Школа добродетели - Айрис Мердок

— Уход за ним — нелегкое бремя, лучше оставить это нам, — ответила матушка Мэй. — И пожалуйста, не ходи к нему пока. Он от этого слишком возбуждается и забывается.

— Он был рад видеть меня.

— Он не узнал тебя, — сказала Беттина.

— Нет, узнал!

— Мы тебе скажем, когда его можно будет увидеть, — сказала матушка Мэй. — Думаю, скоро. Пожалуйста, прояви благоразумие и делай то, о чем мы просим. Мы знаем, что для него лучше.

— Я уверен, он хочет меня видеть, и уверен, что смогу ему помочь. Не могли бы вы хотя бы спросить у него? Как ты думаешь, Илона?

Илона, которая только что пила вино, разразилась слезами.

— Илона, замолчи, бога ради! — воскликнула Беттина.

— Почему вы пригласили меня сюда? — спросил Эдвард.

— Мы тебя пожалели, — сказала матушка Мэй. — Только и всего.

— А почему ты приехал? — задала вопрос Беттина.

— Я приехал к нему. Я был в отчаянии и думал, что он поговорит со мной, исцелит меня. Я думал, он меня защитит. Я думал, он будет мудрым и сильным. А теперь… это так ужасно… вы стыдитесь его…

— Это невыносимо!

Беттина шарахнула стаканом об стол и вышла из зала.

Громко хлопнула дверь в Переходе. Илона, продолжавшая рыдать, последовала за ней. Матушка Мэй не смотрела на дочерей — ее глаза были устремлены на Эдварда.

Эдвард глядел в ее спокойное внимательное лицо, излучавшее сочувствие и энергию. После двух стаканов вина он чувствовал себя пьяным, одиноким и слабым. Черная боль вернулась к нему.

— На что я вам здесь нужен? — спросил он. — Мне пора уезжать?

Матушка Мэй протянула руку через столешницу и погладила его запястье.

— Мы позвали тебя сюда ради нашего блага. И ты не оставишь нас. Ведь не оставишь, правда?

Ночью Эдварда разбудил громкий грохот, от которого осталось послезвучие — высокий звон. Он сел в темноте, спрашивая себя, не гром ли это. Потом встал и, распахнув ставни, выглянул из окна на тихое звездное ночное небо. Снова закрыл ставни, подошел к двери и прислушался, не открывая ее. Потом он решил, что лучше ему подпереть дверь стулом, тщетно принялся искать его и обнаружил, что стул уже подпирает дверь — он, видимо, поставил его туда, перед тем как лечь спать. Эдвард не помнил, как ложился в кровать. Он снова лег и тут же уснул; ему приснился кошмарный сон о черном горбатом чудовище, вылезающем из острова. Когда он проснулся снова, занимался серый неприятный рассвет, а разбудил его странный шум, похожий на шум работающего мотора. По крайней мере, так ему показалось — звучал резкий, пронзительный сбивчивый беспорядочный ритмический рокот, который на мгновение стихал и начинался снова, стихал и начинался. Эдвард снова поплелся к окну и открыл ставни. Прямо у окна пела ласточка, сидевшая на проводах, подводивших «ненадежное» электричество. Эдвард хлопнул ставнем, и птица улетела.

Он вернулся к кровати, сел и тут вспомнил громкий звук, а затем и сон. Потом вспомнил события вчерашнего дня. Он здорово напился. После того как Беттина и Илона ушли спать, под взглядом матушки Мэй он выпил еще вина. Пожелав ей спокойной ночи (или он ушел, не попрощавшись?), он пошел по Переходу в надежде найти Илону, но унылые комнаты оказались пусты. Прежде чем улечься в постель, он предпринял попытку помыть посуду и подмести каменный пол в кухне, всегда покрытый картофельными очистками и луковой шелухой, оставшимися после торопливого хозяйничанья женщин. Он вспомнил свой последний взгляд на матушку Мэй — она в одиночестве сидела за столом перед нетронутым стаканом вина, хлебом и яблоками. Ели они что-нибудь? Он забыл. Эдвард в самом деле чувствовал себя очень странно и подумал, что здесь даже в вино подмешивают наркотики. Он оделся и посмотрел в окно на рассвет, который из серого превратился в золотистый. Это спокойное золото обнажало все вокруг. Могучие деревья снаружи — темные тисы, дубы с занимавшимися почками — стояли неподвижно и торжественно, словно всю ночь предавались размышлениям. Что-то в этом свете вызвало у Эдварда мучительную боль, он подумал о Марке и почувствовал, что приехал сюда умереть. Потом его одолело желание увидеть отца, не скоро, а сегодня, сейчас — пока они не изобрели способ помешать ему. Эдвард посмотрел на часы. Женщины, видимо, еще спали. Он должен немедленно идти к отцу.

