Сын погибели - Владимир Свержин

Полк «Скола» церемониальным маршем проходил мимо императорского дворца. Уже шесть веков всадники этого полка — старейшего среди ромейской гвардии — открывали парад, приуроченный ко дню рождения государей. За ними шли чуть более молодые полки: «Эскубити», «Вилга» и совсем «юный» полк «Икантой», чья история насчитывала всего около двух веков.

Закрытые чешуйчатой броней, белые кони сменялись вороными, гнедыми, затем серыми. Сентябрьское, чуть подуставшее солнце разливало сияние, отражаясь в надраенных пластинах стальных панцирей кавалеристов. Радостно хлопали флюгерки на пиках. Все дышало величием и мощью, лишь только лица всадников, вернее, даже не лица, а глухие кольчужные бармицы с отверстиями для глаз, добавляли праздничной картине толику мрачности. Но всякому, кто видел в этот миг торжественное шествие полков тагматы,[57] представлялось невероятным существование хоть какой-то силы в мире, способной если не сокрушить, то хотя бы поколебать этакую мощь.

Банда за бандой[58] проходили закованные в железо всадники перед балконом императорского дворца, салютую василевсу и его сыну.

— Отец, — глядя, как полк сменяет полк, тихо произнес севаст Мануил, — позволь задать тебе вопрос, давно терзающий меня.

— Задавай, — поднимая руку в императорском приветствии, разрешил Иоанн Комнин.

— Сила армии нашей непоколебима. Нигде, ни в одной стране мира, нет войска, столь обученного и столь прекрасно вооруженного, как наше. Отчего же, несмотря на всю эту мощь, держава по-прежнему обливается кровью, сражаясь против великого множества племен и народов?

— Потому же, почему нищие и голодные бросаются на уставленный яствами стол, враги желают прийти в земли Империи. Вначале мы давали им объедки со стола, чтобы унять их голод и тем смирить дикую злобу, но, как видишь, все эти варварские народы больше не желают удовлетворяться малым и хотят отнять все. А у нас, с грустью вынужден признать, от долгих и чрезмерно усердных трапез, народ, и в первую очередь знатнейшие его люди, те, кому надлежит вести всех прочих за собою, отяжелели и сделались изнеженными. Богатство лишило их силы и доблести. Слава Отцу небесному, не всех, но многих. Чересчур многих. У нас еще хватает знаний и умений, чтобы сокрушить врага, хотя, как ты знаешь, и это не всегда удается. Но самое ужасное — у нас нет прежней воли, чтобы удержать достигнутое и воспользоваться плодами своих побед. Граждане слишком высоко ценят уют и спокойствие, чтобы рисковать головой, в то время как для варваров жизнь — лишь долгая подготовка к доблестной смерти.

— Стало быть, варвары сильнее нас?

— Все в руке господней, — покачал головой василевс. — Ты сам знаешь, империя ромеев и сердце ее — град святого нашего пращура Константина — любимое детище Творца небесного. Мы есть светоч христианского мира, его альфа и омега. Пресвятая Троица не допустит гибели Империи, но Господь посылает испытания тем, кого любит, дабы закалить их веру. Мы должны с честью выдержать эти испытания. Нет смысла роптать, ибо Всевышний возлагает на нас не более, чем мы в силах вынести.

— Но тогда, отец мой, — не унимался наследник престола, — отчего же нам не объединить силы с империей Запада? Они, как и мы, алчут победы христианского оружия над полчищами магометан и язычников. Они, как и мы, птенцы великих римских орлов.

— Лишь по имени, сын мой, лишь по имени. Дикие варвары Запада захватили дворцы, которых не строили, приняли веру, которая, по сути, и теперь остается для них чуждой. Римский епископ — не более чем выскочка, объявивший себя наследником апостола Петра и ключарем Царства Божия. Оттого, что дикарь напяливает тогу, он не становится патрикием, и в ярости тевтона нет ни капли доблести ромея.

— Но они взяли Иерусалим! Они освободили гроб Господень и каждодневно ведут непримиримую войну с теми, кого и мы зовем врагами.

— Да, это правда. И пусть ведут. Военное счастье на их стороне, — согласился Иоанн Комнин. — Однако не стоит забывать, что твой дед предлагал этим разбойникам, нацепившим знак креста на свои плащи, объединить силы и действовать сообща ради спасения христианской веры. Они клялись ему в преданности, но забыли о своей клятве так быстро, как только смогли. Почитай, что пишет об этом твоя несносная тетка, Анна. Невзирая на свой мерзкий нрав, она очень верно изобразила события тех дней.

