Школа добродетели - Айрис Мердок

Джесс махнул в сторону стены, к которой был прикреплен какой-то металлический прибор, может быть старый радиатор.

— Я очень хочу тебе помочь, — сказал Эдвард, — привезти тебе все, что ты хочешь.

— Я бы хотел… да…

— Скажи мне, чего ты хочешь.

— Немного…

— Немного чего?

— Немного… баб.

Джесс произнес это, и на его лице появилось лукавое, хитроватое выражение. Он хихикнул.

— Черт возьми! — воскликнул Эдвард.

— Я знаю… я уже не могу… ты можешь… я хотел увидеть тебя… в юности… И еще одно…

— Да

— Ты похож на…

— На кого?

— На… меня…

Эдвард не сразу понял смысл сказанного. Он подавил удивленный вздох.

— Конечно…

— Не возражай. Я хотел… убедиться…

— Как же иначе? — ответил Эдвард. — Ты же мой отец. Перед небесами, перед богами, нет ничего определеннее этого.

— Я в тебе… вижу себя… молодого. Я любил ее… сильно любил…

— Мою мать?

— Да. Она ведь умерла, да?

— Да.

— Я так и думал. Много времени прошло… все смешалось… со мной никто не говорит…

— Я буду с тобой говорить.

— Раньше Илона… говорила… но она не приходит… больше…

— Я ей скажу, чтобы приходила.

— Им все равно.

— Джесс, им не все равно. И мне не все равно. Я тебя люблю.

— О… любовь… я это помню! Но теперь все это вернулось. Я пил… и видел…

— Что видел?

— Видел… Шекспир…

— Видел паука?[50]

— Да. Он всегда… на дне чашки… смотрит на меня. Но пауки — хорошие твари… не убивай… их…

— Не буду.

— И знаешь… я много думаю… и не могу им сказать… это так ужасно… эти твари… не лягушки, другие…

— Жабы…

— Да. Приглядывай за ними. Они особенные. Они забираются по плющу… ко мне… сюда. И эти высокие… высокие растения… деревья. Не позволяй им спиливать их… тополя.

— Хорошо. Я уверен, они и не собираются.

— О… что они могут? Когда они решили, что я… умираю… они ко мне не подходили…

— Я уверен, они…

— Они надеялись, что все… кончится…

— Джесс, ты…

— Они стыдятся… для женщин… я… ну, ты понимаешь… мешок с дерьмом… убрать поскорее. Тогда они приберутся в комнате… откроют окна…

— А море у тебя из окна видно? — спросил Эдвард. — Можно мне посмотреть? Вчера был туман.

— Иди посмотри. И скажи мне. Я забыл.

Эдвард резко поднялся на ноги и подошел к окну. Он увидел море в лучах солнца.

— Что ты видишь?

— Я вижу море! — воскликнул Эдвард. — Его освещает солнце, оно темно-синее и все переливается, как витражное стекло, и оно так близко, а на нем такая красивая яхта с белым парусом и… О, как же я рад! Хочешь посмотреть? Я тебе помогу.

— Нет… не хочу… я увижу… что-нибудь другое. Твои слова… лучше.

Эдвард подошел к кровати и сел. Он взял руку отца с большим перстнем.

— Это тоже тебе… перстень. Ты будешь его носить… когда меня не станет.

— Джесс, мне нравится говорить с тобой. Я хотел рассказать тебе кое-что… но лучше потом…

— Хорошо… как-нибудь…

— Слушай, ты ведь можешь ходить, да? Они сказали, что можешь.

— Иногда… могу… далеко могу уйти.

— Я бы прогулялся с тобой, если ты не против.

— Они меня прикончат.

— Что?

— Отравят меня… я думаю… не беспокойся…

— Ты шутишь! Теперь я с тобой, я буду заботиться о тебе.

— Ты останешься…

— Да-да, останусь.

— Бедный Джесс, ах бедный Джесс…

— Не надо.

— Бедный Джесс, бедное дитя…

— Джесс, прекрати, или я расплачусь! Понимаешь, они вовсе не против тебя, ты заблуждаешься!

Ужасная жалость к искалеченному болезнью чудовищу пронзила Эдварда, но еще сильнее был страх, что отец заметит это чувство.

— Я знаю… что я знаю. Существуют страшные наказания… за преступления против богов… и я тебе когда-нибудь расскажу… они боятся меня… это не… ни…

— Нелепо… ничтожно… низко… непотребно?

— Странно, как слова убегают… теряются… они здесь и их нет… он в черном ящике… скоро и я там буду… я забыл, как он называется…

Джесс начал стягивать с себя пижаму.

Теперь жалость Эдварда была неотличима от страха; может быть, она все время была такой. Он инстинктивно сделал движение, чтобы помешать Джессу раздеваться, но тут же принялся помогать ему вытаскивать слабые руки из рукавов. Перстень зацепился за дыру и увеличил ее.

