполне мог такого наставника отправить к праотцам. Но по-своему мы были очень близки.