Большая Игра против России - Питер Хопкирк

Весной 1839 года армия вторжения во главе с подполковником сэром Александром Бернсом, старавшимся угрозами, увещеваниями или взятками облегчить путь, вошла в Афганистан через пятидесятимильный Боланский перевал. Самым коротким путем был, безусловно, переход через Пенджаб и Хайберский перевал, но в последний момент этому воспротивился Ранжит Сингх. Так что маршрут пролегал через Синд и значительно южнее двух главных перевалов. Правители Синда также возражали, указывая, что по договору с Британией никакие военные силы не могли передвигаться вверх по Инду. Однако им объяснили, что сложилась чрезвычайная ситуация, а заодно пригрозили ужасными последствиями, если они попытаются сопротивляться британским войскам, которые коваными сапогами прошли по их территории.

Хотя Бернсу и удалось купить у вождей племен белуджей, по чьим землям они двигались, гарантии безопасности перехода экспедиции через Боланский перевал, многие отставшие солдаты, курьеры и крупный рогатый скот пали жертвой поджидавших их в укромных местах разбойничьих банд. Для основных колонн переход вскоре оказался гораздо труднее, чем ожидалось. Предполагали, что экспедиция сможет прокормиться главным образом за счет местных сельскохозяйственных ресурсов, но засуха и болезни уничтожили предыдущий урожай, так что сельским жителям пришлось выживать за счет тех диких растений, которые удавалось найти — зачастую только после долгого и тщательного поиска. В армии вторжения обнаружилась острая нехватка продовольствия, что привело к значительному снижению морального духа войск. «Эти нехватки вскоре заставили с испугом говорить об их здоровье и их духе, — писал сэр Джон Кайе. — Страдания текущего момента усиливались размышлениями о будущем, и когда люди видели исхудавшие тела и впавшие щеки друг друга… их сердца умирали вместе с ними».

То, что представлялось неизбежным несчастьем в самом начале кампании, удалось как раз вовремя предотвратить Бернсу. Он сумел по заоблачным ценам прикупить у белуджей 10 000 овец — и силы и мораль экспедиции были восстановлены. Но разведывательная информация, которую он получал от хана — партнера по сделке и пересылал Макнагтену, была далеко не ободряющей. Хан белуджей предупреждал, что если англичане и сумеют возвести на трон Шуджаха, они никогда не заставят афганский народ поддержать их и в конце концов потерпят поражение. Как он заявлял, англичане затеяли дело «огромных размеров и трудное для исполнения». Вместо того чтобы довериться афганскому народу и Дост Мохаммеду, англичане «пренебрегли ими и наводнили страну иностранными войсками». Он настаивал на том, что Шуджах непопулярен среди своих афганских соотечественников и что для англичан было бы благоразумнее указать ему ошибки, «если они совершены им, и исправить их, если они совершены нами самими».

Это было последнее, что желал бы услышать Макнагтен, ведь он не раз заверял лорда Окленда в том, что возвращение Шуджаха будет восторженно встречено афганцами. До сих пор признаков этого восторга заметно не было, но первая реальная проверка популярности британской марионетки наступила в тот момент, когда они достигли Кандагара, южной столицы страны, где правил один из братьев Дост Мохаммеда. Когда англичане приблизились к городу, Макнагтен и командующий экспедиционным корпусом сэр Джон Кин получили информацию о том, что правитель покинул город и отправился на север. Поскольку встретить какое‑либо сопротивление казалось маловероятным, британским войскам был отдан приказ задержаться, чтобы сложилось впечатление, что Кандагар вернули Шуджаху его собственные войска. 25 апреля Шуджах вместе с Макнагтеном въехали в город без единого выстрела. Собралась большая толпа любопытных, захотевших его увидеть: мужчины толпились на улицах, а женщины усыпали крыши домов и балконы. По пути ему бросали цветы, и пока он триумфально проезжал по городу, отовсюду неслись восторженные возгласы: «Кандагар свободен!» и «Мы надеемся на твою защиту!»

Макнагтен был в восторге. Он оказался прав, а Бернс — нет. «Шах устроил большой прием, — писал он в тот вечер лорду Окленду, — и был встречен с чувствами, доходившими почти до обожания». Он был уверен, что Дост Мохаммед не сможет защитить Кабул и будет вынужден бежать, когда узнает о тех восторженных приветствиях, которые сопровождали бескровную победу Шуджаха. Он решил организовать торжественный прием на открытом воздухе за городскими стенами, чтобы афганцы могли выразить свою лояльность новому правителю. Предстояло организовать блестящий военный парад, на котором войска генерала Кина должны были пройти парадным строем перед Шуджахом, который принимал бы приветствия, находясь на платформе, закрытой от палящего зноя разноцветным тентом. В назначенный день Шуджах выехал на рассвете туда, где были выстроены британские и индийские войска и где ждали его Макнагтен, Кин и другие политические советники и армейские офицеры. Когда он поднялся на помост, войска ему отсалютовали, прогремел залп из 101 орудия и начался торжественный марш. Все было великолепно — за исключением одного. Посмотреть на это зрелище и выказать уважение Шуджаху пришло не более сотни афганцев. «Вся эта затея, — писал Кайе, — кончилась болезненным провалом: ничтожное число афганцев, которые пришли выказать почет своему повелителю, должно было послужить шаху Шуджаху зловещим предупреждением о том, что он не может рассчитывать на привязанность народа, что горько разочаровало его основных европейских сторонников».

