Нашествие Даньчжинов - Эдуард Маципуло

– Хочу, господин Умпф! – заплакала женщина. – Людоед испортил мою жизнь! Так неожиданно унес госпо дина Чхэна, что завещание не успели составить… И теперь надо делиться со всеми родственниками.

Монстр захохотал и тут же сморщился от боли.

В тот же день репортеров пригласили в холл отеля. Монстр вышел к гостям в любимом халате господина Чхэна – по черному полю желтые драконы, глотающие серебряные луны.

– Все собрались? – он был мертвенно-бледен, но в его хриплом голосе по-прежнему неземная наглость. – Слушайте внимательно. Все вы пойдете со мной. Все вы будете смотреть, как я буду охотиться на людоеда. Гарантирую безопасность. Полную безопасность.

Вопросы посыпались градом. Он ответил сразу на все:

– Вы должны видеть собственными глазами, как я убью чемпиона людоедов. Чтобы не было домыслов со стороны тех, кто ничего не видел, но хочет обойти тех, кто видел. Обычное дело в вашей среде. Не так ли? Выступаем после утренней молитвы. Если хоть один не придет, никого не возьму. Все.

Еще гудели голоса репортеров в отеле, а слуга уже отнес в храм Главному Эконому список всего необходимого для охотничьей экспедиции. В длинном перечне оружия, боеприпасов, провианта, одежды, обуви и так далее последним пунктом скромно значилось: «Пхунг – 1 шт.»

– Зачем ему понадобился Пхунг? – удивились монахи.

– Надо дать, если просит, – сказал Верховный Хранитель Подвалов.

– До утра надо поймать Пхунга и того… Чжанга… Пхунг, наверное, узнал, что Чхину родственники убьют, поэтому убежал из Подвалов. Он не смог очиститься от желаний, он же из Чужого Времени. Поэтому пусть Служба Княжеской Безопасности ждет его в доме этой женщины.

Уже в сумерках мы с Чжангом пробирались в поселок, прильнувший к Западной стене монастыря. Странное дело, в окнах хижин не было огней, а вокруг стояла такая тишина, что хотелось выть от тоски. И за монастырскими стенами – тоже тишина.

– Чжанг, – сказал я, чтобы нарушить тишину. – Что-то случилось в этом мире, а мы не знаем. Засиделись в Подвалах.

Мы прошли через весь поселок к противоположной окраине, где на отшибе стоял дом, милый моему сердцу. Башнеобразное высокое строение, сложенное умелыми руками монастырских мастеров, теперь показалось мне чужим и враждебным. Грузные валуны камнепада окружали гнездышко Чхины со всех сторон – будто закоченевшие чудища. Мелкий дождь колотил в деревянную крышу и грубые ставни на окнах. Мне показалось, что в щель одной из ставней пробивается свет. И на душе стало теплее. Повеяло жизнью в этом неуютном промокшем мирке.

Пока мы размышляли, как добраться до окна, дверь башни скрипнула, и в полоске неяркого света на высоченном крыльце появилась женщина в грубой домотканой одежде.

– Чухча! – прошептал взволнованно Чжанг. – Пхунг, мои глаза правильно увидели? Это чухча?

– Все в порядке, – ответил я. – Чхина дома. Чжанг схватил меня за руку.

– Чхина? Бывшая богиня?! О Пхунг, пойдем к какой-нибудь другой чухче.

Мне пришлось убеждать его, что Чхина – добрая и милая женщина и что жестокие испытания в Подвалах лишь разучили ее смеяться.

– Я тебе верю, – жалобно произнес Чжанг. – Я тебе во всем, во всем верю.

Мы поднялись по крутым скользким ступеням, с которых так неудобно падать. Я открыл дверь. Кто-то схватил меня за волосы и рывком втащил через порог. Но мне удалось сбить кого-то с ног «задней подсечкой», а Чжанг, воспользовавшись свалкой, с шумом пересчитал все ступени. Убежал.

– С ним был второй, – сказал грубый голос.

