Островитяния. Том первый - Остин Райт

Объехав границы островного хозяйства, мы возвращались к дому мимо выгулов, скошенных лугов, полей, засеянных злаками, мимо фруктовых садов, разделенных низкими каменными изгородями — камень доставлялся с материка, — или рядами ив и буков, мимо большой риги, мимо огородов и разбросанных по склонам холмов виноградников.

Мы ехали не спеша, часто останавливаясь, беседовали. Хотя я знал, что на острове Дорнов обитает около полусотни человек — число их увеличивалось, когда прибывали суда, — все же я был поражен размерами и разнообразием хозяйства. Здесь занимались рыболовством и мореплаванием, здесь жили пастухи, лесники, скотоводы, агрономы, лошадники и, разумеется, домашняя прислуга. Судя по книге месье Перье, я не ожидал увидеть в Островитянии подобные, на феодальный лад устроенные поместья и спросил, что думают об этом Дорн и Дорна. Они сказали, что такие же и даже бóльшие поместья есть еще на болотах и несколько — в других частях страны, но что это скорее исключение и у каждого из них своя, особая судьба и история. Их поместье возникло и стало таким потому, что еще во времена первых нападений карейнских пиратов остров был могучим укрепленным пунктом, дававшим прибежище многим людям. Владельцы ферм переселялись сюда, оставляя насиженные места. Эти люди не попадали в полную зависимость, поскольку по условиям договора между ними и Дорнами они получали во владение долю собственности и пользовались определенными привилегиями. Всего две семьи являлись в полном смысле денерир. Остальные считались полноправными собственниками по существовавшему уже сотни лет укладу.

— Мы все отлично уживаемся друг с другом, — сказал Дорн, — потому что за сотни лет успели уладить все конфликты и споры и никто ни в чем не стеснен. Партнерство в том смысле, в каком вы понимаете это слово, развито у нас как нигде.

Вскоре после нашего возвращения подали завтрак. Сестра моего друга так и не вернулась из своей загадочной отлучки, все же остальные были в сборе, включая и внука лорда Дорна — мальчика лет семи, правопреемника своего деда. У него, как и у всей семьи, тоже были четко и тонко очерченные брови; вообще же он показался мне обычным для своего возраста ребенком.

В моей комнате в этот день царили удивительный покой и тишина. Окна смотрели на восток, и, хотя дул легкий западный бриз, ни один листок не шелохнулся на росших под ними деревьях. А вдалеке ветер раскачивал ветви ив и буков, уже наполовину облетевших, наполовину еще покрытых золотыми и багряными листьями. Воздух был тихий, совершенно осенний. За пастбищами виднелся извилистый проток, потом шла темно-зеленая полоса болота, и снова, извиваясь и блестя, терялся вдали еще один проток.

Я почувствовал, что хотел бы остаться здесь подольше.

Мне казалось, что я заехал очень далеко, гораздо дальше, чем те триста или четыреста миль, которые действительно пришлось преодолеть. Доринг и вообще западный край — да, это и в самом деле было сердце страны. Дымчатый воздух и падающие листья напомнили мне время каникул. Отзвуки былых чувств, окрашенные легкой печалью, пробудились во мне, и я подумал о Наттане и о моем друге, предупреждавшем, чтобы я не увлекался всерьез островитянскими девушками и не давал им увлекаться собою; и опять — словно невидимая дверь захлопнулась передо мной.

Вдали, на болотах, показалась группа маленьких, точно игрушечных, всадников. Ярко-белые в солнечных лучах паруса виднелись рядом с Эрном, и одинокий, отбившийся от стаи белый лоскуток плавно двигался по широкому протоку на северо-запад.

И все же, в конце концов, моей родиной была Америка, а ее народ был моим народом. Я отвернулся от окна и принялся сочинять письмо домой.

Неожиданно в коридоре послышался быстрый шум шагов, и дверь резко распахнулась. На пороге стоял Дорн.

— Я думал, — сказал он, — что мы сможем прогуляться вместе или покататься на лодке, но дядя просит меня задержаться. Почему бы тебе не отправиться с сестрой? Она скоро подплывет к Рыбацкой пристани — я вижу ее лодку. Мне кажется, она будет рада твоей компании.

Он указал на север: маленький белый парус шлюпки, державшейся круто к ветру, двигался по протоку на юг. Времени терять было нельзя. Дорн проводил меня в южное крыло дома и указал ведущую к пристани тропинку. Ветер был бодрящий, свежий.

Тропа вела меня сквозь буковую рощу. Сухие листья шуршали над головой и под ногами.

Шуршащие листья, их горьковатый запах, смешанный с запахом соли и влажной земли, будили трепетные, прекрасные и смутные воспоминания. Мог ли я надеяться, что когда-нибудь и у меня будет в моей Новой Англии несколько акров собственной земли и я буду идти в медленно сгущающихся сумерках среди буков, сосен и кленов, вдыхая запах только что вспаханной земли?

Дорожка свернула влево, и, выйдя из леса, я оказался перед полукруглой аркой с воротами. Передо мной широко раскинулись пастбища, немереные мили плоских болот; на горизонте, в дымке, горы вздымали свои снеговые вершины. Нет, для Новой Англии все это выглядело слишком необъятным, отчужденно-бесстрастным и пустынным, и когда я сошел с тропы в луговую траву, то как бы увидел себя со стороны — медленно движущейся, маленькой, одинокой точкой.

Лодка Дорны плавно скользила по протоку в полумиле слева от меня. Я ускорил шаг; щеки горели от свежего морского воздуха.

Шлюпка двигалась медленнее, чем я, — слишком слабый был ветер. Солнце опускалось, и белая парусина румянилась в закатных лучах. Я подумал, видит ли меня Дорна; мне не удавалось ее разглядеть, настолько низкими были берега протока. Когда луг кончился и я вышел на усыпанный ракушками пирс, шлюпка Дорны была примерно в двухстах ярдах.

Здесь проток образовывал небольшую бухту шириной около двухсот футов. Прямо напротив входа в нее находился причал, обнесенный с трех сторон каменной стеной. Каменный пирс, на который я спустился, вдавался в бухту почти на половину ее длины.

Поскольку медленно двигавшаяся шлюпка еще не успела войти в бухту, я подошел к внешнему краю пирса, сел, свесив ноги, и стал ждать.

Был отлив, и вдоль северного и южного берега обнажились полосы тины. На них повсюду виднелись кучки земли, из которой выкапывали моллюсков; от одной кучки до другой тянулась цепочка следов. Внизу, футах в десяти, вода, маслянисто-опаловая, слабо плескалась о массивные камни.

Я проклинал судьбу, определившую мне столь недолгое пребывание на Острове, глубоко вдыхая солоноватый воздух, в котором смешались запахи смолистого дерева, моллюсков, болотных трав. Суденышко медленно развернулось и вошло в бухту. Теперь мне был хорошо виден его плоский темно-коричневый корпус и застывшая у руля фигурка.