Второе рождение Жолта Керекеша - Шандор Тот

Второе рождение Жолта происходит незадолго до его четырнадцатилетия.

Жолт в семье главврача Керекеша считается трудным ребенком. Еще не познакомившись с ним непосредственно, мы наслышаны из уст дяди Тибора о том, сколько забот, неприятностей «подарил» он ближним своими «блистательными» проделками: побегом из дома, взрывом, двойками, грубостью. По мнению дяди, Жолт «неисправимый бродяга и плут».

Трудные отношения сложились у Жолта с отцом. «Каждый божий день мой сын терзает мне нервы», — жалуется доктор Керекеш жене. Не только терзает нервы, но и задает психологические, педагогические загадки. Керекеш теряется, не знает, как воспитывать сына.

В отличие от дяди Тибора, который этот трудный педагогический вопрос решал просто — нужен метод твердой руки, — доктор Керекеш не так прямолинеен и самонадеян. Автор художественно убедительно показал, что отец Жолта неплохой человек и любит сына, но от этого их отношения не менее драматичны. Он упорно ищет путь к душе Жолта, анализирует его поступки сам и вместе с женой. Мы не раз становимся участниками его педагогических размышлений и педагогических баталий, разыгрывающихся в доме. А Жолт с каждым днем задает своим родителям всё более трудные педагогические задачи.

Вот он — правда, как выясняется, ради познания — с помощью увеличительного стекла сжигает букашек… Вот он, поздно придя домой, влезает на дерево и с наслаждением наблюдает поведение встревоженных его долгим отсутствием родителей… Вот он впервые напивается пьяным…

А между этими поступками долгие разговоры с отцом, наставления, угрозы, даже затрещина (правда, единственная и никогда потом больше не повторявшаяся)… И все без пользы, без результата.

«Постепенно я начну мыслить так же, как этот Липтак, — говорит, отчаявшись, доктор Керекеш жене. — Почему некто совершает дурные поступки? Потому что он негодяй».

Как соблазнительно и легко назвать Жолта бесчувственным негодяем, гаденьким хулиганом (глава пятая «Ты просто гаденький хулиган!»). Но разве это объяснит что-нибудь в Жолте и разве поможет ему такая характеристика! Они, эти характеристики, даются отцом после каждого проступка Жолта, их много, и в результате сам Керекеш ни в одну из них не верит (в противном случае, зачем их постоянно менять?). Керекеш попадает в заколдованный педагогический круг.

Третьему наставнику Жолта, его мачехе Магде-два, дано иначе видеть Жолта. Поэтому она меньше спорит с Жолтом и больше — с мужем, доктором Керекешем, в обращении которого с сыном она находит немало изъянов. Ей, как и Жолту, не по душе метод проработок. «Магда понимала, — пишет автор, — что пристрастные расспросы и поучения отца едва ли улучшат отношения между ним и сыном». Магда даже называет Керекеша диктатором, знающим только одно: приказывать и наказывать. Но Жолт не слышит этих размышлений Магды о нем самом. Магда делится ими с мужем. С Жолтом же она ровна, приветлива, заботлива. И вовсе не потому, что ее положение в доме несколько иное, чем положение родной матери.

Шомоди Тот вовлекает нас в сложный мир отношений в семье постепенно, заставляя нас самих думать и размышлять о Жолте и его поступках. В начале романа он как бы закадровый герой. О нем много говорят дядя Тибор, отец, Магда, учителя и соседи. И вот появляется сам Жолт… «В половине десятого в квартиру ввалился Жолт, с головы до ног покрытый пылью и похожий на поседевшего в молодости негра. Он был не один. За ним на какой-то ветхой веревке ковыляла пятнистая дворняга с гремящими, как у скелета, костями и глазами, подернутыми старческой катарактой. На вид ей было лет двадцать…

Жолт рывком втащил ее в квартиру и, посмеиваясь от смущения, сказал:

— Она сирота, эта собака. Ее потеряли. Я найду хозяина, и дело с концом. А пока пускай поживет у нас. О'кэй?

Керекеш встал, молча вышел в свой кабинет и так хлопнул дверью, что она треснула, как сломанная кость».

Это одна из завязок романа. Я не случайно подробно привожу эту сцену.

Теперь мы видим все как бы двойным зрением: своим собственным и окружающих Жолта людей. С этой сцены нам приоткрываются чувства Жолта, о которых, как говорит Магда, они с отцом «почти ничего не знают».

Отец не понял Жолта. Он подумал, что сын, может быть, украл это «жалкое, отвратительное животное». И зачем? Ведь это же убогая карикатура на предмет страстных мечтаний Жолта.

Но дело ведь не в карикатуре, не во внешнем! Здесь важно понять и оценить чувства Жолта! Он, мечтавший о прекрасной собаке, вдруг трогательно заботится о бездомном существе. И мы видим, как автор тонко, неназойливо меняет мнение о Жолте как о бесчувственном мальчике. Оказывается, он любит животных, у него есть чувство жалости, сострадания. А как же быть с мухами, которых Жолт умерщвлял с помощью увеличительного стекла, рассматривая в микроскоп их предсмертные судороги? Казалось бы, эти эмоции и поступки оправдать невозможно. И тем не менее здесь есть оттенок, и очень важный: Жолт это делает не из желания насладиться страданиями насекомого, а совсем по другой причине — его привлекает наблюдение, анализ, момент познания.