– Патруль поймает, – ответил другой грубый голос.

Я лежал, распластавшись на полу. Меня рассматривали при свете плошек. Чья-то нога упиралась мне в грудь, кто-то поворачивал мою голову загнутым носком сапога к свету.

– Какой-то незнакомый. Из хиппи, что ли?

– Я сразу поняла, – женский голос, – в темноте кто-то стоит.

Я скосил глаза – женщина сидела на корточках, полногрудая, крупная, настоящая чухча в одежде Чхины, но не Чхина.

– Чего смотришь? Признавайся во всем. – Она стучала пестиком в бронзовой старинной ступе. Резкие колокольные звуки, похоже, доставляли ей удовольствие. – Тебе есть в чем признаться.

В доме было тепло, рубиновые огоньки плошек, благовонный запах курительных палочек – все это создавало неповторимый уют, о котором я вспоминал и в затхлых Подвалах, и в промокших джунглях. Но толстая нога на моей груди мешала положительным эмоциям.

– Ты кто? – склонилось широкое лицо. Кончики усов были залихватски подкручены кверху. – Не даньчжин?

– Где Чхина? – спросил я.

– Я Пананг, ее муж, можешь все говорить мне, как ей. Или вон ему, он тоже муж, Баданг. И третий – тоже муж, Чачанг.

Я разглядел еще две пары таких же усов. Мужья Чхины были одеты в парчовые, правда, сильно мятые и заношенные халаты придворного покроя – вверху узко, внизу широко, а почти под мышкой у каждого – обязательный клинок в нарядных ножнах.

– Где Чхина? Что вы с ней сделали? – Я напрягся, пытаясь сбросить с себя ногу Пананга, но меня притиснули еще сильней.

– Почему ты решил, что мы с ней что-то сделали?

– Раньше вас и силой не затащить сюда… – прохрипел я, чувствуя, что ребра не выдержат.

Женщина оставила в покое ступу с пестиком, велела подтащить меня к низкому столику. Потом деловито осмотрела мою руку, которую крепко держал, кажется, Пананг.

– Под ногтями грязь, – сказала она с укоризной и начала неторопливо вталкивать швейную иглу под ноготь моего среднего пальца. У мистиков в цене именно указательные и средние пальцы.

Темная капля крови поползла по металлу, женщина сдула ее и воткнула иглу поглубже. Потом внимательно посмотрела мне в глаза. Когда-то она была недурна собой – правильные черты лица, выразительный рисунок губ. Теперь это была потускневшая особа лет сорока-сорока пяти с выщипанными бровями и мастерски подведенными глазами. Нетрудно было понять, что она до сих пор украшала княжеский двор своим присутствием. И трое усатых мужей Чхины тоже украшали, судя по экипировке.

– Зрачки почти не расширились, – сказала женщина. – Он где-то научился не чувствовать боли.

Баданг (или Чачанг) склонился надо мной.

– Где научился? У какого отшельника?

В растянутых мочках его ушей висели крупные мужские серьги, поэтому, несмотря на грозную мину и гвардейские усы, придворный мужик казался мило-несуразным ребенком, напялившим на себя все, что блестит.

Мне-то всего лишь нужно было назваться хиппи-бродягой, каких полно в Даньчжинии. Они толпами едут из Америки и Европы и разбредаются по священным горам в поисках космической энергии и нирваны. Они попрошайничают, воруют, умирают от голода, болезней, наркотиков или, обессиленные, попадают на зуб гиенам и красным волкам. Короче говоря, фигура обовшивевшего тощего анахорета с безумными или печальными глазами стала привычной для Даньчжинского Времени. Сами даньчжины относились к ним снисходительно, как к мухам или древесным клопам, убежденные в том, что никогда никому из них не достичь нирваны или хотя бы низших степеней совершенства. Так что моя ложь была бы очень правдоподобна и была бы мне защитой. По крайней мере, спасла бы меня от кары за уход из Подвалов, и прекратились бы, наверное, пытки.