Грозный идол, или Строители ада на земле - Анатолий Оттович Эльснер

в Зеленый Рай. Лица их были хмуры, и большинство их шли с опущенными вниз головами, и если кое-где и раздавался смех, то в нем не слышалось никакой веселости. Вместо смеха раздавались ворчливые голоса всяких мелких начальников и белобородых отцов, обязанных, под страхом самим быть высеченными, учить смирению и покорности людей молодых. Они это и делали, одни из боязни, другие по чувству власти, и потому теперь постоянно раздавались покрикивания, понукания и слова: «Драть тебя надо, каналья!» Кровавая роса, окропившая в первый раз Зеленый Рай, казалось, запала в сердца, и из глубины каждого сердца вызвала к жизни дремавшего там палача. Люди перестали себя понимать, чему способствовало также выпиваемое теперь вино, отуманивающее разум. Почти в каждом доме теперь было и орудие истязания — розги, и взамен прежнего беззаботного хохота часто слышались брань, ссора, и иногда крики избиваемого. В общем получалась такая картина, как будто бы люди после долгих лет мира, взаимного доверия и любви, внезапно обезумев, прониклись общим озлоблением, ненавистью, подозрительностью и желанием наделать один другому как можно больше зла и обид. Устроив такого рода порядок в Зеленом Раю, «пророк» дальновидно прозревал, что в каждом главе многочисленной семьи он имеет своего полицейского и в каждом сыне — доносчика и шпиона. С помощью своих особых людей он искусно поддерживал такое положение, не забывая устраивать время от времени торжественное сечение какого-нибудь почтенного старца за послабление, делаемое им сыновьям и внукам. Зеленый Рай все более начинал напоминать царство обезумевших, жестоких, несчастных и распутных людей. «Плясание», получившее религиозное значение, сделалось эпидемией, охватившей решительно всех. Плясали не только под орешником, но и на кровлях, в садах, в поле, на улицах. Плясали и вертелись мужчины, женщины, старики до головокружения и полной потери сознания, и кончалось это иногда общей оргией под завесой укоризненно шелестящих листьев. В результате порок поощрялся, и подлежали всяким наказаниям и розгам такие преступления, как непризнание божественности Лай-Лай-Обдулая, отрицание небесного назначения Парамона и его законов, высказывание самостоятельных суждений, подрывающих авторитет власти, и еще некоторые в этом роде. Сильные средства вырывали все эти пороки с корнем из умов и сердец жителей и на образовавшихся гниющих ранах насаждали добродетели, благоприятствующие укреплению власти трех бюрократов. Зеленый Рай со своими обитателями, казалось, после долгих лет мира и счастья сорвался с места и с головокружительной быстротой летел в раскрытую пасть ада.

Крестьяне разбрелись по домам, и немного спустя снова стали появляться в своих садиках, на улицах и на крышах. Впрочем, особенно много их было у крайнего дома, только что выстроенного, где продавалось виноградное вино и другой, очень дорогой напиток — водка. Здесь около самого дома стояли две бочки и на столиках разных размеров стаканы: каждый пил, что хотел — виноградное вино — из одной бочки, или целебный русский напиток — из другой. Сидевший здесь старик принимал от жителей Рая персидские монеты, но, так как их было мало, то отдавали различные вещи и даже домашних птиц и четвероногих.

Среди толпы царило молчание и какая-то общая неловкость. Всем было неприятно, и все чувствовали, что над ними протянулась как бы чья-то рука с розгой. Сознание это невольно хотелось заглушить, и для этого существовал волшебный напиток из России: выпить — и человек запляшет. Однако же, все-таки неловкость продолжалась. Вдруг раздался громкий голос:

— Разойдись, душа моя… Уж попотчую тебя вином сладким, душа моя.

На крыше соседнего дома стояли две женщины, одна против другой, и каждая держала над головой стакан с водкой.

— Уж выпью.

— И я выпью, — отвечала, соперничая с первой, другая женщина, приставляя стакан к широко улыбающимся губам.

— До дна пей.

— Да ты тоже не надуй: непременно чтобы до самого дна.

Вторая женщина закричала, выпивая:

— Дай же Боже, чтоб душа моя доскакала до неба.

Первая женщина, не желая отстать от нее, тоже воскликнула:

— Дай же Бог, чтобы моя душа в раю наелась пирогов сладких!..

Выпив водку, обе они сразу опьянели и, стоя одна против другой, начали плясать.

— Ловко отжаривают ногами, — раздались голоса среди толпы, и несколько рук сразу протянулись к бочке.

— А ей-же-ей, такая жисть мне по сердцу, — говорил молодой крестьянин, пошатываясь и наливая себе второй стакан из бочки. — Вино сладкое — одно тебе угощение, бабы — другое… Так весело жить, и вера такая приятная… Пляши себе только, а там уже чудотворец определит тебе твое положение на небе… Такая веселая, право…

Широко улыбаясь, он вдруг заплакал, повторяя в то же время, что жизнь веселая. Под действием выпиваемой водки толпа все более веселела. Раздались свистки, ругань и песни. Вдруг появилась женщина, со взбившимися на голове волосами, красная и пьяная, и закричала, разводя руками:

— А ребенка Ульяны змея укусила, ядовитая…

— Врешь, врешь! — закричали голоса, так как в этом роде известия и раньше приходилось слушать в Зеленом Раю, но они оказывались вздорными, и все начинали думать, что пророчество «невесты бога» никогда не исполнится.

— Ядовитая змея укусила, — снова повторила женщина, — и я вот пойду поглядеть, какой ребеночек мертвенький…

И, выйдя из толпы, она направилась вдоль линии домиков к крайнему дому, где жил Никита со своей женой. За ней шли несколько женщин и мужчин.

Солнце закатывалось. Море казалось золотисто-красным. Великаны-деревья едва шелестели листьями в розоватой ризе золота. Природа как бы засыпала, посылая земле свои розовые улыбки — величественная и торжественно-спокойная. И среди этой священной тишины отовсюду из домов раздавались дикие звуки. Кто-то пронзительно плакал. Женщина с растрепанными волосами и избитая, хлопнув дверью, выбежала из домика и, испуская рыдания, побежала по траве, запуталась, упала и стала ругаться; звуки пьяного пения и топанья ног смешивались с бранью, плачем избиваемых, каким-то оханьем, стоном и причитаниями. На крышах некоторых домов женщины и мужчины вертелись или плясали, делая иногда непристойные движения и оглашая воздух дикими взвизгиваниями.

— Как голосит больная Ульяна-то, — сказала женщина, идущая впереди других, — ядовитая змея укусила ребеночка… Поглядите-ка…

Она раздвинула ветви дерева и вошла в садик. Ульяна — несколько времени назад всегда счастливая и улыбающаяся — сидела теперь на траве с измученным бледным лицом и впалыми глазами, из которых катились крупные слезы. На ее неподвижно простертых, как две сухие ветки, руках лежал мертвый ребенок. Сидя таким образом и глядя на ребенка, она, в избытке огорчения, покачивалась телом и что-то шептала про себя. Ее муж, стоя поодаль от нее с палкой в руке, на которой висела убитая змея, показывал ее собравшимся в кружок крестьянам и говорил:

— Убил я ее,