Химера - Джон Барт

- "Крайне сожалению, - отдувался я. - Большой перерыв между женщинами; переувлекся. Да и осьминог был - круче некуда!"

- "Перережь мне глотку", - попросила она, уткнувшись лицом в грязь.

- "Не идиотничай".

- "Выпотроши меня".

- "Что за белиберда".

- "Если бы могла, я бы убила тебя, женофоб, свинья сексистская".

- С тем и лежим. "Мне тебя не в чем винить, - сказал я чуть спустя. - Я никогда в жизни, знаешь ли, никого не лишал девственности, не говоря уже о насиловании. Мне до глубины души стыдно за самого себя. Что мне сделать, чтобы хоть как-то загладить вину?" Ее предложения отражали дурное расположение духа, их невозможно было провести в жизнь, не положив конец моей карьере. Мы немного помолчали.

- "В нашей стране, - сказала она немного погодя, - мы бы отрезали твой хер насильника и засунули, чтоб ты подавился, его тебе в глотку. Мы бы посадили тебя задницей на горячий кол. Мы бы скормили тебе твои собственные яички. О! О! О!"

- В третий раз я извинился за свое над ней насилие и, несмотря на всю ее брань, плевки и пинки, постепенно ее почистил, привел в порядок одежду, оставив себе в качестве доказательства для Иобата только бронированный хитон. За работой этой я в сочувственных тонах рассказал ей историю об изнасиловании Антеи; о ее разочаровании несправедливостью природы, допустившей в этой области односторонность; о моем восхищении замечательным уходом за лошадьми со стороны амазонок из нашего дворцового штата в Коринфе; о ее собственном потрясающем бойцовском духе и о моей решимости вернуть ее к своим, вместо того чтобы обрекать на рабство у моего работодателя, к которому сам я не испытывал никакой особой приязни, и т. д. Стараясь не вспоминать о Втором правиле для пленных, Меланиппа сообщила мне тогда, уже спокойнее, но все еще в холодной ярости, о Первом - умереть в бою, но не попасть в плен, поскольку амазонки должны ожидать, что их изнасилуют Женофобствующие Свиньи-Захватчики, и Третьем - не по своей вине все же полоненной - убить, как только подвернется случай, себя, дабы доставить как можно меньше удовольствия этим самым ЖСЗ. Я напомнил ей, что и в мыслях не держу повторять свое постыдное насилие - по отношению и к ней, и к лучшему в моей собственной натуре. Ничуть не впечатлившись, она плюнула в меня и объявила, что для амазонок это вопрос чести: ни одна из них - пленная и подверженная сексуальному насилию - никогда не возвращается в Амазонию, если не приносит с собой на аксельбанте отъятых органов своего насильника, ибо, хотя ее народ, вопреки широко распространенному мнению, весьма высоко ставил не только гомосексуальные, но и гетеросексуальные отношения и по своей собственной инициативе истово и обильно совокуплялся с мужчинами, самым отвратительным на свете было для них подвергнуться насилию. Их нравственные устои, их религия, искусство, даже история и мифология неизменно обращались к этому пункту: свое происхождение, например, они прослеживали от группы из примерно двух тысяч девственниц, насильно дефлорированных каким-то азиатским деспотом, который после этого массово депортировал их в Скифию, наказав поминать его добром, ибо он смягчил свою клятву убивать каждую после насилия над ней; вместо этого те из них, кто от него забеременел, убили своих детей и установили воинствующую гинекократию, дабы сопротивляться насильственному подавлению своего пола. Слово амазонка, сказала она, имеет наряду с обыденным и высший смысл: хотя полный рвения лидер может и буквально обкорнать себе грудь из символических соображений - не поступить ли так прикидывала и сама Меланиппа, - одногруд ость, к которой отсылает это имя, метафорична и позитивна: наполовину чистая женщина, наполовину чистый воитель и т. д. Вследствие всего этого, если, как подчас случалось, изнасилованной амазонке не представлялось шанса отомстить своему растлителю, прежде чем он от нее избавится, она могла не убивать себя, но должна была жить в изгнании, повышая сознательность женщин в других странах касательно фактов их эксплуатации, - отсюда и изредка встречаемые в местах, подобных Коринфу, соотечественницы Меланиппы, где, батрача на конюшне, они преспокойно подрывали основы патриархата.

- Но сама моя жертва, столь же по-своему полная амбиций, как и я, с самого раннего девичества лелеяла мечту о великой цели - с победой привести своих сестер в страну их легендарного исхода, Самарканд; низложить и кастрировать женофобствующего хряка-деспота, кем бы ни оказался сей неудачник, и установить на родине-матери их матерей матриархат. Пусть к этим свершениям, многообещающим первым шагом на котором стало раннее не по годам присвоение ей чина младшего капрала, навсегда преградило единственное падение с лошади и тычок моего копьеца; поскольку и сердце, и разум, и душа ее были целиком в Фемискире, на чужбине ей не жить; если я оказался слишком труслив, чтобы присовокупить к насилию убийство, ей придется убить себя самой.

