Генерал-адмирал. Война - Роман Злотников

Положение усугублялось еще и тем, что крупных войсковых сил у нас в тех краях не было. Война — войска нужны в других местах. А турки, несмотря на все подписанные соглашения, с потерей своей столицы так и не смирились. Поэтому Энвер-паша, в тот момент активно вышибавший греков с побережья Турции, не преминул воспользоваться случаем и помочь братьям чем можно, отправив на европейский берег инструкторов, оружие, боеприпасы и прокламации. Короче, 17 марта полыхнуло…

Резня началась страшная. Армяне генерала Озаня-на сражались мужественно, но их просто завалили телами. Патриарха Германа V выволокли из резиденции на улицу и просто разорвали на куски38. Генерал-губернатора Кирилла Владимировича едва успели эвакуировать на крейсер «Кагул». И именно его орудия, а также орудия дивизиона эсминцев, находившегося в тот момент в порту Царьграда, предотвратили захват порта. В городе и окрестностях между тем шла бойня. Быстро расправившись со всеми христианами, до которых успели дотянуться, турки рассеялись по улицам и занялись грабежами, быстро переросшими в поджоги. И только около двадцати тысяч человек, возглавляемых нелегально проникнувшими на русскую территорию офицерами Энвер-паши, еще несколько часов пытались выбить русских из порта и взять его под контроль. Ибо насчет того, что случится с восставшими, если у русских сохранится возможность беспрепятственно высаживать свои войска в порту, у них никаких иллюзий не было. Но все их усилия оказались безуспешными…

На азиатском берегу все прошло куда спокойнее. Во-первых, существенная часть турецкого населения после бесчинств абреков генерала Озаняна просто сдернула за границу — никаких препятствий к этому не было, — и горючего материала для взрыва здесь осталось мало. Да и вообще людей на этой территории было меньше чуть ли не на порядок. Во-вторых, здесь, на границе, стояли крупные силы русских войск, и потому огню восстания просто не дали разгореться. В-третьих, у местных мятежников практически не было оружия, а попытки захватить бывшие турецкие форты береговой обороны, где хранилось вооружение разоруженных турецких войск, в том числе и вывезенное с европейского берега, ни к чему не привели. Вернее, они привели к тому, что отряды бунтовщиков, вооруженные тем, что под руку подвернулось — от винтовок Пибоди-Мартини времен последней русско-турецкой войны до обычных кос и топоров, — понесли большие потери от сосредоточенного ружейнопулеметного огня, открытого охраной, и рассеялись. А это были наиболее организованные силы мятежников. К тому же командование наших войск не пропустило сосредоточения Энвер-пашой в районе Бурсы крупных военных сил, которые должны были немедленно прийти на помощь мятежникам. Ради этого он даже отложил взятие Смирны (или, как говорили турки, «гяур Измир», то есть «неверной Смирны», поскольку подавляющее большинство населения там до сих пор составляли христиане, в основном греки). Ибо что такое Смирна против Стамбула? Так что внезапного удара турецких войск не получилось. А их удар по подготовившимся русским войскам, обороняющимся на заранее обустроенных позициях, да еще с поддержкой корабельной артиллерии, не имел шансов на успех. Даже с учетом того, что Энвер-паша сумел добиться пятикратного превосходства в личном составе. Во всем остальном-то — от количества пулеметов до числа стволов артиллерии и запасов боеприпасов — турки русским уступали. Первые войсковые подразделения в царьградский порт начали прибывать на пятый день мятежа. Двадцать шестого Царь-град был полностью взят под контроль и в нем немедленно начала работать группа Министерства юстиции. Войскам был отдан приказ действовать жестко, и я не сомневался, что элита наших «союзников», сильно обеспокоенная возросшей популярностью России среди населения своих стран, попытается по максимуму использовать этот мятеж, чтобы представить нас, русских, безжалостными варварами, получающими удовольствие от пыток невинных людей. Несмотря на то что война еще продолжалась, практически все стороны уже полагали ее оконченной. И те, кто считал себя победителями, начали схватку за влияние в послевоенном мире. Россия же в настоящий момент являлась главным конкурентом английским и французским «денежным мешкам», заправляющим политикой своих стран. А как формируется «мировое общественное мнение», я знал здесь лучше кого бы то ни было — насмотрелся в покинутом мною будущем…

Так что группе Министерства юстиции была поставлена задача максимально достоверно и «натурально» зафиксировать преступления, совершенные мятежниками против христианского населения города и окрестностей. Для чего группа была оснащена пятью фотоаппаратами. Кроме того, я обратился к Хан-жонкову с просьбой выделить на две недели от каждого киноателье, которых в Одессе насчитывалось уже восемь, по одному оператору с кинокамерой.