— Но дед Алексей хотел, чтобы рыцари Запада, принявшие крест, служили ему, а не делу освобождения святынь христианского мира.

— Его желание было мудро и вело к общей пользе. Это наша война, на наших землях. Магометане захватили их, но от этого земли не перестали быть нашими. И тут, бряцая оружием, пришли какие-то дикари-франки, — Иоанн Комнин усмехнулся, — и, провозглашая всякую чушь, начали искать не пользы общему делу, но собственной никчемной славы. Если бы они послушали твоего деда и моего отца, сарацины давно бы уже были принуждены уползти туда, откуда выползли. А так… Большая часть этих крестоносцев погибла от жары, голода и жажды. Мой отец знал, как сделать дело наилучшим образом. Если бы западные варвары вместо того, чтобы захватывать земли, по закону принадлежавшие нашей империи, как и говорили, шли к Иерусалиму, они бы имели вдосталь еды, питья и проводников…

— Отец! Но как бы то ни было, Иерусалим взяли не ромеи, а крестоносцы.

— Смотри. — Император указал на проходившие мимо ряды всадников полка «Хатиера базилик». — Ты видишь это войско? Оно, быть может, не столь прекрасно, как остальные полки тагматы, однако же не зря носит гордое наименование моих боевых товарищей. В этом полку разномастные лошади, но во всей Империи нет более ловких наездников, чем эти. Ты знаешь, кто они: хазары, огузы из столь далеких земель, что даже имя их ни о чем не говорит большинству жителей Константинополя. Но нет славнее и храбрее наездников «Хатиеры». Рыцари Запада, вероятно, столь же храбры и не менее искусны в военном деле, но только верная служба Империи способна вырвать дикарей из варварского состояния и даровать им все блага римского мира. Мой отец и твой дед в безмерной милости своей хотел подарить свет истины погрязшим во тьме франкам. Хотел, ибо сами эти дикари говорили о том, что ищут свет. Но они на деле взыскуют лишь тот свет, который исходит от злата. Сокровища и земли Востока, похищенные сельджуками у нас, привлекают крестоносцев, как магнит железную стружку. Они говорят о едином христианском мире, но что известно им о едином мире, если даже в своих землях они готовы перерезать друг другу глотку из-за владений, которые можно накрыть военным плащом.

— Но, отец…

— Все, Мануил. Я не хочу больше об этом говорить. — Василевс нахмурился. — Тем более в свой день рождения. И помни, мой дорогой наследник: когда императоры Рима — того самого Рима, где сидит самозваный глава всех христиан, — начали уподобляться варварам, Империя пала в прах. И забывать об этом — значит добиваться повторения урока.

Он хотел еще что-то добавить, но тут на галерею дворца быстрой походкой вошел великий доместик Иоанн Аксух.

— Мой государь, — крещеный магрибинец склонил голову.

— У тебя встревоженное лицо, Хасан, — глядя на своего крестника, заметил василевс. — Похоже, ты пришел сообщить не о ликовании наших фем?[59]

— Увы. Это так, о величайший. В Константинополь пришел корабль.

— Что за корабль? И чем он так замечателен, что его приход тревожит мудрейшего из моих помощников?

— Я лишь вернейший, мой государь. И потому спешно прибыл сюда, несмотря на праздник. Позволь сообщить мне правду, не дожидаясь удобного часа.

— Говори, я не буду гневаться.

— Это наш корабль — один из тех, которые ты посылал с войском к Матрахе.

— Почему он вернулся? — помрачнел Иоанн Комнин.

Великий доместик, сдерживая эмоции, начал доклад:

— Буря разметала эскадру. Спасшиеся не в состоянии точно сказать, сколько кораблей погибло, но своими глазами они видели, как многие дромоны переламывались и шли на дно. Вероятнее всего, наши люди не смогут оказаться в Матрахе к тому часу, когда туда прибудет Святослав. Чтобы собрать новое войско и отправить его, уйдет не меньше пяти недель. К тому моменту Понт будет штормить еще более, чем теперь.

Император вяло махнул рукой, отвечая на крики приветствия товарищей по оружию и забывая о всадниках, идущих маршем у самого балкона, повернулся к Иоанну Аксуху:

— Если мы не можем добиться, чтобы наш враг стал нашим союзником, если мы не в силах гарантировать его верности, нам остается лишь одно — уничтожить врага.

Симеон Гаврас бросил взгляд на лежащее перед ним ожерелье из крупных голубых камней в тяжелой золотой оправе и недоумевающе посмотрел на ювелира.

— Я же просил тебя принести мне что-нибудь такое, что будет не зазорно надеть герцогине.