Эдвард открыл дверь. Ключ все еще торчал в скважине, но замок не заперли. Дверь внизу, тоже с ключом, была даже приоткрыта. Тут царил беспорядок — явно после потрясений предыдущего вечера. Бутылка и стаканы, хлеб и яблоки еще оставались на столе в Атриуме.

Джесс сидел и как будто ждал его. Никаких признаков удивления Эдвард не увидел — Джесс кивнул несколько раз большой головой, приоткрыл очень красные губы и уставился на Эдварда внимательными темными, довольно выпуклыми круглыми глазами. Эти глаза имели какой-то желеобразный вид и казались совершенно темными, рыжевато-коричневыми и совсем без белков. Они смотрели мягко, по-коровьи, но были огромными, как глаза дерева. Нос его был орлиный, с большой горбинкой. У него и в самом деле остались свои волосы и зубы, как сказала Илона; темные волосы, хотя и с начинающимися залысинами, вырастали в буйную гриву и длинными локонами падали на плечи. Они были шелковистыми и абсолютно прямыми, как и слегка подстриженная борода. Седины Эдвард не заметил. Джесс наконец сумел кивнуть и изобразить некое подобие улыбки, а руки его чуть подергивались на простыне, словно он ударял по клавишам рояля. Кисти были крупные, с удлиненными пальцами, покрытые длинными темными волосами, растущими до самых ногтей. На одном пальце среди всклокоченных волос виднелся большой золотой перстень с красным камнем. Эдвард обратил внимание, что манжеты бледно-желтой пижамы сильно обтрепались, а на одном рукаве зияла прореха. Кровать пребывала в беспорядке, одеяло с одной стороны свесилось на пол.

Впоследствии Эдвард вспоминал, что рядом с Джессом он сразу избавился от жуткого страха, который он чувствовал, пока бежал по дому. Он словно точно знал — или слышал наставляющий голос, — что нужно делать. Он ничего не сказал, но подошел к кровати и начал приводить ее в порядок. Поднял одеяло, разгладил простыни, иногда случайно прикасаясь к руке больного. Потом подвинул стул к кровати и уставился на отца. Эдвард вдруг почувствовал себя почетным гостем, незаменимым служителем, призванным сюда. Он рассматривал большую голову, теперь такую близкую, видел квадратики и шестиугольники морщин на коже отца. Он почувствовал резкий запах, дух мочи, пота, старости. Конечно, на самом деле отец был не так уж стар. Но все-таки, несмотря на темную буйную гриву, он казался старым.

Джесс сутулил плечи и наклонял голову набок с видом эксцентричной задумчивости, почти игривости. Эдвард взял его левую руку, ту, что с перстнем, уверенно наклонил голову и поцеловал ее. Затем отпустил руку.

— Отец, — сказал Эдвард.

— Джесс.

— Хорошо…

— Скажи… Джесс…

— Джесс. Да, Джесс.

Эдвард почувствовал желание разрыдаться, но понимал, что должен контролировать себя, сохранять ясную голову, как тот, кто должен доставить послание или кому сообщили важную новость. Он не ждал, что Джесс заговорит. С другой стороны, он не ждал, что отец будет молчать. Все происходящее было неизбежным.

Джесс что-то произнес.

— Повтори.

— Ты… не… приезжал…

Во второй раз слова прозвучали довольно отчетливо. Эдвард не знал, что ответить.

— Извини… я не знал…

— Ты мне был… нужен… я писал…

— Я не получал от тебя писем.

— Значит… они не отправляли… я писал… кажется… я забыл…

— Но я все же приехал, — сказал Эдвард. — Я здесь, и я останусь здесь. Я так рад…

Он подумал: «Я хотел рассказать ему о Марке, но это, конечно же, невозможно. Это не имеет значения. Я должен помогать ему говорить, я должен сделать все, чтобы это продолжалось».

— Они… те, кто внизу… эти… эти…

— Твоя жена и дочери?..

— Нет-нет… эти… какое слово…

— Женщины?

— Женщины… только представь… забыть это…

Теперь, несмотря на запинающуюся речь Джесса, Эдвард обратил внимание на необычный голос Джесса, его манеру говорить чуть с растяжкой, его произношение. Он родился в Строке-на-Тренте[49] и до сего дня сохранил тамошний акцент. Это было так удивительно, так несовременно, так ужасно трогательно.

— Знаешь… это… почти конец…

— Нет, Джесс, нет. Тебе станет лучше, ты снова будешь рисовать. Ты ведь еще рисуешь?

— Нет… не могу сосредоточиться… бог с ним… с рисованием… я хочу, чтобы ты получил…

— Доктор тебя подлечит…

— Слушай… ты получишь все это… дом… картины… это… это… все…

— Давай я отвезу тебя в Лондон. Мы покажем тебя хорошему врачу.

— Мое завещание… я спрятал его… вон туда…

Джесс махнул в сторону стены, к которой был прикреплен какой-то металлический прибор, может быть старый радиатор.