Книга осенних демонов - Ярослав Гжендович

свернулась в спальном мешке, боясь даже пошевелиться. Вой раздавался очень близко, совершенно не оттуда, откуда было слышно далекое тоскливое завывание всей стаи. Он разрезал ночное небо на части, но кроме песни волка-охотника в нем звучал ужасный хриплый крик человека. Это был голос из ада.

Боже, что я наделала?!

Но было уже поздно. Круг стал вращаться.

Страх наполнил следующий день.

И ожидание.

Она пробовала фотографировать, ходила по лесу, гуляла по Гайновке. Деревянные строения, лающие собаки, дым из печных труб. Дорога, засыпанная мелким снегом. Она не очень понимала, где ходит. Она видела Лукаша. Его отсутствующее каменное невыразительное лицо, черные глаза, которые смотрели вглубь себя, и сжатые в гневе полные широкие губы. Напряженные от ярости мышцы деформировали худое лицо с ввалившимися щеками. Мрачный князь приближался.

Она чувствовала, как он приближается.

Он уже успел немного протрезветь, и теперь направлялся сюда. Окутанный облаком своей вампирской любви и вампирского гнева, он ехал в кабине грузовика, в поезде или в автобусе. Ехал к ней.

Приближался.

А она была не готова. Само ожидание оказалось мучительнее, чем она предполагала. Почти невыносимым. Часы, проведенные в напряженном ожидании у шумящей кухонной печки со сжатой в руках покрытой эмалью чугунной кружкой с чаем, выжигали ее изнутри, как пламя. Она слушала, вздрагивая от каждого шороха, от каждого скрипа снега, от каждого треска поленьев в печи.

Уже скоро.

Но еще не сейчас.

Черным покровом спустились ранние ноябрьские сумерки. Меланья ждала. Наряженная, сконцентрированная, по уши нашпигованная адреналином. И надеялась, что он не придет. Что все-таки использует свой шанс. Просто заберет диски, которые еще не продал, свои манатки, бумаги и уберется. Да только она была слишком хорошим донором. Всякая следующая попытка и каждый следующий год для него означали, что она была просто-напросто безнадежно зависима. И он был прав.

До недавнего времени.

Пока не прорвало. Спустя семь лет. Меланья с сожалением покачала головой и сделала глоток из горячей кружки.

И тут он вошел.

Просто вошел.

Она испугалась стука открывающейся двери и замерла на покосившейся табуретке возле очага, но вид Лукаша не испугал ее. Он не выглядел так устрашающе, как в ее воображении, был обычным. Как всегда. И жалким.

Он дрожал от холода, а его черные глаза были полны слез.

— Малышка… — Он протянул к ней руки, и, прежде чем смогла опомниться, она уже направлялась к нему, чтобы прижаться к его худому телу и позволить ему утонуть в своих рыжих волосах.

— Я должен был с тобой поговорить. Я должен был… Что ты делаешь, Меланья, что ты делаешь? Ведь мы…

Над лесом пронесся стальной зов охотящейся стаи. И вернулись силы. Память. И Дар. Меланья остановилась на полпути.

— Нет! — слово хлестануло, как бич.

— Что-о?! — Он еще даже не разозлился, только удивился.

— Сколько раз еще этому повторяться?! Хватит! Довольно! Убирайся отсюда и из моей жизни! Я больше не буду подтирать за тобой. Больше не буду из-за тебя плакать. Хочешь подохнуть? Подыхай, а я хочу жить!

Он сделал несколько шагов и тяжело опустился на стул у стола. Как очень уставший человек и такой несчастный, что печаль въелась в его лицо, как мазут. Он соединил пальцы худых ладоней, положил их на поверхность стола и смотрел на нее каменным взором.

— Мы все-таки можем поговорить? После всех этих лет, которые прожили вместе? Ты думаешь, что достаточно записки? Два слова — и убирайся? После всего, что мы пережили?

— После всего, что я с тобой пережила. Что ты вообще помнишь из этих лет? Хоть что-нибудь? Может, то, как ты, окровавленный и голый, орал на балконе, а я пыталась втащить тебя в комнату? Или как разгромил мне квартиру? Я не помню тебя трезвым.

— Конечно! Твоя вылизанная мещанская квартирка! Только это и важно! Что я не хожу на работу в костюмчике? Что я художник?

— Да?! А что ты делаешь, художник? Играешь в ресторане? Пишешь стихи на салфетках? Одно в полгода.

Он был задет. Он вскочил из-за стола, но остановился. Пальцы на его руках побелели, когда он судорожно сжал их и вынужден был упасть на стул. Его окаменевший от гнева взгляд опустился на бутылку настойки из дягиля. По щеке покатилась слеза. Он протянул дрожащие пальцы и схватил стоящий рядом стакан. Толстое стекло застучало о горлышко бутылки. Меланья замерла. Он должен был это выпить.

Но не выпил. Поднял стакан, понюхал содержимое, скривился и отставил стакан на покрытый старой клеенкой стол. Уронил лицо в ладони.

— Когда-то ты была другой, — произнес он глухо.

— Когда-то я была глупа. Ты все из меня высосал, подонок. О чем еще ты хочешь поговорить?

Он должен был это выпить.

— Ты и правда не помнишь ничего хорошего? Ты хотела бы, чтобы я был одним из этих прилизанных уродов в галстуках?

Она помнила. Она прекрасно помнила, но это уже не действовало.

— Я помню, — спокойно произнесла Меланья. — Помню также достаточно много дурного. Просто уйди. Тебя уже нет в моей жизни. Это конец.

Он поднял стакан и выпил. Стакан, вмещающий двести пятьдесят миллилитров. За два приема. А потом посмотрел на нее стеклянными глазами, полными слез.

— Не уходи, — произнес он. Когда-то достаточно было только звука его голоса. Когда-то.

— Я остаюсь, — с издевкой произнесла Меланья. — Это ты уходишь.

— Поговорим? — произнес он с мольбой в голосе. Нашел в кармане смятую пачку и прикурил сигарету дрожащими руками.

Руки у него дрожали всегда. Уже давно. Был Лукаш трезвый, пьяный или обкуренный, его руки дрожали так, что иногда он с трудом орудовал зажигалкой.

— Но мы ведь разговариваем.

Тишина.

В печке гудел огонь. Травы настойки работали в тишине.

Он выпил еще один стакан, немного поменьше. Граммов сто пятьдесят.

А потом начал говорить. Она не слушала. Это был один из его бессвязных монологов, который повторить невозможно. Что-то для него было важно, но что, он точно не знал, сюжет путался, но главным образом речь шла о том, что мир мерзок, жизнь несправедлива от самого основания, а Меланья была в ней единственным светлым пятном. Она слышала это уже сотни раз. Начиналось все со стандартного: «Только ты, слышишь, только ты, все остальное дерьмо», а заканчивалось: «Ты сгноила меня, дрянная девка!»

Она начала на него кричать. Даже не подозревала, что способна до такой степени повысить голос. Ссора была как битва на мечах. Ей даже казалось, что она видит эти стальные слова, острые как бритва, обходящие его пьяные дурацкие обещания и каждую минуту плавающие в крови.