(С Александром Алексеевичем Ханжонковым у нас вообще сложились очень неплохие рабочие отношения. За время войны его студия выпустила более сорока документальных сборников, журналов и художественных фильмов о войне, некоторые из них были «переданы в дар» союзникам и очень неплохо поработали на восприятие России среди простого населения Англии, Франции, а также САСШ, Испании, Швеции, Бразилии, Чили, Венесуэлы и многих других стран. А осенью 1915 года с моей подачи им была организована Киноакадемия, которая избрала его своим первым президентом. До премии «Оскар» (или как она там будет у нас называться) они, правда, еще не додумались, но пока нам всем было не до этого. А ежели не додумаются через пару-тройку лет — так и быть, подскажу…)

Смонтированный по итогам этих съемок в Царь-граде сорокаминутный фильм мгновенно сбил волну истерического возмущения, поднявшуюся в «свободной прессе» (явно с чьей-то подачи) по поводу «зверств» русских войск при подавлении «возмущения мирного населения». Многие просто не смогли досмотреть его до конца, а кинозалы после сеанса нужно было отмывать от блевотины. После этого растерявшиеся газетчики принялись вяло обвинять нас в «издевательстве над зрителем». На что наши посольства ответили, что это не издевательства, а «свидетельства чудовищных пыток и зверств» и что предъявлены они европейской публике для того, чтобы она могла воочию увидеть, как вели себя те, кого «свободная пресса» столь яро кинулась защищать.

А 29 марта начался исход…

Строго говоря, он начался гораздо раньше. Да практически сразу после того, как в царьградском порту стали разгружаться транспорты с войсками. Первыми побежали офицеры Энвер-паши и активные участники мятежа. Все они стояли во главе наиболее организованных отрядов и потому успели неплохо прибарахлиться. К тому же у офицеров был заранее подготовленный путь отхода, а у остальных нашлось чем заплатить за место в фелюке и на что обустроиться на новом месте. Их побег оказал деморализующее воздействие на рядовых мятежников, и те тоже бросились спасаться от возмездия. А 29 марта с места тронулась основная часть мусульманского населения. Что мусульмане творили с христианами — видели все, и теперь не только убийцы боялись, что с ними поступят так же.

Большинство жителей бывшего Стамбула предпочли сначала бежать из города, а уж затем искать возможность переправиться на азиатский берег и добраться до земель, все еще находящихся под рукой Светоча Правоверных. По свидетельству очевидцев из гарнизонов, охранявших бывшие турецкие форты береговой обороны в проливах, к вечеру 29-го вода покрылась десятками тысяч людей, плывущих на азиатскую сторону. Люди удирали на фелюках, рыбацких лодках, самодельных плотах, связках хвороста, бурдюках, надутых воздухом, и даже просто вплавь. Время от времени на этом пути скорби происходили маленькие трагедии, распадались плохо сделанные плоты, лопались бурдюки, перегруженные рыбачьи лодки накатывались на чьи-то головы, но движение не останавливалось. По приблизительным подсчетам, в первую же ночь массового исхода на азиатский берег переправилось около двухсот тысяч человек. Командующий войсками, направленными на подавление мятежа, генерал Гуссейн Хан Нахичеванский (я сделал вывод из случившегося и специально назначил командующим мусульманина, но беззаветно преданного государю и России) приказал развернуть на азиатском берегу в местах массового скопления людей полевые кухни. Но многие беженцы шарахались от них, вернее от охранявших поваров русских солдат, и устремлялись на восток, под руку Светоча Правоверных, стремясь достигнуть благословенной земли как можно скорее. И несмотря на то что большинство из них были голодными и уставшими, люди шли, шли и шли к цели, сияющей вдали перед их мысленным взором.

Исход продолжался целую неделю. От побережья проливов и до новой линии соприкосновения войск, изменившейся после попыток турок атаковать прикрывавшие границу войска, было больше ста верст, и пройти их сумели не все. После окончания этого исхода нам пришлось собирать по обочинам дорог и троп и хоронить умерших — их было около сорока тысяч. Но эго число ничтожно по сравнению с количеством смертей по другую сторону линии соприкосновения войск. То есть там, куда и устремлялись все эти люди. Дело в том, что там их никто не ждал. Турецкие власти оказались просто не готовы к прибытию такого количества беженцев — не было ни одежды, ни одеял, ни палаток, ни продуктов питания. Люди шли вперед, движимые надеждой и волей, держась из последних сил, но стоило им очутиться там, куда они так жаждали попасть, как силы оставляли их и многие умирали, просто присев на камень у дороги, чтобы передохнуть и успокоиться, потому что всё, дошли. Спустя четыре дня в полосе, занимаемой турецкими войсками, скопилось почти сто сорок тысяч трупов. И армия, раньше довольно вяло реагировавшая на происходящее, поскольку Энвер-паша считал беженцев предателями и тряпками, сорвавшими его блестящий план по возвращению Стамбула, вынуждена была принять меры. Ибо не только воевать, а просто существовать в смраде разлагающихся трупов было невозможно. Для беженцев развернули лагеря, но запасы одеял, палаток и продовольствия для них начали поступать только через неделю, поскольку армии вдруг стало не до этих лагерей. Ибо русские перешли в наступление. Спускать туркам с рук вероломное, поскольку оно произошло без объявления войны, нападение на нас я был не намерен… И стамбульские мусульмане, только что добравшиеся до цели, вновь оказались предоставлены сами себе. Они спали на земле и камнях и ели то, что нашли — мох, свежую молодую листву, кору деревьев. Когда линия фронта приблизилась, почти половина из числа тех, кто собрался в этих лагерях, были мертвы. Остальные побрели на восток, прочь от гяуров.