Вид Джесса изменился, морщины на лице как будто разгладились, уменьшились и напоминали волосяную сеточку, натянутую на молодое лицо — спокойное, безмятежное и просветлевшее. Густые заросли длинных прямых волос, спадавших на грудь и похожих на шерсть животного, были темными, но чуть подернутыми сединой.

— Не беспокойся… оно еще не пришло для меня… время уходить. Оставь меня пока… Эдвард… но возвращайся…

— Да, да…

— Скажи Илоне…

— Что?

— Нет… ничего… она хорошая девочка… скажи ей это. Я хочу, чтобы ты женился на Илоне.

— Она же моя сестра!

— Ах да… конечно… я забыл.

— Откуда он узнал про тополя? — спросила матушка Мэй у Беттины.

Эдвард спустился с башни и обнаружил, что три женщины, словно какой-то мрачный совет, ждут его за завтраком. Даже Илона выглядела торжественно. Однако сегодня утром, проголодавшиеся после вчерашнего, они поглощали отруби, овсянку, картофельные оладьи с соевой заправкой, овсяные гренки и яблоки.

— Он потихоньку подкрадывается и подслушивает, — сказала Беттина.

— Спускается по всем этим лестницам?

— Он умеет подкрадываться, как жаба.

— Он сказал, что жабы заползают по плющу в его комнату.

— Я думаю, он сам спускается и поднимается по плющу!

— Мы тебя просили не ходить к нему, — упрекнула Эдварда матушка Мэй. — Почему ты не можешь подождать?

— Он мой отец.

— Может, он уже никогда не поправится, — сказала Илона. — Так чего ждать?

— А вы и вправду собираетесь спилить эти прекрасные тополя?

— Да, — ответила матушка Мэй.

— Мы должны жить, — сказала Беттина. — Мы должны есть, платить налоги, покупать еду, бензин и…

— Ты себе представляешь, — спросила матушка Мэй, — сколько стоит содержание такого огромного дома, настоящего дворца?

— Да, но неужели нет других способов? Он попросил меня: «Не позволяй им спилить тополя».

— Мы уже слышали.

— Я люблю эти тополя, — сказала Илона. — По-моему, это ужасно — срубать деревья…

— Тебе лучше помолчать, — оборвала ее Беттина. — Тебе не приходится принимать решения!

— Вы мне не позволяете принимать решения!

— Замолчи, Илона!

— Илона, не сердись на нас, — сказала матушка Мэй.

— А картину какую-нибудь нельзя продать? — предложил Эдвард. — Или несколько картин?

— Они не хотят продавать картины, пока он жив, — ответила Илона. — Картины подскочат в цене, когда он умрет.

— Верно, тогда они будут стоить больше, — подтвердила матушка Мэй, — так что продавать их сейчас неразумно. Смешно проявлять чувства к деревьям. Их посадили как раз для того, чтобы они приносили доход.

— Но разве его желание, чтобы они остались, не закрывает вопрос? Он специально просил меня об этом…

— Ты только не думай, — сказала матушка Мэй, — что ты некий особенный посланник или толкователь пожеланий Джесса. Он говорит много чепухи и через секунду все забывает. Ты здесь новичок, чужак. Для тебя внове эта сложная и давняя ситуация. Ты влезаешь в дело, в котором ничего не понимаешь. Это не твоя вина. Но ты должен понять это и подчиниться нам. Ты наш гость.

— Я не могу понять вашего отношения к Джессу.

— Мы ничего не собираемся тебе объяснять! — заявила Беттина.

— Он сказал, что ты к нему не приходишь, — сказал Эдвард Илоне.

— Мы ее не пускаем, — отозвалась Беттина.

— Почему?

— Он вожделеет к ней.

— О господи…

— Я хочу его увидеть, — сказала Илона. — Очень хочу… я пойду к нему с Эдвардом…

— Никуда ты не пойдешь, — ответила Беттина.

— Он совсем беспомощный, — сказал Эдвард, — я не понимаю…

— Он не такой беспомощный, как ты думаешь, — возразила Беттина. — Иногда он прикидывается, чтобы мы потеряли бдительность.

— Вы сказали, что он выходит на улицу, и вы не возражаете, позволяете ему…

— Он может ходить куда угодно.

Илона вытерла слезу.

— Да, он и в самом деле достоин сочувствия, — сказала матушка Мэй, — его переполняет бессильный гнев. У желания покорить мир нет никаких здравых пределов.

— Он был богом и провел нас, когда стал ребенком. Такое трудно простить, — подхватила Беттина. — Он лишился дара речи и стал пленником безмолвия, поэтому он плачет от злости. Столько всего знать и не иметь возможности сказать.

— Поэтому он впадает в сон, похожий на транс, — добавила матушка Мэй. — Это случается, когда он больше не в силах сознавать себя.