Сын погибели - Владимир Свержин

— Господь мне свидетель — всякий может подтвердить, я не люблю войну и никогда не хотела кровопролития. Но король Франции своим низким коварством толкает меня на этот шаг. Я была бы очень благодарна вам, граф, если б по возвращении во Францию вы стали моим заступником перед своим господином. Вам, конечно же, известно — хоть Гарольд III больше ромей, нежели нормандец, его военная слава бежит куда дальше, чем летят стрелы руссов. И точно так же, как некогда мой дед, пришедший сюда из-за моря, завоевал Англию, Гарольд может перейти Английский пролив в обратную сторону и сокрушить престол графов Иль-де-Франса. Мне достоверно известно, что многие бароны Нормандии с радостью поддержат дочь своего герцога и ее мужа.

У Фулька Анжуйского стучало в висках, он чувствовал, что земля вот-вот уйдет у него из-под ног. Душа его рвалась на части: с одной стороны, он понимал, что должен как можно скорее спешить к королю и, если это возможно, предотвратить зреющую бурю, но в то же время сознание, что придется расстаться с королевой его грез, лишало сил и делало ноги ватными.

Матильда остановилась, стараясь разглядеть на лице собеседника впечатление, произведенное ее последними словами. В темных, распахнутых глазах Фулька читались смятение и боль.

— Тебе плохо, мой мальчик. — Она встревоженно прикоснулась рукой к его лбу.

— Да, — выдавил из себя анжуец, чувствуя прилив крови к щекам.

Матильда невольно улыбнулась — еще никто и никогда не глядел на нее так. Она даже объяснить не могла как. Покойный супруг, император Генрих, постоянно смотрел куда-то вдаль, лишь изредка с удивлением замечая ее. От Конрада — герцога Швабского и наперсника ее детских игр — так и веяло страстью, но Матильду он только желал. А любил корону. Король Гарольд, которому отец вручил свою дочь как награду, был грубовато-нежен, но чересчур суров. Матильда опасалась встречаться с ним глазами, подсознательно ощущая, что, не меняясь в лице, ее суженый может снести голову неугодному и, вернув меч в ножны, как ни в чем не бывало продолжать беседу.

Этот юноша глядел на королеву так, будто в мире не существовало более ничего, достойного внимания. Она почувствовала себя неловко оттого, что завела с гостем беседу о своих законных притязаниях на Нормандию, о войне…

— Ты, должно быть, беспокоишься о близких? — чтобы как-то сгладить впечатление, спросила Матильда. — Можешь не волноваться: сюда, в Лондон, недавно приходил корабль из Нормандии — я велела передать Людовику и герцогу Анжу, что небо по-прежнему хранит тебя и, благодарение Господу, вскоре ты будешь совсем здоров.

— Корабль из Нормандии? — сконфуженно переспросил Фульк.

— Да, мой дальний родич — виконт де Вальмон — прислал вино для королевского стола. Род де Вальмонов уже в четвертом поколении имеет привилегию поставлять ко двору вина из Шампани, Бургундии и с берегов Луары. — Она заметила, что лицо юноши начало бледнеть. — Что-то не так, мой друг?

— О нет, — сдерживая волнение, проговорил юноша. — Я благодарен вам за заботу.

Он порывисто схватил руку Матильды и, опускаясь на колено, как перед священнослужителем, припал к ней губами. Сердце колотилось, словно стремясь вырваться наружу. Анжуйцу казалось, что Матильда оскорбится, разгневанно вырвется и уйдет прочь, но теперь, когда дарованное ему Господом убежище так нелепо было открыто, медлить долее казалось невозможным. Кто знает, не поджидают ли прямо возле выхода из сада присланные де Вальмоном убийцы?

На удивление Фулька, рука королевы не двинулась под его губами. Он поцеловал ее еще раз, затем еще, почувствовал, как вторая ладонь Матильды ложится на его волосы…

— Ну что ты, встань, — прошептала взволнованная женщина, закусывая губу. — Встань, нас могут увидеть!

Ночь застала корабль в гавани. Корабельный плотник с парой свободных от вахты матросов ладил избитые вчерашним штормом борта, покачивая головой и с опаской глядя на кормовую часть, где располагался знатный рыцарь, его свита и диковинный арестант.

Совсем недавно, когда судно отчаливало от берегов Уэльса, плотник смотрел на странного мальчишку со смешанным чувством испуга и жалости — ему никак не представлялось, что щуплый парнишка способен наделать столько шума, заставить величать себя не абы как, а Сыном погибели. Так продолжалось до прошлой ночи. Море, устав смирно нести на спине большие и малые корабли, взъярилось не на шутку и начало перебрасывать их суденышко, как детвора — набитый тряпками мяч. Ни искусство капитана, ни расторопность матросов, ни даже молитва святому Николаю, казалось, были не в силах спасти терпящих бедствие из зияющей пасти морской пучины.

