Гордость и гордыня - Джейн Остин

Элизабет очень хотелось узнать у экономки, правда ли, что ее хозяин в отъезде, но у нее не хватило смелости. Наконец об этом осведомился ее дядя, и она испуганно отвернулась. Миссис Рейнольдс ответила, что да, но добавила:

— Однако мы ожидаем его завтра с большим числом гостей.

И Элизабет возрадовалась, что они не задержались в пути на лишний день.

Тут тетушка подозвала ее взглянуть на картину. Она подошла и увидела на каминной полке среди других миниатюр портрет мистера Уикхема. Тетушка с улыбкой спросила, как ей нравится эта миниатюра. Экономка подошла к ним и объяснила, что это портрет молодого джентльмена, сына управляющего ее покойного хозяина, который дал ему образование, оплачивая все расходы из своего кармана.

— Теперь он стал военным, — сказала она, — но, боюсь, из него не вышло ничего путного.

Миссис Гардинер посмотрела на племянницу с улыбкой, но Элизабет не сумела улыбнуться ей в ответ.

— А это, — сказала миссис Рейнольдс, указывая на другую миниатюру, — мой хозяин, и он очень похож. Рисовано тогда же, когда и та, лет восемь назад..

— Я много наслышана о благородной внешности вашего хозяина, — заметила миссис Гардинер, глядя на портрет. — И такое красивое лицо! А вот велико ли сходство, нам, Лиззи, можешь сказать ты.

При этом намеке на знакомство Элизабет с хозяином Пемберли миссис Рейнольдс взглянула на нее с заметным уважением.

— Барышня знает мистера Дарси?

Элизабет порозовела и сказала:

— Немного.

— И вы согласны, что он очень красивый джентльмен, мисс?

— Да, очень. — Я думаю, красивей его не найти. Ну, в галерее наверху вы увидите его большой портрет получше. Мой покойный хозяин особенно отличал эту комнату, и все тут осталось как при нем. Он очень любил эти миниатюры.

Теперь Элизабет поняла, почему среди них остался портрет мистера Уикхема.

Затем миссис Рейнольдс обратила их внимание на миниатюру мисс Дарси, нарисованную, когда ей было восемь лет.

— А мисс Дарси так же красива, как ее брат? — спросил мистер Гардинер.

— O да! Красивей барышни не сыскать, и так хорошо образованна! Играет на фортепьянах и поет весь день. B соседней комнате стоит новый инструмент, подарок ей от моего хозяина. Она приедет с ним завтра.

Мистер Гардинер, чьи манеры были мягкими и приятными, поддерживал ее разговорчивость уместными вопросами и замечаниями. Миссис Рейнольдс то ли из гордости, то ли из преданности, видимо, получала большое удовольствие, рассказывая о своем хозяине и его сестре.

— A ваш хозяин подолгу живет в Пемберли в течение года?

— Не так подолгу, как мне хотелось бы, сэр. Но, пожалуй, проводит тут полгода, а мисс Дарси всегда приезжает на лето.

«Если только, — подумала Элизабет, — не отправляется в Рамсгет».

— Когда ваш хозяин женится, вы станете видеть его чаще.

— Да, сэр, да только не знаю, когда это случится! Представить себе не могу, какая невеста будет ему парой!

Мистер и миссис Гардинеры улыбнулись, а Элизабет не удержалась и заметила:

— Право, если вы так думаете, это большая ему похвала.

— Я говорю чистую правду, и так скажут все, кто его знает, — ответила экономка.

Элизабет подумала, что это уж чересчур, и еще больше изумилась, когда миссис Рейнольдс добавила:

— Я за всю мою жизнь ни разу от него сердитого слова не слышала, а знаю его с той поры, как ему было четыре годика.

Такая хвала превзошла все остальные и совсем уж не соответствовала ее представлению о мистере Дарси. Ей всегда казалось, что его характер никто бы не назвал добрым. Она была вся внимание, жаждала услышать больше и была очень благодарна дяде, когда он сказал:

— Не много найдется людей, про кого можно сказать столько хорошего. Вам выпала большая удача, раз у вас такой хозяин.

— Мне ли не знать, сэр. Да обойди я весь мир, лучшего не нашла бы. Так я всегда замечала, что те, кто в детстве добры, и вырастают добрыми; а он всегда был самым ласковым, самым добросердечным мальчиком на свете.

Элизабет была поражена. «Неужели речь идет о мистере Дарси?» — подумала она.

— Его отец был превосходным человеком, — сказала миссис Гардинер.

— Да, сударыня, что так, то так. И сын будет таким же, таким же щедрым с неимущими.

Элизабет слушала, дивилась, сомневалась и с нетерпением ждала услышать больше. Ничто другое в словах миссис Рейнольдс ее не занимало. Тщетно экономка объясняла сюжеты картин, называла размеры комнат, цену мебели. Мистера Гардинера очень забавляла преданность господам, которой он объяснял такие восхваления мистера Дарси, поэтому вскоре он вернулся к той же теме, и, пока они поднимались по парадной лестнице, экономка с жаром описывала всяческие его добродетели.