- Я и без того уже давно раскаялся, а теперь, слушая донельзя трогательный отчет своей жертвы и воображая, каково бы было мне самому, даже без дополнительных этических или исторических обертонов, если бы то или иное горькое несчастье (вроде выпавшего на долю моего брата) в корне пресекло мою карьеру, сделался и вовсе безутешен. Отпустить ее на произвол судьбы я не осмеливался; не мог я и так ее и бросить или перелететь с ней в Фемискиру или обратно в Тельмесс (где, возможно, дружеское участие Филонои, раз уж не мое, смягчило бы ее боль, - но я не доверял Иобату); с другой стороны, сколько бы я ни сокрушался, мне отнюдь не улыбалось в качестве наказания охолоститься. Меланиппа с гневом отвергла мое предложение снабдить ее гениталиями одного здесь же на горе помершего козопаса, каковые она могла бы представить дома принадлежащими насильнику. Наконец в поисках лучшего решения я, засыпая на ходу, перелетел с ней через Спорады и Киклады, покрыл, накрепко приторочив ее к спине Пегаса, чтобы она с него не спрыгнула, весь неблизкий путь до Коринфа; под покровом ночи мы приземлились прямо на царские конюшни, вспугнув пару сов и дежурную амазонку, в которой я признал толстую Ипполиту, подругу моей юности, и окликнул ее по имени.

- "Нет, уже не царевич Беллер, - прокричал я ей сверху, - Беллерофон. Убийца? У меня тут ваша молоденькая сестра, младший капрал пятого эскадрона легкой кавалерии Меланиппа, храбрая воительница, постыдно изнасилованная в бессознательном состоянии после тяжелого падения с лошади в Ликии. Вот. Пожалуйста, присмотри, чтобы она с собой ничего не сделала, ладно? И представь ее моей матушке и своим товаркам и т. д. А еще скажи мамаше, что со мной все в порядке и я рано или поздно вернусь потребовать коринфский трон. И еще, что с Полиидом она ошибалась. Думаю. Благодарю". Пока ошарашенная Ипполита отправилась за лестницей и своими товарками, я аккуратно сгрузил слишком подавленную, чтобы говорить, Меланиппу на крышу, поцеловал ее волосы, еще раз извинился. "Лучше мне ничего было не придумать, - объяснил я, - здесь ты как-никак среди друзей. Ниспровергай все, что захочешь. Могу ли я что-то еще для тебя сделать?" Ну как же, конечно, отвечала она: на самом деле, ей невтерпеж как хочется - здесь и сейчас - сделать мне минет, прямо на крыше, в благодарность за то, что, изнасиловав, я ее заодно не убил. Голос у нее был какой-то странный, да еще и специфическое изложение ее мотивов… В растерянности я отклонил ее просьбу и нагнулся, чтобы развязать ей руки. Мгновенно она вцепилась в мои лодыжки, норовя яростно вгрызться мне в промежность; я подскочил на месте, поскользнулся на черепице, чуть не сверзился с крыши вниз; она была тут как тут, немыслимая прыть для человека со связанными ногами, пыталась выцарапать мой срам; я неуклюже вспрыгнул-таки на Пегаса и вонзил пятки ему в бока; с конька крыши вслед мне полетели истошные проклятия.

- Потрясенный, я вернулся к подножию горы Химера, где и провел три дня, отдыхая и пытаясь восстановить душевное равновесие. Кроваво-чернильные пятна на полотне хитона Меланиппы были несмываемы, этакое зашифрованное клеймо проклятия. Мне досаждали дурные сны. Всякий раз, когда я видел змею (а леса там ими кишат), мне чудилось, что это спасающаяся бегством амазонка. Когда приближались лазутчики солимов или карийцев, я пугливо улетал от них вместе с сойками и черными дроздами; я разыскал еще один патруль амазонок и попытался рассказать им о храбрости Меланиппы и текущем положении вещей; вынужденный держаться от них на расстоянии полета стрелы, я не смог до них докричаться. Большую же часть времени я просто парил кругами высоко над потухшим вулканом, словно незаконнорожденный ястреб, и думал про себя черные мысли. В конце концов я вернулся на равнину к Ксанфу и столице Иобата.

- Царь, увидев меня, оказался еще больше удивлен, чем в первый раз, - и откровенно к тому же этим недоволен. Обеспокоенным казался и Полиид. Вот Филоноя - та вскрикнула от радости, повисла у меня на шее и принялась осыпать поцелуями, пока не заметила, в сколь мрачном расположении духа я пребываю, и не отпрянула от меня.