Самозванец - Сергей Шхиян

— Это еще что, вот под Москвой один поп живет, так он из людей бесов выгоняет. Как сам Христос. Соберет паству, помолится с ней, а потом за вожжи и давай бесов изгонять. Особенно из баб, которые потолще, выгонять старается.

Разговор начал постепенно уходить в сторону от текущего политического момента. Я не к месту вспомнил фантастический рассказ Рея Бредбери, о том, как турист, попав в доисторическую эпоху, наступил на бабочку, а когда вернулся в свою Америку, там оказался другой президент.

«Может быть, и я уже как-то повлиял на историю», — с грустью думал я, слушая продолжение рассказа об изгнании попом бесов из упитанных прихожанок. Толстые бабы меня в тот момент не интересовали.

Однако для остальных участников дискуссии тема оказалась более интересна, чем усекновение головы боярину князю Шуйскому, что лишний раз подтвердило тезис о низменности даже высоких человеческих помыслов.

— У меня была одна купчиха, вот толста, так толста, — вмешался в разговор новый участник, — не поверите, когда я на нее забирался, Коломенское было видно!

Такое смелое и главное неожиданное воспоминание невзрачного с виду мужичонки заставило общество задуматься. Я, как и все, представил себе габариты неизвестной купчихи и решил, что рассказчик что-то путает.

— А с какого места ты Коломенское видел? То есть где та твоя купчиха жила? — спросил знакомый подмосковного попа.

— В Замоскворечье, — ответил мужичонка.

— Оттуда и с пожарной каланчи Коломенской не увидишь, не то, что с бабы, — начал спор за правду очередной оппонент.

— А вот спорим, что с моей купчихи усмотришь?

— А когда будут казнить Шуйского? — вмешался я.

— Да, правда, пошли, посмотрим, — загорелся рассказчик политических новостей. — Я очень уважаю, когда казнят, смотреть. Особенно, если палач хороший. Как даст топором, и голова с одного удара…

— Вот я одного палача знал, — поддержал тему глазастый приятель купчихи, — вот палач был все палачам палач. Как-то раз с одного удара три головы срубил!

— Опять врешь! — рассердился правдолюб. — Две, я еще поверю, но что три, врешь. Это какой же у него топор должен быть?!

— А вот мне больше колесование нравится, — подошел к нашему столу очень пьяный человек с отрубленными ушами. — Когда мне уши резали, со мной рядом одного разбойника колесовали. Вот крепкий был мужик, ему ломом руки и ноги ломают, а он хоть бы крикнул, только матерился!

Отмеченному палачом парии никто не ответил и, несмотря на свое пьяное состояние, он это понял и с ворчанием вернулся на свое место.

— Пошли, пошли скорее, посмотрим, как Ваське Шуйскому голову отрубят! — заторопился политик, — а то все пропустим!

Однако идти на представление согласилось всего три человека, включая политика и меня. Последним пошел правдолюб.

— Ненавижу вранье, — жаловался он, — иной такого наговорит, что сам не знаешь, может такое быть, или нет. Вот ты веришь, что такие толстые купчихи бывают? — спросил он меня.

— Не верю, врал он все, разве не видно? — вместо меня ответил политик. — Если бы такая красивая баба в Москве была, ее бы весь город знал.

Разговор наш как-то закольцевался между купчихой и Шуйским. Я шел между новыми приятелями и только на подходе к Кремлю вспомнил, что оставил возле трактира своего донца. Князь Василий Иванович как-то сразу вылетел из головы.

— Все, мне надо назад, — сказал я товарищам.

— Ты чего? — удивился политик, — Уже почти дошли!

— Мне лошадь дороже, — заупрямился я.

— Какая еще лошадь? — не понял правдолюб. — Скажешь еще, что лошадей казнят!

— Все, — сказал я, останавливаясь, — дальше не пойду.

— Да чего ты, вон уже видно, эй, — окликнул политик прохожего, — Шуйского казнили?

— Да, казнят такого! — зло ответил бедно одетый пожилой человек, — У них же там одна шайка! Боярин-то уже и с народом простился, и на плаху голову положил, мы думали все, как тут прискакал гонец с царской милостью. Опять бояре государя вокруг пальца обвели.

— И чего? — не понял политик.

— А ничего, с того света отпустили. Я, понимаешь, зря полдня потерял. А такое место занял, все видно как на ладони, а тут гонец…

— Так чего? Ваську отпустили, что ли? — продолжил выяснять историческую реалию политик.

— А я что говорил, крутом одно вранье! Никому верить нельзя, — подытожил разговор правдолюб.

