Верь мне - Елена Тодорова

– Это… – вибрирует жесткими нотками. Подскакивает на ноги, становится напротив меня, угрожающе наклоняется и, упершись ладонями в края моей табуретки, прямо мне в лицо рявкает: – Это ебаный пиздец, Сонь! Ебаный, мать твою, пиздец!!!

От этого крика все внутри меня содрогается и, пульсируя, начинает сжиматься в какие-то жесткие комочки нервов.

Мне не нравится, как блестят Сашины глаза. Не нравится, как сокращаются какими-то нервными спазмами его лицевые мускулы. Не нравятся волны тех сумасшедших эмоций, которые он высвобождает в меня, словно обойму того самого проклятого пистолета.

Я вспоминаю, как он смотрел на меня, когда поверил в мое предательство… Как он смотрел, когда ударил… Как смотрел, когда собирался нажать на курок…

Мне страшно до ужаса. И все равно я чувствую облегчение.

– Ты сделала аборт? – этот глухой мрачный выдох такой яростной волной по моему телу проносится, что буквально срывает с него кожу.

– Я тебе всегда говорила, что не хочу детей. Хорошо, что ты женишься сейчас на Владе, и у тебя будет возможность создать с ней нормальную семью.

– Что ты несешь?! – вновь срывается на крик Георгиев. Дыхание, которое он выдает прямо мне в лицо, едва ли не касаясь моего лба своим, такое горячее, что разит сильнее того самого пара, о который я обожгла руки. – При чем тут Влада? При чем тут семья? При чем тут какие-то возможности? Я тебя, блядь, просто спрашиваю: ты сделала аборт? Сделала?! Ответь мне!

– Кстати… – я стойко держу один уровень тона, хоть голос давно безбожно дрожит. – Расскажи мне о своей Владе. Как вы начали встречаться? Где впервые поцеловались? Каким был ваш первый секс? Что ты чувствовал, пока трахал ее? Что говорил? Куда кончил? Это было так же приятно, как со мной? Ты делал ей куни? А она тебе сосала? Ты смотришь на нее, когда она сверху? А она… Следит за тобой через зеркальный потолок, когда сверху ты? – эти слова льются без какого-либо контроля и подготовки. Чистое гнилое подсознание. Разверзнувшийся в моей душе ад. Я чувствую, как из глаз выскальзывают слезы, но упорно продолжаю бомбить: – Рассказывай, Саш… Все рассказывай!

– Рассказывать, Сонь?! – выдыхает надсадно и крайне жутко усмехается. – Слушай!

22

Мое потухшее светило.

© Александр Георгиев

– Что ты несешь?! При чем тут Влада? При чем тут семья? При чем тут какие-то возможности? Я тебя, блядь, просто спрашиваю: ты сделала аборт? Сделала?! Ответь мне!

Нет, это, мать вашу, не просто. Это не гребаное уточнение. Это акт чистейшей агрессии. На фоне критического уровня боли я полностью выбит из зоны контроля. Не зная, куда сливать яростную силу, которая появилась в моем теле вместе со стадом заскучавших было монстров, со всей дури стискиваю края Сониной табуретки.

Только бы ее не коснуться. Никак. Даже лбом в ее лоб не даю себе упереться. Кажется, с этим контактом способен раздавить.

В затылке и вдоль позвоночника скапливается жжение. Горячими становятся лицо и дыхание. А вот температура во всем остальном теле достигает поражающе низких отметок. По ощущениям, как будто бы минусует. Внутри меня все органы леденеют и прекращают свою работу. Сердце не исключение.

Глаза в глаза.

С ней. Я с ней. Я все еще с ней. Неразделимо.

Все, что меня сейчас держит. И это оцепенение подобно сонному параличу. По части психики состояние – пиздец какое пугающее. Кажется, что вот-вот случится необратимое горе, а я не могу пошевелиться и остановить его.

В разрывающем череп отекшем и закоротившем мозгу пульсирует всепоглощающая мысль: «Что я буду делать, если окажется, что помимо прочего Соне из-за меня пришлось проходить через процедуру долбаного аборта?».

И дело даже не в том, что она, судя по словам, как минимум готова убить моего ребенка. Это задевает, конечно. Ломает и трамбует в землю мою нездоровую гордость. Размазывает, на хрен, мое мужское начало. Вырывает, в конце концов, мое ебаное сердце. Но эпицентром ада же являюсь не я.

Она. Моя маленькая хрупкая девочка. Мое потухшее светило.

Тяжело. Больно. Горько.

Но я все же могу понять, почему Соня способна на аборт. После того, как я и моя семья обошлись с ней, могу представить, что чувствовала. И сокрушает меня именно то, что ей пришлось переживать еще и это!

Паралич никак не проходит. Разбивает его Соня. Только вот когда я, блядь, готовлюсь к тому, чтобы услышать очередные чудовищные подробности прошлого, она вдруг срывается и начинает вскрывать совсем другие раны.

– Кстати… Расскажи мне о своей Владе. Как вы начали встречаться? Где впервые поцеловались? Каким был ваш первый секс? Что ты чувствовал, пока трахал ее? Что говорил? Куда кончил? Это было так же приятно, как со мной? Ты делал ей куни? А она тебе сосала? Ты смотришь на нее, когда она сверху? А она… Следит за тобой через зеркальный потолок, когда сверху ты? – Соня тарахтит, выдавая не просто ревность, которую по большей части всегда сдерживала. Нет, это, блядь, гораздо сильнее. По эмоциональной шкале это та самая истерика, которую я так боялся и так, мать вашу, долго ждал. – Рассказывай, Саш… Все рассказывай!

Меня, безусловно, ужасает то, что она от меня требует. Но не потому, что я как-никак испытываю вину за тот период своей жизни. А потому что глубина Сониных страданий, как высшая мера наказания, пронизывает меня, блядь, переменными волнами тока насквозь.

Я как никто другой знаю, что именно ею сейчас руководит. И я, мать вашу, чисто на эмпатии задыхаюсь от прихода этих катастрофических эмоций.

Ревность – это гниющая рана в груди, которая беспокоит и зудит практически постоянно. И ты понимаешь: чесать ее нельзя, иначе воспалится, и будет гораздо-гораздо хуже. Но… Наступает момент, и ты все равно скребешь ее.

Маниакально выискиваешь мельчайшие подробности тех событий, которые связывают твоего любимого человека с той тварью, что разрушила вашу целостность… В мерзких деталях пытаешься прочувствовать все, что он ощущал… Горишь и воешь, но дерешь и дерешь эту рану… До мяса. До кости. До стертых по локоть рук. До проломов в гребаных ребрах. До смертельного удара в сердечную мышцу. До полной ее остановки.

Я проделывал это сотни раз. Именно это сейчас впервые делает Соня.

Знаю, что мне стоит остаться трезвой стороной. Успокоить Соню. Но я как зверь, учуявший желанную