Право на одиночество. Часть 1 - Сергей Васильцев

удалось. Поднять меня – тем более. Напарник крыл тело матом. Потом, отчаявшись, принялся пинать ногами, пока не понял, что оно снова стало человеком. Мной стало и начало подавать признаки жизни. Я заворочался, и нам удалось все ж стянуть лямки с плеч. Рюкзак тяжело скатился к самому дну канавы и совсем утонул в снегу. Теперь Леха взялся уже за меня. Мы не очень-то отличались в своих кондициях, но он меня доконал. Мы лезли вверх, обрывались и скатывались, но выбрались наружу. Там на верху пошел снег. Усилился ветер, и его порывы совершенно забивали глаза. Пальцы уже совсем не двигались. И я опять раскис. Но не Леха. Он бросил мою тушу на краю канавы и полез назад – за рюкзаком. Подвалила Дара и подставила свое теплое брюхо, давая возможность отогреть пальцы. Когда второй тюк с добычей оказался на поверхности, мы разом двинулись дальше. Натянули, корячась, наши рюкзаки и пошли. Через сотню метров ритм ходьбы съел все мысли, а потом и мир вокруг. Дорога, снег, ветер, белое пространство, собака у ног, час, другой, деревня, дом, печка, и в ней – резво заурчавшее на сухих дровах пламя. Добрались.

Дальнейшее было делом техники. Мощный снегоход «Буран» зацепил сани и в какой-нибудь час снова был у сваленного мяса. Погрузили и махом назад. Мужики уже сбегали за водкой. Зацепили по домам соленых грибков с огурчиками. Сосед притаранил кастрюлю квашеной капусты. Уже скворчали на печке здоровые куски кабаньей вырезки. Застолье намечалось долгим.

– Ну и здоров же был, – восхитился молодой, почти незнакомый парень, вертя в руках вырубленные из пасти подклычники. – Да, удалась охотка, – и осекся под Лешкиным взглядом.

Я сидел у камина. И эта бестолковая болтовня была ничуть не хуже игры огня в камине и прочей мишуры, застилающей бессмысленный трагизм происходящих событий. Сегодня я потерял друга. На глазах и навсегда. Другие исчезают незаметней. Жмут руку и садятся в поезд. Обещают вернуться и не возвращаются. Но там еще остается надежда. Великое слово.

* Ну, не горюй, – подлил сосед жидкости в рюмочку. – Все в жизни бывает. Это ведь только пес.

Да! Классная была охота. Я улыбнулся, вспомнив как Дарка драла за уши, обучая охотничьей премудрости бестолкового еще Звона – наследника Рыдала. Как неслись гончие по прозрачному осеннему лесу или в тумане, фосфоресцирующем в свете луны. Как призывно пел старинный, еще дедовский рог, и хрустели под ногами подернутые инеем листья. Охота. Жуткая страсть, которая не подчиняется никаким доводам рассудка с его бездарной целесообразностью. Ритуал, где в конце обязательно совершается вынос тела – такой же как сама жизнь.

– Пойдем, конечно. Пойдем и на зайцев, – откликнулся я эхом на Лешкину фразу. – В лес, так в лес. Для чего же собак держим.

– Всего лишь для того (не сочти за помпезность), чтобы доказать себе же, что мы не до конца еще эмансипированные ублюдки.

* И расфуфыренная сволочь.

– Хихикай, хихикай. И все-таки первородный зверь еще сохраняет свою силу. Хищник – венец эволюции. Высокопарно, да? – И сам себе ответил. – Сейчас можно. Природа поэтична сама по себе. Урбанистика ее нивелирует. Шпенглер в чем-то, безусловно, прав. О чем задумался?

– О том же самом. Человек живет, чтобы реализовать свое желание жить, а не только удовлетворяться некой рассудочной целесообразностью сознательного бытия.

– Ты сам-то понял, что сказал.

– Конечно. Реализовать желание…

Гуси пошли часам к шести. Мы торопливо залили костер и расползлись по скрадкам. После трех жутких промахов пара гусей завалилась почти подряд. Первый камнем рухнул у самых ног. Второй – крупный гуменник, приложенный на доброй сотне метров, пал, пролетев чуть не версту. И мы топали за ним по болотистым полям, по хляби, подернутой снегом, через траншеи мелиораторов и добыли его уже в сумерках по наводке Гнора. Птица заметила собаку и кинулась бежать, нелепо размахивая крыльями. Шансов никаких. Только несколько минут погони. Когда мы добрались до них, пес опять сидел со скучающим видом, словно говоря: «Это вам не гаршнепов в чапыжнике разыскивать».

Два дня на природе дали возможность, как следует подумать о складывающихся обстоятельствах. Глупо рассказывать о производственных планах человеку, который любуется закатом. Но жизнь – совсем другое дело!

Мандраж охоты держал нервы в постоянном напряжении и в то же время не мешал двигаться мыслям. Наоборот, он не позволял им сорваться в истерическое: «Чем хуже, тем лучше!» И что же получилось?

Je reserve ca pour moc – meme! (Я оставляю это для себя самого!) – Как сказала бы моя бабушка. Решение принято. Но если там где и гостил категорический императив, то только как неприятное дополнение к мотивации поступков. И я больше не искал фантазий и уловок, потому что мог спокойно смотреть в глаза реальности. Или ирреальности – не знаю.

Машина легко неслась по трассе, выученной на зубок от частых повторений. Мы были слегка взбудоражены и насыщены протекшими днями. Выдохнулись? Отдохнули? Пожалуй. С избытком. Но не чересчур. Тем не менее, выговорились, высказались. Сделали нечто важное. Для себя. Теперь молчали. Слушали радио.

Очередную забастовку шахтеров удалось погасить очередным вливанием из бюджета; за счет бюджетников, значит. Выходные выдались спокойными. Убили только одного солидного бизнесмена. Да и то в пьяной драке между собутыльниками. И не просто так. В партийном пансионате. Бывшем? В пансионате власти – так точнее. Очередной аукцион по продаже крупного пакета акций Государственной нефтяной компании обещал новый крупный финансовый скандал. Плановое выступление главы милицейского ведомства объясняло, почему так трудно работать по поискам убийц вице-губернатора Маневича. Учителям и медикам в очередной раз повысили оклады. Теперь после оплаты квартиры и транспортных издержек можно купить по буханке хлеба в день. Они, конечно, не шахтеры.

Мой отец тоже шахтером никогда не был. Отчаянный кухонный демократ – он был (есть) одновременно талантливым конструктором и руководил в годы застоя подразделением, в котором работало не менее 200 спецов, не считая техников и всякого обслуживающего персонала. Сейчас, в эпоху бурного развития у него осталось 7 пенсионеров. И тем зарплату не из чего платить. И, когда я рассказываю, как будет хорошо лет эдак через 10–20, он отмалчивается. А на последних выборах пошел голосовать за коммунистов. Пришел черед отмалчиваться мне…

А жизнь текла своим чередом. Мы докатились, ввалились, выгрузили вещи. Я прибыл.

* Пока, Леха! До встречи в следующий раз.

* Покедова! Когда он только будет?

* Когда-нибудь…

Мне удалось уже разложить по местам привезенный скарб и открыть горелку под чайником, ища по карманам