Музыка ночи - Лидия Джойс

– Не хотите сказать об этом ей? – Себастьян кивнул в сторону женщины, которая зажигала свечи на верху надгробия, очень напоминающего алтарь.

– Не думаю, – ответила Сара.

Он повел ее к церкви, огромному зданию из такого же красного кирпича и белого мрамора. Они позволили себе обойти ее под бдительным взглядом монаха францисканца, и Сара выказывала все признаки интереса, пока они медленно шли по нефу, как будто она не видела за эту неделю полдюжины сходных церквей, и, к удовольствию Себастьяна, оценивала каждый элемент здания.

Когда Сара закончила осмотр церкви, они поблагодарили монаха, оставив небольшое пожертвование. За то время, пока они были внутри, небо стало почти черным от клубящихся туч.

– Вы не думаете, что нам следует вернуться? – спросила она.

– Нет, я знаю отличное место, где можно переждать, – заверил ее Себастьян. – Грозы здесь короткие, к обеду мы будем дома.

Когда они дошли до восточной части острова, он сказал:

– Это здесь.

За железной оградой, которая окружала прекрасно ухоженные могилы, дорога внезапно превратилась в сплетение заросших, едва различимых тропинок. Среди буйства сорняков возвышались покосившиеся надгробия, покрытые лишайниками. Здесь, без всяких прикрас, в заброшенности и печальном одиночестве, смерть была прозаическим напоминанием о том, что распад и утраты неизбежны.

– Что это? – спросила Сара, когда Себастьян провел ее в скрипящие ворота, и оглянулась на безупречный участок, оставшийся позади.

– Тут захоронены протестанты, – сказал он. – Все иностранцы – путешественники, высокопоставленные лица, случайные изгнанники.

– И никого, кто мог бы ухаживать за их могилами, – решила Сара. – Выглядит очень мрачно. Но мне здесь нравится больше, чем на главном кладбище. Это кажется более жизненным. – Она застенчиво улыбнулась. – И более живописным.

– Да, – согласился он.

Они шли по тропинке мимо забытых надгробий, когда упали первые капли дождя. Память указывала Себастьяну дорогу, – вокруг этих деревьев, вдоль этой ограды, – да, сквозь заросли роз уже виден одинокий ангел на колонне у могилы девочки, которая слишком рано умерла.

– В детстве я всегда любил эту часть кладбища. Она казалась мне более честной. Вот что есть смерть – конец, забвение. Притворяться, что она просто красивая мраморная скульптура, значит, лишать ее смысла и обманывать себя.

– Когда я уйду, мне хочется иметь могильную плиту, хотя как католичка я вряд ли получу здесь место. Я не хочу, чтобы меня выбросили на кладбище для бедняков, словно я ничего не значила, – тихо, но твердо сказала Сара.

– Я тоже не хочу этого, – подтвердил Себастьян. Они вышли на поляну, окруженную деревьями, где было несколько могил, а в самом центре стоял приземистый мавзолей, похожий на алтарь какого-то грозного бога.

– Выглядит неуместным, – заметила Сара, нахмурившись.

– И отвратительным, – искренне добавил Себастьян. – Но сначала осмотрим его. – Как он и предполагал, каменная плита, которую бы замуровали при использовании склепа, была еще сдвинута. – Идемте. Сара насторожилась.

– А там ничего… никого внутри нет?

– Разумеется, нет, – улыбнулся Себастьян. – Видимо, тот, кто его заказал, потом изменил свое решение насчет захоронения в Венеции.

Пока они разговаривали, отдельные капли превратились в мелкий дождь.

– Скорее! Там сухо!

Он протиснулся в щель между плитой и стеной мавзолея, – вернее, попытался. Он стал значительно больше, чем семнадцать лет назад, когда легко проскальзывал внутрь, теперь это стоило ему пуговицы на пальто и нескольких ушибов.

– Все в порядке? – с беспокойством спросила Сара.

– Содрал чуть больше кожи, чем рассчитывал, а в остальном все в порядке. Теперь вы. Быстрее, не то промокнете.

– Себастьян, взгляните на мои юбки. Я не могу в них этого сделать.

– А нельзя их как-нибудь сжать? – предложил он.

– Они все равно не сожмутся, пока останутся на мне.

– Тогда советую вообще снять кринолин.

– Прямо здесь? – больше с насмешкой, чем с возмущением спросила она.

– Достаточно холодно, и если вы промокнете, то замерзнете до смерти. Никто здесь на вас не смотрит, и если я должен опять вылезти, содрав еще больше кожи…

– Ладно! – Сара подняла юбки, отстегнула пояс и сняла кринолин. – Теперь вы довольны? – спросила она, просовывая в щель свое хитроумное приспособление и влезая в склеп.

– Вполне, – с некоторым самодовольством ответил Себастьян.

Тщательно уложенные локоны влажными прядями свисали ей на лицо.

– Весьма изощренный способ освободить меня от одежды, – заявила она с притворной суровостью, отбросив с лица волосы.

– Моя дорогая маленькая голубка, вы слишком облегчили мою задачу.

Теперь, когда Сара была внутри, он мог оглядеться. Склеп показался ему еще меньше и темнее, чем семнадцать лет назад. Возможно, слой грязи на полу стал толще, да расползлось зеленое пятно в углу, где протекала крыша, а в остальном все было так, как он помнил.

Сара разостлала на одной скамье пальто, сняла перчатки и сильно потерла лицо. Себастьян занял вторую скамью.

– Мальчиком я лежал здесь, представляя, что так будет, когда я умру.

– По-моему, это ужасно.

– Не так ужасно, как вы думаете. В главном поместье нашей семьи в Уилтшире есть огромный мавзолей, построенный в 1725 году, когда мой предок Уортем был возведен в графское достоинство. Мой знаменитый прадед, ставший первым графом Уортемом, видимо, был уверен, что граф заслуживает лучшего места упокоения, чем простой барон, от которого он унаследовал богатство. Начиная с него, любой из рода Уортемов должен быть похоронен там, включая каждого неженатого мужчину и незамужнюю женщину.

– Почему вам это не нравится? – Сара недоуменно сдвинула брови. – Знать, что там всегда будет место для вас, что вам даже не придется беспокоиться насчет могилы. В этом есть удобство.

– Для меня это принуждение, а не удобство. Большую часть моей жизни определили до моего рождения. Каким я должен быть, где и в какой школе учиться, кем должен стать. Поскольку я граф Уортем, я должен прилежно учиться. Я должен заниматься благоустройством своих поместий. Я должен быть надежным вигом. Я должен знать свои обязанности, чтить и выполнять их. Мой отец стал таким, как мой дед, который стал таким, каким был его отец. Мне совсем не нравилось, какими они были, я не стал одним из них. Я не хочу занимать предназначенное мне место рядом с ними даже после смерти.

Он вдруг замолчал, удивленный тем, сколь далеко завел его вопрос Сары. Никогда в жизни он не задумывался над своими эмоциями. Никогда в жизни не старался понять свою яростную антипатию к тому, что было так дорого отцу. Он просто ненавидел отца за то, кем тот был, и ненавидел все, что любил отец.