В землю Ханаанскую - Георг Мориц Эберс

— Назад! Горе тому, кто ее тронет.

Но уже одна еврейка, жена обжигальщика кирпичей, у которой во время пути умер ребенок в страшных мучениях, успела вынуть у Казаны из-за пояса кинжал и с криком: «Это тебе за моего маленького Руфа!» — всадила его ей в спину. Женщина уже подняла окровавленное оружие, чтобы нанести второй удар, Ефрем бросился между нею и ее жертвою и отнял у женщины кинжал. Затем он стал около раненой и громко закричал:

— Кто дотронется до нее, женщины, кровь той смешается вместе с кровью этой египтянки.

Затем он взял раненую на руки и понес ее к Мирьям.

Еврейки сначала безмолвно смотрели вслед Ефрему, затем закричали:

— Месть, месть! Мы нашли эту женщину, и эта добыча принадлежит нам. Как смеет Ефрем называть нас разбойницами и убийцами. Раз, что следует пролить египетскую кровь, то запрещать этого нельзя!

— Господь Бог не пощадил наших врагов, и мы не будем их щадить!

— На Ефрема! Отнимем у него эту девушку!

Но юноша не обращал внимания на эти крики ярости, пока не положил головы Казаны на колени Мирьям, усевшейся на ближнем холму.

Когда свирепая толпа мужчин и женщин близко подступила к нему, он снова махнул кинжалом и воскликнул:

— Нельзя! Повторяю вам еще раз. Кто тут есть из племени Ефремова и Иудина, подойдите ко мне и к Мирьям, супруге вашего вождя! Вот так, братья; горе тому, кто тронет египтянку. Вы хотите мести? Разве это месть — убить беззащитную женщину? Вам нужны ее драгоценности? Берите их, я еще и от себя прибавлю, если вы оставите жену Гура позаботиться о несчастной умирающей.

С этими словами он наклонился над Казаной и снял с нее оставшиеся у нее кольца и другие украшения и бросил их в толпу. Затем он снял с руки и свой золотой наручник и, подняв его вверх, закричал:

— Вот обещанная прибавка! Если вы оставите в покое Мирьям, то получите золото и можете разделить его между собою; а если по-прежнему станете требовать мести и крови, то драгоценность останется у меня.

Эти слова произвели желаемое действие; рассвирепевшие женщины поочередно смотрели то на золотую вещь, то на красивого юношу, а мужчины из колена Ефремова и Иудина, столпившиеся около Ефрема, смотрели вопросительно друг на друга; наконец жена одного чужестранного торговца воскликнула:

— Дайте-ка золото сюда, тогда мы оставим ему его окровавленную возлюбленную.

К этому решению присоединились и другие, и несмотря на то, что жена обжигальщика кирпичей, как мстительница за смерть своего ребенка, думала совершить богоугодное дело, убив египтянку, и теперь все настаивала на смерти Казаны, но эту кровожадную еврейку оттеснили от Ефрема, и она снова отправилась на берег — искать другой добычи.

Во время этих бурных переговоров Мирьям осмотрела и перевязала рану Казаны.

Кинжал, подаренный в шутку принцем Синтахом своей красивой возлюбленной, только чтобы она не ехала безоружной на войну, нанес ей рану под плечом, и кровь лилась так обильно, что можно было опасаться за жизнь несчастной.

Однако Казана не умерла; ее перенесли в палатку Нуна.

Старый вождь племени только что собрал пастухов и юношей, созванных Ефремом, чтобы освободить Осию, раздавал им оружие и обещал к ним присоединиться, как только они выступят в путь.

Как Казана была привязана к старому Нуну, точно также и он давно знал хорошенькую дочь Горнехта и любил ее от всего сердца.

Казана, встречая старика, всегда дружески кланялась ему, а тот обыкновенно приветствовал ее словами: «Да благословит тебя Бог, дитя мое»! или «Как приятно старику видеть такую цветущую молодость»!

Несколько лет тому назад — она еще была ребенком — он прислал ей ягненка с прелестною белою шерстью и после того променял ее отцу на зерновой хлеб его имения и скот, который сам вырастил; все, что Осия рассказывал о Казане, еще более усилило к ней расположение старика.

Он считал ее самою лучшею девушкою в Танисе, и, будь она еврейского происхождения, Нун не задумался бы женить на ней своего сына.

Теперь же, увидя свою любимицу в таком ужасном положении, Нун почувствовал к ней сильную жалость, так что даже слезы выступили у него на глазах, а голос дрожал, когда он, приветствуя Казану, увидел окровавленную повязку у ней на плече.

После того, как раненую уложили в постель, Нун предоставил свой ящик с лекарствами в распоряжение сведущей в лечении пророчицы; Мирьям попросила мужчин выйти из палатки и оставить ее одну с больной; когда же жена Гура позвала их, то раненая была вновь перевязана и ей дано было подкрепляющее лекарство.

Казана лежала на белоснежном белье, с гладко причесанными волосами, хотя еще и слипавшимися от присохшей к ним крови, и походила скорее на ребенка, чем на взрослую женщину.

Она дышала тяжело, и на ее губах и щеках не показывалось ни кровинки, и только когда молодая женщина во второй раз выпила питье, приготовленное ей Мирьям, то открыла глаза.

У ног ее постели стоял старик со своим внуком; первый едва удерживал слезы.

Уверенность Ефрема в том, что Казана — дурная женщина и изменница, все время не покидала его; однако он не сказал никому ни слова о том, что видел и слышал у ее палатки.

Для Нуна же она не переставала быть все тем же «милым ребенком», каким он ее знал в детстве, и потому, когда больная открыла глаза, старик улыбнулся ей с отеческою нежностью. Она тотчас же узнала и Нуна и его внука и хотела было кивнуть им головою, но сильная слабость помешала ей. Однако ее выразительное лицо доказывало и удивление и радость, а когда Мирьям в третий раз поднесла ей лекарство, то больная, видя озабоченные лица мужчин, собрала все свои силы и сказала:

— Рана очень болит!.. Неужели я умру?

Тогда окружающие вопросительно посмотрели друг на друга и, казалось, охотно скрыли бы от нее ужасную истину, но больная продолжала:

— О, скажите мне… скажите всю правду.

Мирьям, стоявшая около ее постели, раньше других собралась с мужеством и отвечала:

— Да, бедное молодое создание, рана очень глубока, но насколько у меня хватит искусства, я постараюсь поддержать твою жизнь.

Эти слова звучали добротою и состраданием, но, казалось, грудной голос пророчицы причинял боль Казане, и рот египтянки судорожно исказился во время речи Мирьям и, когда она кончила, то крупные слезы покатились по лицу страдалицы.

Несколько минут длилось молчание; но вот Казана открыла глаза и,