Венеция не в Италии - Иван Кальберак

– Что с тобой случилось?

– Нечто такое, что изменит всю нашу жизнь. Вот послушай… Сегодня утром я решил поплавать в лагуне.

– Ты что, с ума сошел, туда же завод спускает всю свою гадость!

– Не беспокойся, я пошел в другую сторону.

– Вода, наверно, была ледяная?!

– Да, прохладная… Но ты послушай… Ну вот, плавал я, плавал, и вдруг на меня что-то нашло, и я придумал… Не догадываешься, что?

– Нет.

– Я придумал новый стиль плавания! Ни с того ни с сего, по наитию. Понимаешь, что это значит?

– Не совсем.

– Официально существует только четыре стиля, и, если вдуматься, это очень мало, тебе так не кажется?

– Может, и немного, но, с другой стороны, вполне достаточно…

– Нет-нет, слишком мало, и сегодня утром я придумал совершенно новый способ движения в воде, при котором расходуется гораздо меньше энергии… Расслабляющее, очень приятное плавание… Это похоже на то, как плавают собаки или слоны… Представляешь, какую кучу денег мы огребем, если сможем продать всему миру новый стиль плавания?

Вот так иногда начинаются дни в обществе моего папы: в четвертом измерении. Я взял себя в руки и попытался прибегнуть к логике – должен же остаться в семье хоть один сколько-нибудь здравомыслящий человек.

– По-твоему, парень, который придумал, например, брасс, стал миллиардером?

– Если не стал, значит, не получил на него патент, но я-то получу! И если людям это понравится, мы станем богатыми, сынок. Богатыми!

Я счел за лучшее промолчать, иначе дискуссия затянулась бы до обеда. И жестом показал, что хочу еще немного поспать.

– А знаешь, как я назову этот новый стиль?

– Нет, папа. – Креветка!

– Ты это серьезно?

– Слушай, но ведь есть же стиль баттерфляй, хотя бабочки даже не умеют плавать… Так почему не быть стилю креветка?!

– Я посплю еще, ладно?

– Твоя мама считает, что это гениальная идея.

– Поговорим позже, папа.

Полчаса спустя я пил горячий шоколад с круассанами, купленными в магазинчике при кемпинге, – мне объяснили, что сегодня у нас небольшой праздник. Все уже встали и приступили к своим обязанностям. Фабрис и Наташа, взявшись с двух сторон за ручки большой лохани, пошли в санузел мыть посуду, оставшуюся после завтрака. Они смотрели друг на друга влюбленными глазами.

– Ты свою кружку вымоешь сам, – бросил мне Фабрис вместо приветствия. Когда дело касается интендантской службы, военные не признают компромиссов. Папа вернулся из душевой в плавках, вьетнамках, с полотенцем через плечо и несессером под мышкой – сама элегантность – и с улыбкой, какая бывала у него по торжественным дням.

– Смотри, никому ни слова о креветке! Не хочу, чтобы у меня украли идею. Я рассчитываю на тебя!

Я энергично кивнул. Мама уже была одета и наводила порядок в трейлере; папа пошел к ней.

Оставшись один за складным столиком, я стал задумчиво разглядывать лагуну и Венецию, от которой меня отделяла неподвижная, как зеркало, вода. Погода по-прежнему стояла прекрасная, ветра почти не было. Какой-то лайнер вспорол небо. Увидев, что я замечтался, мама велела мне поторопиться.

Я сел на заднее сиденье машины, с другой стороны сидел мой брат, а посредине – Наташа. Папа включил радио, и зазвучала его песня-фетиш. «АЗИМ…БОНАНГА!!!» Наташа на мгновение впала в ступор. Ее можно было понять: трудно не удивиться, когда слышишь это в первый раз, да еще рано утром, не вполне стряхнув с себя сон. Конечно, ей доводилось видеть цирковые номера, но этот номер показывали не в шапито, а в жизни.

– Ну давайте, пойте вместе со мной, нечего сидеть с кислыми рожами! «АЗИМ БОНАНГА… АЗИМ… БОНА…»

– У него африканские корни? – негромко спросила у меня Наташа.

– Часть его родни – черноногие, – вполголоса признался я, – но папа не любит, когда ему напоминают об этом.

Если я правильно понял, черноногими называют французов, приехавших из Северной Африки, хотя они не чернокожие, а абсолютно белые, включая ноги. Не совсем ясно, почему их так называют. Во всяком случае, до головы эта чернота точно не дошла, если вы понимаете, что я имею в виду. Правда, бывают исключения, например, мой папа, который, как вы наверняка заметили, не стремится походить на других.

Наташа кивнула, как бы говоря «а-а, все ясно», однако не похоже было, чтобы ситуация для нее прояснилась. Когда мой папа начинает петь, это вызывает у меня смешанные чувства: с одной стороны – нежность, с другой – смятение; мне хочется броситься к нему на шею, и одновременно возникает сильнейшее желание оказаться на другом конце света. Потому что жизнь, как я вам уже говорил, вся соткана из противоречий.

– Ну, давайте, пойте! – настаивал папа. Настаивать – это он умеет. – Слова все время одни и те же: АЗИМ БОНАНГА! Поставить еще раз?

– Нет, спасибо, – холодно произнес я. – Один раз послушали – и хватит, хорошенького понемножку…

– Вам не нравится мое мелодичное пение?

Никто ему не ответил; тогда он приглушил музыку и стал просто следить за дорогой. А я наблюдал за Наташей, не желая упускать ни крупицы ее природного очарования. Почему красивая девушка так волнует чувства, вызывает желание, пробуждает фантазии? Каким химическим, или биологическим, или нейронным процессом обусловлено это явление? До сих пор я не осмеливался задать такой вопрос преподавателю физики, но даже если осмелюсь, то вряд ли получу вразумительный ответ. Это все равно что спросить, почему зебры полосатые: когда речь идет об одной из загадок науки, можно строить гипотезы до бесконечности, но наверняка ничего сказать нельзя.

– Перед Венецией мы заедем еще в одно место, недалеко отсюда. Это будет сюрприз.

– Мы едем в гости? К кому? – удивился я.

– Не могу тебе сказать. Но этот визит – одна из причин, почему я решил привезти сюда всю нашу семью. А может, даже главная цель нашего приезда.

– Вот как?! Значит, мы приехали не для того, чтобы я попал на концерт, и не для того, чтобы мама увидела Большой канал?

– И для этого тоже, но не только.

Я не знал, как отнестись к его словам: то ли это полная чушь, то ли в сказанном все же есть доля правды, часто он смешивает ложь и правду, чтобы обмануть врага.

– Речь о чем-то серьезном? – забеспокоился я. Наташа смотрела в окно; однако я чувствовал, что она навострила уши.

– Да, очень серьезном, в жизни есть место не одному только веселью.

После этого громкого заявления, которое ничего не проясняло и заставляло предполагать самое худшее, он свернул направо.

Через несколько минут мы оказались перед