Но произошедшее дальше заставило позабыть страх перед бездной. В какой-то миг корабль вздрогнул, точно сел на мель. Экипаж уже приготовился распрощаться с жизнью, но не тут-то было — повинуясь неведомой силе, судно вдруг понеслось без руля и ветрил поперек волны так, будто волокла его чья-то сильная рука. Однако плотник был готов поклясться, что не рука: во вспышке молнии он ясно видел, как в развале меж волн мелькнуло нечто, до жути напоминающее огромную змеиную голову — мелькнуло и исчезло в пенных валах. Не он один заметил чудовищную длинную шею, извивающуюся в воде. Но поутру, когда шторм стих, рыцарь с алым крестом на тунике потребовал от экипажа хранить молчание, заверяя, что никакого чудовища не было, а были лишь рожденные страхом призраки.

Как бы удивился сейчас плотник, узнав, что творится в голове самого крестоносца.

— Дядюшка Джордж, это не течение, да и откуда здесь течение? Это был змей. Причем не какой-нибудь гигантский угорь, а вполне разумное существо.

— Ты хочешь сказать, что вас спасал кто-либо из ближайших родственников Андая?

— Вероятнее всего. И, возможно, не один. Мне показалось, что корабль поддерживают с обеих сторон.

— То есть, получается, род Андая не просто воспринимает как должное переселение души своего предводителя в безвестного мальчишку, а возлагает на него какую-то миссию.

— Да, — согласился Камдил. — Причем что это за миссия, Федюня и сам скорее всего понятия не имеет. А уж какая нам в ней отводится роль — не знает и подавно.

— Прекрасно, — вздохнул Баренс. — Ангелы требуют вывести реинкарнацию Андая из этого мира, Андай со своим даром предвидения делает какую-то непонятную ставку на вас в своей игре, а еще — нам так, между делом, надо остановить прелестную Никотею, которая, судя по поступающим из Империи сведениям, уже начала играть в ромейские шахматы.

— Есть что-то конкретное? — поинтересовался Камдил.

— Да. Крестовый поход на балтийских славян.

— Зачем?

— Пока точно не знаю. Предположительно — чтобы сплотить коалицию сторонников мужа и под знаменем крестового похода собрать в своих руках достаточную для захвата власти силу.

— Милая девочка, нечего сказать.

— Само очарование, — вспоминая лучезарную севасту, подтвердил лорд Баренс. — А потому, мой дорогой племянник, желательно, чтоб вы как можно раньше оказались рядом с этой затейницей.

— Интересно, что по этому поводу думает Федюня. У меня сильное предчувствие, что если это противоречит его планам, то вряд ли удастся до нее добраться.

— И все же попробуйте.

— Куда ж мы денемся. Сейчас только бойцов своих на борт примем. Спасибо, кстати, что позаботились направить их сюда.

— Да ну, пустое. В Лондоне им все равно делать нечего.

— О, вон и они!

К стоящему у пирса кораблю двигался небольшой отряд. Во главе его шел помощник капитана, посланный в город за «пассажирами».

— Вот и славно, все в сборе, — автоматически считая воинов, подытожил Камдил. — Хотя нет. Даже не так — на одного больше.

— Эй, ты, — рыцарь с алым крестом на белой тунике нахмурился и подошел к сходням, — кого ты там еще прихватил?

— Монсеньор, — замялся помощник капитана, — я не хотел. Женщина на корабле — к несчастью. Но она сказала, что вы будете рады ее видеть.

Невысокая фигурка в темном дорожном плаще с капюшоном ловко обогнула замершего на сходнях моряка, как огибает змея сухую ветку, и, легко взбежав на палубу, опустилась на колени перед рыцарем. Глухой капюшон отлетел назад, освобождая волну антрацитно-черных волос.

Камдил едва сдержал себя, чтоб не отшатнуться:

— Мафраз?!

Глава 18

Когда король остается голым, с подданных снимают семь шкур.

Полк «Скола» церемониальным маршем проходил мимо императорского дворца. Уже шесть веков всадники этого полка — старейшего среди ромейской гвардии — открывали парад, приуроченный ко дню рождения государей. За ними шли чуть более молодые полки: «Эскубити», «Вилга» и совсем «юный» полк «Икантой», чья история насчитывала всего около двух веков.