— Вы как хотите, а я возвращаюсь, — упрямо сказал я. — Мне на казни смотреть неинтересно!

— Так дошли же уже, чего назад тащиться, что тут, кабаков мало?

— Нет, меня лошадь ждет, я за ней, — сказал я, так и не приобщившись к событию, попавшему в учебники истории.

— Ладно, пошли вместе, а то еще подумаешь, что мы тебя в трудную минуту бросили, — сказал кто-то из новых товарищей.

Мы вернулись к трактиру, где меня ждал донец.

— Зайдем, — предложил правдолюб.

— Мне нужно домой, — ответил я, интуитивно чувствуя, что со вторым обедом мне не совладать.

— Ну, что ты за человек, куда ты все время рвешься, — упрекнул политик. — Пошли лучше посмотрим, как Ваське Шуйскому будут голову рубить.

— Какому Ваське? — заинтересовался и правдолюб.

— Да там, одному, — махнул рукой политик, — а правда говорят, что есть страна, где курное вино не пьют?

— Верь больше всякой брехне, как же там смогут люди жить?

Пока приятели решали это важный вопрос, я влез на коня и стукнул его по бокам пятками. Он послушно куда-то пошел.

— Ты куда это направляешься? — спросил я его, но он не ответил, только мотнул головой. Я обиделся и задремал.

На мое счастье на этом транспортном средстве заснуть было можно даже без подушек безопасности. Донец не хуже меня знал дорогу в свою конюшню.

Утром меня разбудили мухи. Этот бич дохимической эпохи в летнее время превращал человеческую жизнь в сплошную борьбу с докучливыми насекомыми. В городе, где везде рядом с жилищами обитали домашние животные, они плодились в таком количестве, что спастись от них можно было, только наглухо законопачивая дома, что было практически невозможно. Мне кажется, что Пушкин только из-за того любил осень, что только с наступлением холодов его переставали доставать насекомые.

Я боролся за остаток утреннего сна, а мухи дружным хором-жужжали у меня над головой, норовя влезть под холстину, в которую я закутался. Наконец это мне окончательно надоело, и я освободился от сермяжной простыни и слегка приоткрыл глаза. Первое, что я увидел, было недовольное лицо Натальи, Она по каким-то признакам определила, что я проснулся, недовольно сказала:

— Вместо того, чтобы отвезти меня в Подлипки, ты напиваешься, как, — она, наверное, хотела сказать: «свинья», но не рискнула и обошлась неопределенным эпитетом, — как не знаю кто!

Напивался я крайне редко, за время нашего знакомства такое случилось в первый раз, и везти ее в Подлипки я не обещал.

— Мне не понравилось, как ты вчера грабила торговцев, — не оправдываясь, выдвинул я версию своего неадекватного поведения.

— Я никого не грабила! — резко ответила она. — Они сами мне все дарили!

— И часто тебе делают такие дорогие подарки?

— Часто, — буркнула она, — вставай, нам уже нужно ехать.

— Я никуда не поеду! То, что тебе померещилось, что отец умер, еще не повод лезть в пасть твоего ненормального отца. Тебе мало того, что он с тобой сделал?

— Если ты не поедешь со мной, то я поеду одна!

Мне после вчерашнего было так муторно, что ни спорить, ни ссориться не было никаких сил, поэтому я промолчал и опять прикрыл лицо концом холстины.

Тогда моя прекрасная подруга пошла самым проторенным путем, она заплакала. Плач был тихий и ненавязчивый. Наташа лила слезы почти беззвучно, только изредка всхлипывала и шмыгала носом. Слышать это в том состоянии, в котором я тогда пребывал, было трудно. Пьющие товарищи, страдающие похмельным синдромом, меня поймут. Я терпел, сколько мог, потом сел на наших полатях и задал вопрос, на который не бывает ответа:

— И чего ты плачешь?

Как и следовало ожидать, она на вопрос не ответила, но выдвинула версию своей вселенской тоски:

— У меня умер папа, а я не могу с ним проститься!

— Откуда ты знаешь, что он умер?

— Оттуда! Знаю, раз говорю!

Вопрос нужно было как-то решать. Я уже понимал, что если запутаюсь в семейных отношениях, то о моей «благородной миссии спасителя отечества» можно будет забыть. Другое дело, что пока, в начале царствования сомнительного царевича Дмитрия, никаких особых событий на Руси не происходило. Опять-таки, если верить историкам, реконструировавшим события этого времени по скудным летописным материалам и свидетельствам заезжих иностранцев.

— Хорошо, — скрепя сердце, сказал я, — как только мне станет лучше, я отвезу тебя к твоему покойному папе!