— A уж как он заботится о поместье и о тех, кто ему служит! Не то что нынешние молодые господа, которые ни о ком, кроме себя, не пекутся. Да любой арендатор, любой слуга здесь то же скажет. Вот про него говорят, будто он гордец, а я ничего такого не замечала. По-моему, дело тут в том, что он не болтун не в пример другим молодым господам.

«В каком прекрасном свете она его представляет», — думала Элизабет.

— Такие похвалы ему, — шепнула ей тетушка, — не совсем согласуются с тем, как он обошелся с нашим бедным другом.

— Может быть, мы обманывались.

— Не очень вероятно. Ведь источник наших сведений такой надежный.

Когда они поднялись на широкую верхнюю площадку, их проводили в прелестную гостиную, совсем недавно обставленную в самых светлых тонах с еще большим изяществом, чем комнаты внизу, и миссис Рейнольдс объяснила, что она предназначена для мисс Дарси: когда она последний раз была в Пемберли, эта комната ей особенно понравилась.

— Он, бесспорно, прекрасный брат, — заметила Элизабет, походя к окну.

Миссис Рейнольдс предвкушала радость мисс Дарси, когда та войдет в свою новую гостиную

— И он всегда так, — продолжала она. — Если что-нибудь может доставить удовольствие его сестрице, он сразу же все сделает. Ну, просто все, что ей угодно.

Им оставалось осмотреть картинную галерею и две-три парадные спальни. Галерею украшало много прекрасных картин, но Элизабет ничего не понимала в живописи и еще внизу с большим удовольствием рассматривала рисунки мисс Дарси пастелью, по большей части изображавшие что-то более ей интересное, да и более понятное.

Висело в галерее и большое число портретов, однако в них не было ничего, что могло бы привлечь внимание посторонних. Элизабет прошла вперед в поисках единственного знакомого ей лица. Наконец она остановилась перед ним — удивительно похожим портретом мистера Дарси, на чьих губах играла улыбка, которую, вспомнилось ей, она иногда замечала у него, когда он смотрел на нее. Она несколько минут простояла перед портретом в серьезном созерцании и вернулась к нему еще раз перед тем, как они покинули галерею. Миссис Рейнольдс сообщила им, что портрет был написан еще при жизни отца мистера Дарси.

Несомненно, в эту минуту Элизабет испытывала к оригиналу куда лучшие чувства, чем когда-либо прежде за все время их знакомства. Похвалы, которыми его осыпала миссис Рейнольдс, значили очень много. Какая похвала имеет больший вес, нежели отзыв наблюдательной прислуги? Брат, владелец поместья, хозяин дома — благополучие и счастье скольких людей от него зависит! B его власти доставить им столько радости или же столько горя! Сколько добра он может сделать, сколько зла причинить! Вот о чем думала Элизабет. Каждая мысль, подсказанная словами экономки, говорила в его пользу. И, стоя перед портретом, на котором он был изображен так, что его глаза были устремлены на нее, она подумала о его чувстве к ней с куда большей благодарностью, чем когда-либо прежде, — она вспомнила пылкость этого чувства и почти извинила неуместную форму его выражения.

Когда осмотр комнат, открытых для публики, был завершен, они спустились вниз и попрощались с экономкой, которая поручила их садовнику, поджидавшему у входной двери.

Они направились через лужайку к речке, но остановились, чтобы оглянуться на дом, и пока мистер Гардинер старался определить век, когда он был построен, из-за угла, по дорожке, которая вела от конюшен, вдруг вышел его владелец. От Элизабет его отделяло лишь шагов двадцать, и он появился перед ней столь внезапно, что было невозможно сделать вид, будто она его не заметила. Их глаза тут же встретились, и по лицам обоих разлилась жаркая краска. Он был поражен и на мгновение словно окаменел от изумления. Но тотчас взял себя в руки, подошел к ним и заговорил с Элизабет, если и не твердым голосом, то, во всяком случае, с безупречной учтивостью.

Она было невольно отвернулась, но остановилась, когда он направился к ней, и слушала его приветствие со смущением, преодолеть которое была не в силах. Даже если бы манера его появления и сходство с портретом, который они только что видели, не сказали бы ее дяде и тетушке, кто он такой, выражение удивления на лице садовника, когда он внезапно увидел своего хозяина, объяснило бы им все. Они оставались немного в стороне, пока он разговаривал с их племянницей, которая от изумления и смущения едва осмеливалась поднять на нега глаза и не понимала, что отвечает на его вежливые вопросы о здоровье ее близких. Пораженная переменой в его манерах после их последней встречи, теряясь все больше после каждой произнесенной им фразы, изнемогая от неловкости, что он застал ее здесь, Элизабет чувствовала, что недолгие минуты их разговора были, пожалуй, самыми тягостными в ее жизни. Да и он, казалось, испытывал не меньшую неловкость. B его голосе не было обычной невозмутимости, и он с такой поспешностью несколько раз осведомился, давно ли она покинула Лонгборн и долго ли пробудет в Дербишире, что нельзя было не догадаться о смятении, царившем в его мыслях.