Возможно, Макнагтен был разочарован, но смириться не собирался. Если все остальное провалится, то лояльность афганцев или по меньшей мере тех, кого следует принимать в расчет, всегда можно будет купить за британское золото. Он достаточно в этом убедился, когда массово раздавал его вождям племен, по чьей территории они продвигались. «Он открыл кошелек, — писал Кайе, — и щедрой рукой раздавал во все стороны его содержимое ». Однако никакое золото не могло купить лояльность следующего города на их пути. Это был Газни, его мощная крепость на высокой горе прославилась по всей Центральной Азии своей неприступностью. Изучив ее стены, очень толстые и достигавшие шестидесяти футов в высоту, генерал Кин и его инженеры поняли, что столкнулись с серьезной проблемой. Афганская крепость оказалась куда более неприступной, чем они полагали. Осадные орудия генерал Кин оставил в Кандагаре, решив, что они не понадобятся. Так что теперь у него были в наличии только легкие полевые пушки, которые вряд ли могли произвести хоть какое‑то впечатление на защитников могучей твердыни. К тому же у них снова начались проблемы с провиантом, а чтобы доставить к Газни необычайно тяжелые осадные орудия, которые пришлось бы буквально волочить на каждом дюйме дороги от Кандагара, понадобилась бы не одна неделя.

Однако существовал еще один способ взять Газни без них — взорвать какие‑нибудь одни ворота из нескольких главных ворот. Задача была почти самоубийственная, ведь кто бы ни взялся заложить взрывчатку и поджечь фитиль, это требовало исключительной смелости, так как действовать пришлось бы на виду у защитников города, расположившихся на оборонительных валах. Возглавить небольшую команду саперов, назначенных для выполнения этой задачи, поручили молодому офицеру — лейтенанту Генри Даренду из бенгальских инженерных войск, хотя он еще не совсем оправился от слабости после приступа желтухи. Теперь возник вопрос, какие же конкретно ворота города следует атаковать. Здесь англичанам повезло. Экспедиционный корпус в качестве местного офицера разведки сопровождал молодой друг и протеже Бернса Мохан Лал, сумевший установить контакт с одним из защитников города, которого знал прежде. От этого предателя он узнал, что все ворота города, за исключением одних — больших кабульских, — заложены изнутри кирпичом, что делает их практически неприступными.

Пока генерал Кин со своим штабом разрабатывали планы штурма, наблюдатели неожиданно заметили на вершине холма группу вооруженных афганцев, разглядывавших британский лагерь. Горнист поднял тревогу, на них были брошены кавалерия и пехота, что заставило их бежать, но еще до того удалось захватить группу пленных и священное воинское знамя. Когда его проносили перед шахом, один из пленных, закричав, что шах предал веру, вырвался и в возникшей суматохе ударил ножом одного из адъютантов шаха. Взбешенный этим происшествием, шах приказал немедленно казнить всех пленных. Когда кровавая баня была в самом разгаре, проходивший мимо шахского лагеря британский офицер услышал шум и заглянул в один из шатров. К своему ужасу, он лицом к лицу столкнулся с палачами, которые делали свое дело со смехом и шутками, «рубя и калеча бедные жертвы без всякого разбора своими длинными клинками и ножами».

«Всего пленников было человек сорок или пятьдесят, — писал он позднее, — как молодых, так и старых. Многие уже были мертвы, остальные — при последнем издыхании». Несколько человек сидели или стояли со связанными за спиной руками, ожидая своей участи. Пораженный увиденным, он кинулся к шатру Макнагтена, чтобы его предупредить. Но последний, похоже, почти ничего не сделал, чтобы остановить побоище, хотя, возможно, было уже поздно. До того времени он чрезмерно восхвалял шаха за его гуманизм, отмечает Кайе. Теперь стало ясно, что этот гуманизм «существует лишь в письмах Макнагтена». Даже по диким понятиям афганцев такое варварство считалось неприемлемым, и известие о подобном зверстве человека, стремившегося стать правителем страны, быстро разнеслось повсюду, множа ряды его врагов и нанося непоправимый ущерб репутации его британских союзников.