Верь мне - Елена Тодорова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Отвожу взгляд, когда он усмехается.
– Тогда пойдем к твоей соседке. Колядовать будем.
Врубает того самого мальчишку, который, например, способен ворваться в ванную, когда я там, чтобы сдернуть штаны и без какого-либо стеснения облегчиться.
По мне, так это слишком… Слишком… Просто перебор!
Боже… Зачем я это вспомнила? Щеки молниеносно загораются.
– Половина пятого, Саш! – напоминаю я уже сердито. Хотя эта злость не столько на него, сколько на себя саму направлена. – Я сделаю тебе очень сладкий чай! Или… – иду к холодильнику. Открываю, смотрю. Наслаждаюсь ударившей в пылающее лицо свежестью. – Есть яйца. Приготовь себе омлет.
Пауза.
Не дождавшись Сашиной реакции, рискую посмотреть ему в лицо. Он же… Таращится на меня так, словно я предложила ему поджечь квартиру.
– Что значит «приготовь себе омлет»?
Закрываю холодильник и, всплеснув руками, выпаливаю:
– Гос-по-ди! Я забыла, какой ты принц!
Сейчас это реально оскорбительно звучит. Просто я устала. Чувствую себя так, словно вот-вот от эмоционального напряжения взорвусь.
Георгиев стискивает челюсти. Играя желваками, жестко тянет ноздрями кислород. Но никак не отвечает на мое незапланированное ехидство.
– Сигареты закончились, – сипит поражающе ровно. – Спущусь к машине.
И сразу же покидает кухню.
Мгновение спустя входная дверь хлопает. Я продолжаю неподвижно стоять. На самом деле буквально силой себя держу.
Обиделся? И зачем я так? Тем более жалко его… Голодный… В кафе не помню, чтобы что-то ел… Пять часов из Одессы… И там тоже неизвестно, когда последний раз принимал пищу… Может, ну их, эти правила?.. Это же просто яйца… Разбить, взболтать, посолить… Это даже не считается за готовку!
Боже… Нет… Я не буду ему готовить! Облезет! Пусть Влада старается! Да кто угодно! Мне-то что?! Мне вообще все равно!
Это всего лишь омлет, Соня…
Ненавижу себя и все равно не могу игнорировать какие-то глубинные чувства. Не могу оставить Сашку голодным! Две минуты внутренней борьбы, и я уже взбиваю чертовы яйца.
Пока ставлю сковороду на плиту, прибегает Габриэль. При взгляде на него злость стихает. В конце концов, Георгиев кормил моего кота, когда увидел, что тот голоден. Это огромный плюсик ему в карму. За это можно и приготовить омлет.
Подсаливаю яйца уже спокойнее. Отправляю на разогретую сковородку, убавляю огонь и сразу же накрываю крышкой. Пока прожаривается, достаю из холодильника сыр и помидоры. Тонко все это нарезаю.
Габриэль мяукает, и я даю ему несколько кусочков томата. Он его просто обожает. Со смехом наблюдаю, с каким зверским аппетитом набрасывается.
Возвращаясь к готовке, переворачиваю омлетный блин, выкладываю на одну половину подготовленную начинку, а второй спустя пару минут накрываю.
Когда выключаю плиту и выкладываю еду на тарелку, входная дверь хлопает. Я тут же забываю о пойманном мгновение назад дзене. Начинаю суетиться, не зная вдруг, куда приткнуть горячую сковороду.
– Там хлебный ларек как раз открыли, – оповещает Георгиев с порога. – Я подождал выгрузку. Свежих булок накупил.
– Не помню, чтобы ты булки любил… – бормочу машинально.
– Я голодный, Сонь, – оглашает Сашка выразительно. – Блядь… А чем это тут так пахнет?
Опускаю, наконец, сковороду в раковину. Открываю кран и неблагоразумно сую под струю руки. Вода, попав на поверхность раскаленной сковороды, конечно же, сходу вызывает шипение и поднимает горячий пар, который обжигает мне кожу. Взвизгнув, отскакиваю.
– Тихо, тихо… – Георгиев ловит мои плечи руками и разворачивает. – Дай посмотреть.
Мне мало того, что очень больно… Еще и стыд душит… Не только за то, что готовила для него… Вот зачем?! Но и за то, что выгляжу сейчас перед ним как какая-то неумеха! Просто одно на одно, и я… Едва взглянув с Георгиевым вместе на свои краснеющие ладони, с трудом справляюсь с накатывающей резко и неожиданно пугающей по своей силе истерикой.
Всхлипнув, закусываю губы и прекращаю дышать. Дрожу дико, невообразимо странно. Когда приходится сделать вдох, на выдохе, не прекращая трястись, скулю.
– Блядь, Соня… – толкает Саша. Из-за стоящей в глазах влаги не вижу его, но слышу по низкому и отрывистому голосу сдерживаемую им самим панику. – Так сильно больно?
Я ответить не могу. Потому что если начну говорить, просто закричу.
Больно так, что аж страшно. Но только не от пара, который обжег руки. Он лишь катализатор. Внутри что-то лопается. Какой-то нерв, который последние месяцы держал в режиме целостной работы весь организм.
Саша это, видимо, понимает. И просто обнимает меня, прижимая к груди. Я вцепляюсь в него, зажмуриваюсь, делаю самый долгий, самый тяжелый и самый отчаянный вдох в своей жизни. Секунда, две, три… И мне удается справиться с эмоциями, не расплескав ничего вовне.
Слышу, как колотится Санино сердце. Понимаю, что он тоже испугался того, что могло случиться. А может… Напротив, ждал, чтобы я взорвалась. Боялся и ждал.
Не знаю… Не знаю… Ни о чем думать не хочу!
Трудно предположить, сколько мы стоим посреди кухни, покачиваясь. Но омлет Саше приходится есть холодным. И все равно он сияет от счастья. Не улыбается, но будто бы светится изнутри при каждом взгляде на меня! И дело не в голоде, который я позаботилась утолить. Мы оба это понимаем, хоть и не комментируем. Он, черт возьми, с восторгом того самого шального мальчишки смотрит на свою тарелку как на летательное средство инопланетян.
Утро уже наступило. Саша скоро соберется в дорогу. Я просто обязана снизить зашкаливший у нас обоих уровень дофамина, иначе будет передоз. А потом… Потом будет страшная и мучительная ломка.
Дождавшись, когда он доест, я подтягиваю ноги на табуретку, обхватываю их руками и сосредотачиваю взгляд на верхушках деревьев, которые виднеются в окне.
– Знаешь… В марте я обнаружила, что действие контрацептивной инъекции закончилось, а месячные так и не пришли, – шепчу сухим безэмоциональным голосом. – Я едва не ополоумела, сутками размышляя, что делать с ребенком… А может, и ополоумела…
– Кхм… – прочищает горло Георгиев. – Что, блядь? – хрипит так, будто перед этим час кричал и сорвал голос. – Еще раз! Соня, блядь! Повтори еще раз! Почему я не узнал об этом в тот же, сука, день, что и ты?! А?!
Не смотрю на Сашу, но слышу злость.
Злость, на которую он не имеет никакого права.
– У нас был договор. После которого ты для меня умер, – напоминаю я, не меняя своего столь