Пытливость, иногда слишком обостренная, никогда не покидала Жолта, даже в самых неподходящих для нее случаях. Когда отец ругал Жолта за его проступки, сын не реагировал на его слова, а внимательно изучал его поведение, словно читал захватывающую книгу.

«Тогда ему даже и в голову не пришло считать свой поступок преступным. Они же его не видели, а у него вдруг такая возможность: проследить поведение их в необычных и тягостных обстоятельствах — ведь это редкостный, изумительный случай!»

Разумеется, трудно принять то, что Жолт, как бы анатомируя поведение людей, реакции учителей и родителей, их жесты и мимику, почти не придавал значения тем страданиям и эмоциям, которые он своими поступками вызывал. В этом есть, как говорит писатель, «что-то уродливое, атавистическое».

Однажды он пытался анатомировать и себя. Попав в компанию завзятого драчуна и воришки Хенрика, он пил водку, но не из удовольствия, а опять-таки из любопытства. Ему хотелось заглянуть в себя, чтобы узнать, что творит алкоголь.

Та же самая пытливость Жолта превращает его поездку с Дани в Зебегень в содержательный, необыкновенный день. Если Дани «все равно», кого увидеть в лесу, зайца или косулю, «все равно», отчего умер уж, то Жолту это в высшей степени интересно. Он с жадностью исследователя рассматривает растерзанного, окровавленного ужа, сообщает равнодушному к его увлечению Дани много интересных сведений о внутреннем строении ужа и по некоторым приметам точно определяет, что уж стал жертвой сарыча. Зачарованно и с восхищением наблюдает Жолт за детенышами-косулями.

Но не только пытливым и умным, понимающим и чувствующим красоту природы раскрывается в этой поездке Жолт. Автор дает нам возможность заглянуть и в его сердце, открытое добру.

Доволен ли Жолт собой? Можно ли считать его слова другу «В том-то и беда твоя, Дани, что никогда у тебя не хватит духу выкинуть настоящее коленце» основой его жизни? Думается, что нет. Это амплуа его случайного знакомого Хенрика, подбившего Жолта к выпивке и к нелепым кражам в магазине. Но Жолту «подвиги» Хенрика вовсе не по душе, и он бежит из его квартиры с ее диковинным хламом, бежит от ее отвратительных хозяев. И осадок от этой истории остается у него скверный.

Но еще более прозревает Жолт во время игры Дани на гитаре. Это случилось на торжественном вечере, посвященном окончанию учебного года. Дани, которого Жолт упрекал в неромантичности, играл потрясающе. И тогда Жолт понял, что его близорукий, внешне такой незаметный друг разительно отличается от всех. Он был словно укор многим — в том числе и Жолту, — из кожи лезшим, чтобы на них обратили внимание. Вмиг обесценились «блистательные проделки» Жолта, и он мысленно творит исповедь:

«Смотрите все, старики, малышня! Вот я, Жолт Керекеш, зверски интересный парень, тот самый, который веселится порой на уроках во время объяснений учителя, потешается над зазевавшимися растяпами, который и бровью не поведет, если его срежут по какому-нибудь предмету, потому что главное для него — «блистательные» проделки, сверкающие, как ртутные шарики, он набил ими до отказа карманы и разбрасывает, где ему вздумается… Но в конце концов он остается один; один со всеми своими ртутными шариками, и о нем забывают начисто; а ртутные шарики раскатываются и, утратив блеск, становятся просто грязными шариками».

Жолт умеет анализировать свои поступки, отличать добро от зла. И если он совершает ошибки, то вовсе не из-за упоения ими. У него открытое лицо. Он искренен. Когда отец говорит ему о необходимости быть скромным, он соглашается, но предложение читать Йокаи отвергает: он ему не интересен.

Ему бы очень хотелось ладить с отцом, разговаривать с ним, а не выслушивать только его назидания. «Если бы отец мог разговаривать о другом, а не только об успеваемости и «будущем», Жолт рассказал бы ему, в какой отличной форме находится Зебулон, как прекрасно он сдал экзамен на горе Шаш и получил бронзовую медаль. Каким интересным и человеческим мог стать разговор о Зебулоне». Но сам изменить трудные отношения с отцом он не может, не хватает душевного опыта. И он то затевает с ним спор или чаще совсем уходит от спора, разыгрывает перед отцом «дурачка», превращается в ничто. Он боится отца. И эта боязнь, страх развивают в нем уже, казалось, оставившую его болезнь — заикание. Но более страшен, чем эта болезнь, развившийся комплекс неполноценности. В этот образ никчемного, неудавшегося мальчика Жолт поверил. «Я ничего не знаю и не умею», — говорит он в порыве откровенности матери.