Секс в большом искусстве, или Как охмурить гения - Элисон Пейс

В хлопушках оказались разноцветные бумажные короны. Яркие остроконечные колпачки розового, алого, желтого, зеленого и синего цветов расцветили праздничный стол, живо напомнив мне о рубашках Йена. Когда собравшиеся, кроме Илайджи, стали подниматься и подходить к столу с закусками наполнять тарелки, Йен в ярко-розовой тиаре сиял счастливой улыбкой, словно каждый день видел гостей в бумажных коронах и собаку за столом на персональном стуле.

Вернувшись на свое место, я заметила, что мама сидит, положив руки на колени, перед пустой тарелкой. Я испугалась: что происходит? Неужели она не собирается есть в знак солидарности с Илайджей, не допущенной к праздничной трапезе?

— Где вы работаете? — спросила Нана, глядя на Йена в упор.

— В сфере искусства, — отозвался Йен, польщенный вопросом, который ему не задавали уже много лет.

— Дженни любит искусство. Она работает в артгалерее, и у нее ужасный начальник.

— О да, — согласился Йен и подмигнул мне.

— Ну а чем вы конкретно занимаетесь? — не отставала Нана.

— Я — скульптор.

— Пф… не очень-то прибыльное занятие, — скривилась Нана, но тут же покровительственно потрепала Йена по руке. — Но не беспокойтесь, милый, вы молоды, еще успеете подыскать нормальную профессию.

И Нана, вооружившись ножом и вилкой, сосредоточилась на ростбифе. Перехваченное дыхание вскоре восстановилось, и, радуясь, что тетка замолчала, я принялась за свою порцию.

— Вы — лютеранин? — вдруг поинтересовалась Нана.

— Простите? — поспешно переспросил Йен, проглотив первый кусок, не пережевав.

— Вы — лютеранин?

— Нана… — начала я, беспомощно посмотрев на отца, но тот был занят едой, так же гордо сидя в бумажном колпаке, как Йен — в своем.

— Нет, не лютеранин, — ответил Йен.

— Значит, католик? У католиков сейчас такие потрясения… Как вам, должно быть, тяжело!

— Нет, я не католик. Принадлежу к англиканской церкви.

— Никогда о такой не слышала, — безапелляционно сказала Нана, словно Реформацию и впрямь не утверждали. Я подумала — откуда наше семейство вообще что-то знает об истории религии, когда услышала теткин голос: — Милый, а может, вам перейти в лютеранство? Вот была бы радость! Дженни, кажется, еще не встречалась с лютеранами. А кем был тот, высокий, из Техаса? Методистом? Он мне никогда не нравился. Скажите теперь, права я оказалась? То-то. Никакого понятия о чести.

— Нана, ты, это… — начала я.

— Помолчи, Дженни, у нас с Йеном серьезный разговор.

Я смотрела на Йена, стараясь поймать его взгляд и дать понять, что я всячески извиняюсь, помираю со стыда и вообще меня удочерили, но Йен на меня не смотрел, ловя каждое слово Наны.

— К тому же чересчур высокий. К чему человеку расти такой дылдой? — обратилась она к собравшимся, прежде чем снова заговорить с Йеном. — Вот ты совсем не высокий. Можно сказать, росточком не вышел. Но для Джейн это даже лучше. Она у нас такая тщедушная.

— Нана, — воспользовалась я секундой тишины. — У нас с Йеном не роман, мы вместе работаем и… мы друзья. — Почувствовав, что краснею, я подняла глаза и встретилась взглядом с Йеном. Он улыбнулся и, судя по тому, как изменилось выражение его лица, старался дать понять: все прекрасно и очень ему по душе.

— О-о-о… — На мгновение тетка растерялась, но тут же перешла на драматический шепот: — Милый-то он милый, этого не отнять, но зарабатывает мало, к тому же католики любят большие семьи, чтобы сто детей носилось по дому, а ей уже не шестнадцать, где тут успеть нарожать сто детей…

— Не шестнадцать, это точно! — ввернул дядя Фред.

— В моих глазах тебе всегда будет шестнадцать, — великодушно сказал отец.

Спасибо, папуля!

Я пристально рассматривала пол, полностью уйдя в это занятие, и когда раздался вой, я несколько секунд не могла понять, что произошло. Сидевшая рядом с Йеном Илайджа, подняв морду к потолку, выла громко и с чувством.

Илия-пророк, помоги!

— Что случилось, Илайджа? — повысила голос тетя Сэнди, силясь перекрыть вой. Я поняла, что сейчас начнется — мамуля не упустит такую возможность. Нечего и пытаться остановить надвигающуюся грозу. Я умоляюще взглянула на мать в надежде отложить пробу собачьей еды и осмотр собачьей миски.

— Илайджа, бедняжка, голодна, — пожаловалась мать тетке и, повернувшись к Йену, громко добавила: — Джейн просила не кормить малышку за столом в вашем присутствии, и я обещала, что не буду.

Йен сжал губы. Я боялась, что он вот-вот вскочит и с воплем выбежит на улицу, я и сама готова была помчаться куда глаза глядят, подальше от жуткого воя. Однако Йен чудесным образом овладел собой и улыбнулся моей матери:

— О, не стоит заставлять ее страдать из-за меня!

Илайджа замолчала и, застыдившись, опустила голову над пустой тарелкой. Возможно, потому, что собака сидела с горестным и заброшенным видом, или желая предупредить подробное описание неполадок с пищеварением шнауцерихи, ее собачьих проблем с самооценкой и третьего по счету ветеринара, а может, ради Рождества, но я сдалась:

— Ладно, мама, Илайдже нужно поесть.

Включившись в конкурс на звание самого доброго человека, я сама пошла на кухню, где (именно там, где я ожидала, — в центре кухонного стола) стояла тарелка с измельченным в пыль ростбифом, зелеными бобами, превращенными в блендере в кашу, и картофельным пюре. Глубоко вздохнув — себя не переделать, — я направилась обратно в столовую служить Илайдже за рождественским пиром.

Все снова принялись за еду. Мама изобретательно кормила Илайджу с ложечки, отвлекая собаку фигурами высшего пилотажа; тема религии и низких доходов Йена была забыта, и все шло прекрасно, пока…

— Уже пора? — спросила тетя Сэнди, когда мы допивали кофе с пирогом.

Черт бы тебя побрал, тетя Сэнди!

— Думаю, пора! — захлопала в ладоши мать.

Черт побери мой склероз!

— А ну, передай шнауцера! — воскликнул отец.

И ты, папа!..

— Передай собаку! — вторил дядя Фред.

Все принялись ритмично хлопать, раскачиваясь из стороны в сторону. Йен вопросительно взглянул на меня, но я, онемев от неловкости, не знала, что сказать гостю, как посоветовать себя вести, и лишь покачала головой. Он улыбнулся, пожал плечами и тоже начал хлопать. Достойным выходом казалось кинуться на кухню и сунуть голову в духовку; альтернативой было присоединиться к ритмичным хлопкам. Люди хлопали, раскачиваясь, Илайджа временами гавкала. Постепенно аплодисменты стихли: все выжидательно смотрели на Йена.

— Йен, — очень раздраженно сказала Нана. — Илайджу всегда передают соседу слева.